Любимые стихи

[Grimoirium Imperium]

Вот потому-то и пишите безграмотно.

На воре шапка горит! А вообще, я клонов очень не люблю, так что "приятную" беседу с вами завершаю.

Вы не знаете про повелительное наклонение?

Слив не засчитан. При чем тут повелительное наклонение, если Вы пытались констатировать, что я якобы пишу неграмотно? 

Короче, сказала уже: не желаю с клонами дела иметь - и все тут!

Я не клон. А вот Вы утверждаете, что в повелительном наклонении следует писать пишете, а не пишите, как у меня! Читайте мой пост целиком, там ведь видно, что все глаголы в повелительном наклонении.

Вот потому-то и пишите безграмотно. И прочих, безграмотно пишущих, защищайте.

[Grimoirium Imperium]

Так "новичок" первый начал. Взял и докопался до стихов. Указывает на какую-то мнимую "безграмотность" Набокова. Ту же "безграмотность приплетает к Марго.

Высказал своё мнение и сразу же попал во "враги народа". Ну вы даёте тут!

[мутный хрен]

Вот потому-то и пишите безграмотно. И прочих, безграмотно пишущих, защищайте.

Товарищ дол... гримуариум, повелительное наклонение после «вот потому-что...» для нормального носителя русского языка звучит как минимум странно, если не неправильно. Это чтобы Вы знали

[Grimoirium Imperium]

Еней був парубок моторний
І хлопець хоть куди козак,
Удавсь на всеє зле проворний,
Завзятійший од всіх бурлак.
Но греки, як спаливши Трою,
Зробили з неї скирту гною,
Він взявши торбу тягу дав;
Забравши деяких троянців,
Осмалених, як гиря, ланців,
П'ятами з Трої накивав.

Він, швидко поробивши човни,
На синє море поспускав,
Троянців насаджавши повні,
І куди очі почухрав.
Но зла Юнона, суча дочка,
Розкудкудакалась, як квочка,
Енея не любила — страх;
Давно вона уже хотіла,
Щоб його душка полетіла
К чортам і щоб і дух не пах.

Еней був тяжко не по серцю
Юноні, — все її гнівив:
Здававсь гірчийший їйвід перцю,
Ні в чим Юнони не просив;
Но гірш за те їй не любився,
Що, бачиш, в Трої народився
І мамою Венеру звав;
І що його покійний дядько,
Паріс, Пріамове дитятко,
Путівочку Венері дав.

Побачила Юнона з неба,
Що пан Еней на поромах;
А то шепнула сука Геба...
Юнону взяв великий жах!
Впрягла в гринджолята павичку,
Сховала під кибалку мичку,
Щоб не світилася коса;
Взяла спідницю і шнурівку,
І хліба з сіллю на тарілку,
К Еолу мчалась, як оса.

«Здоров, Еоле, пане-свату!
Ой, як ся маєш, як живеш? —
Сказала, як ввійшла у хату,
Юнона. — Чи гостей ти ждеш?..»
Поставила тарілку з хлібом
Перед старим Еолом-дідом,
Сама же сіла на ослін.
«Будь ласкав, сватоньку-старику!
Ізбий Енея з пантелику,
Тепер пливе на море він.

Ти знаєш, він який суціга,
Паливода і горлоріз;
По світу як іще побіга,
Чиєхсь багацько виллє сліз.
Пошли на його лихо злеє,
Щоб люди всі, що прі Енеї,
Послизли і щоб він і сам...
За сеє ж дівку чорнобриву,
Смачную, гарну, уродливу,
Тобі я, далебі, що дам».

«Гай, гай! Ой, дей же його кату! —
Еол насупившись сказав. —
Я все б зробив за сюю плату,
Та вітри всі порозпускав:
Борей недуж лежить з похмілля,
А Нот поїхав на весілля,
Зефір же, давній негодяй,
З дівчатами заженихався,
А Евр в поденщики найнявся, —
Як хочеш, так і помишляй!

Та вже для тебе обіщаюсь
Енеєві я ляпас дать;
Я хутко, миттю постараюсь
В трістя його к чортам загнать.
Прощай же! Швидше убирайся,
Обіцянки не забувайся,
Бо послі, чуєш, нічичирк!
Як збрешеш, то хоча надсядься,
На ласку послі не понадься,
Тогді від мене возьмеш чвирк».

Еол, оставшись на господі,
Зобрав всіх вітрів до двора,
Велів поганій буть погоді...
Якраз на морі і гора!
Все море зараз спузирило,
Водою мов в ключи забило,
Еней тут крикнув, як на пуп;
Заплакався і заридався,
Пошарпався, увесь подрався,
На тім'ї начесав аж струп.

Прокляті вітри роздулися,
А море з лиха аж реве;
Слізьми троянці облилися,
Енея за живіт бере;
Всі човники їх розчухрало,
Багацько війська тут пропало;
Тогді набрались всі сто лих!
Еней кричіть, що «я Нептуну
Півкопи грошей в руку суну,
Аби на морі штурм утих».

Нептун іздавна був дряпічка,
Почув Енеїв голосок;
Шатнувся зараз із запічка,
Півкопи для його кусок!..
І миттю осідлавши рака,
Схвативсь на його, мов бурлака,
І вирнув з моря як карась.
Загомонів на вітрів грізно:
«Чого ви гудете так грізно?
До моря, знаєте, вам зась!»

От тут-то вітри схаменулись
І ну всі драла до нори;
До ляса, мов ляхи, шатнулись,
Або од їжака тхори.
Нептун же зараз взяв мітелку
І вимів море як світелку,
То сонце глянуло на світ.
Еней тогді як народився,
Разів із п'ять перехрестився,
Звелів готовити обід.

Поклали шальовки соснові,
Кругом наставили мисок;
І страву всякую, без мови,
В голодний пхали все куток.
Тут з салом галушки лигали,
Лемішку і куліш глитали
І брагу кухликом тягли;
Та і горілочку хлистали, —
Насилу із-за столу встали
І спати послі всі лягли.

Венера, не послідня шльоха,
Проворна, враг її не взяв,
Побачила, що так полоха
Еол синка, що аж захляв;
Умилася, причепурилась
І, як в неділю, нарядилась,
Хоть би до дудки на танець!
Взяла очіпок грезетовий
І кунтуш з усами люстровий,
Пішла к Зевесу на ралець.

Зевес тогді кружав сивуху
І оселедцем заїдав;
Він, сьому випивши восьмуху,
Послідки з кварти виливав.
Прийшла Венера, іскривившись.
Заплакалась и завіскрившись,
І стала хлипать перед ним:
«Чим пред тобою, милий тату,
Син заслужив таку мій плату?
Ійон, мов в свинки грають їм.

Куди йому уже до Риму?
Хіба як здохне чорт в рові!
Як вернеться пан хан до Криму,
Як жениться сич на сові.
Хіба б уже та не Юнона,
Щоб не вказала макогона,
Що й досі слухає чмелів!
Коли б вона та не бісилась,
Замовкла і не комизилась,
Щоб ти се сам їй ізвелів».

Юпітер, все допивши з кубка,
Погладив свій рукою чуб:
«Ох, доцю, ти моя голубка!
Я в правді твердий так, як дуб.
Еней збудує сильне царство
І заведе своє там панство:
Не малий буде він панок.
На панщину ввесь світ погонить,
Багацько хлопців там наплодить
І всім їм буде ватажок.

Заїде до Дідони в гості
І буде там бенкетовать;
Полюбиться її він мосці
І буде бісики пускать.
Іди, небого, не журися,
Попонеділкуй, помолися,
Все буде так, як я сказав».
Венера низько поклонилась
І з панотцем своїм простилась,
А він її поціловав.

Еней прочумався, проспався
І голодранців позбирав,
Зовсім зібрався і уклався,
І, скілько видно, почухрав.
Плив-плив, плив-плив, що аж обридло,
І море так йому огидло,
Що бісом на його дививсь:
«Коли б, — каже, — умер я в Трої,
Уже б не пив сеї гіркої
І марне так не волочивсь».
Іван Котляревський
Енеїда

[Лила]

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
Солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый.
Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
Только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
Мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
Каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата,
Горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
Все друг при друге — и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу,
Я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
«Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время.
Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу.
Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы,
Ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
Кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом.
Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

[Марго]

К любимым, конечно, не отнесу, но была приятно удивлена, наткнувшись на вот этот стих Евтушенко (к которому никаких теплых чувств как к поэту не питаю).

Патриаршие пруды

Туманны Патриаршие пруды.
Мир их теней загадочен и ломок,
и голубые отраженья лодок
видны на темной зелени воды.
Белеют лица в сквере по углам.
Сопя, ползет машина поливная,
смывая пыль с асфальта и давая
возможность отражения огням.
Скользит велосипед мой в полумгле.
Уж скоро два, а мне еще не спится,
и прилипают листья к мокрым спицам,
и холодеют руки на руле.
Вот этот дом, который так знаком!
Мне смотрят в душу пристально и долго
на белом полукружье номер дома
и лампочка под синим козырьком.
Я спрыгиваю тихо у ворот.
Здесь женщина живет — теперь уж с мужем
и дочкою, но что-то ее мучит
и что-то спать ей ночью не дает.
И видится ей то же, что и мне:
вечерний лес, больших теней смещенье,
и ландышей неверное свеченье,
взошедших из расщелины на пне,
и дальнее страдание гармошек,
и смех, и платье в беленький горошек,
вновь смех и все другое, из чего
у нас не получилось ничего...
Она ко мне приходит иногда:
"Я мимо шла. Я только на минуту",—
но мне в глаза не смотрит почему-то
от странного какого-то стыда.
И исчезают вновь ее следы...

Вот эта повесть, ясная не очень.
Она туманна, как осенней ночью
туманны Патриаршие пруды.

(Евгений Евтушенко, 1957)

[Wolliger Mensch]

Патриаршие пруды
...
Сопля ползет, машину поливая,
...
(Евгений Евтушенко, 1957)

А мне не понравилось.

[Марго]

Ну так опубликуйте то, что Вам нравится. В чем проблема?

[Herobrine]

Август

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Сквозной, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

"Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса.
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины.
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я - поле твоего сраженья.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство".

(Борис Пастернак, 1953)

[Herobrine]

Марго, а вот мне Патриаршие пруды очень даже ничего.

[smith371]

***
Если девушку взять ты надумал в разведку,
К неприятностям разным готовься, солдат.
В темноте она глазом наткнется на ветку
И утопит в болотине свой автомат.

Подвернет она ногу и примется хныкать,
Малодушным нытьем привлекая врага.
Командир на нее будет сдавленно рыкать,
Но присяга ей - тьфу! Ей дороже нога.

В тишине перед вражьей позицией пукнет
И смертельный огонь навлечет на отряд.
И пускай командир ее после пристукнет,
Но уже не воротишь погибших ребят.

С постоянным нытьем, с ее нравом говнистым
Для чего эта цаца в разведке нужна?
А коль в лапы она попадется фашистам,
То военную тайну им выдаст она.

И тогда разгромят нас фашисты внезапно,
Оттеснят нас в чащобы, в медвежьи углы,
Чтоб мы с голоду вымерли там поэтапно,
Обглодав перед этим деревьев стволы.

Впрочем, досыта нам уж давненько не елось,
Оттеснили без боя нас к кромке трясин,-
Оттого, что когда-то девицам хотелось
Ярких западных шмоток и полных витрин.

А теперь близ витрин замирает нередко
И глотает слюну мой дружок фронтовой.
Он бормочет: "Зачем мы их брали в разведку?" -
И контуженной мелко трясет головой.

(Андрей Добрынин)

[Марго]

Марго, а вот мне Патриаршие пруды очень даже ничего.

Herobrine, так и я ведь сказала, что была приятно удивлена. 

[Марго]

К дню памяти Высоцкого.

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

Марине В.

Люблю тебя сейчас, не тайно — напоказ, —
Не после и не до в лучах твоих сгораю;
Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,
А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.

В прошедшем — "я любил" — печальнее могил,
Все нежное во мне бескрылит и стреножит, —
Хотя поэт поэтов говорил:
"Я вас любил, любовь еще, быть может..."

Так говорят о брошенном, отцветшем,
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю.
Есть в этом сожаленье об ушедшем,
Стремленье, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к "я люблю".

Люблю тебя теперь — без пятен, без потерь,
Мой век стоит сейчас — я вен не перережу!
Во время, в продолжение, теперь —
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.

Приду и вброд, и вплавь к тебе — хоть обезглавь! —
С цепями на ногах и с гирями по пуду, —
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после "я люблю" добавил я "и буду".

Есть горечь в этом "буду", как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступленья, про запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана.
И, словно настоящему пощечина, —
Сомненье в том, что "я люблю" сейчас.

Смотрю французский сон с обилием времен,
Где в будущем — не так и в прошлом — по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я — языковому.

Ах, разность в языках, — не положенье — крах!
Но выход мы вдвоем поищем и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах —
И в будущем, и в прошлом настоящем!..

(Владимир Высоцкий, 1973)

Пунктуацию и курсивные выделения привела в соответствие со стихом, опубликованным в двухтомнике Крылова.

[I. G.]

                   I have seen thy face aflame
                   For love of me,
                   Thy fair arms go mad,
                   Thy lips tremble and mutter and rave.
                   And-surely-
                   This should leave a man content?
                   Thou lovest not me now,
                   But thou didst love me,
                   And in loving me once
                   Thou gavest me an eternal privilege,
                   For I can think of thee.


                 Я видел, как лицо твое раскраснелось,
                 Озаренное любовью ко мне,
                 Прекрасные руки твои бесцельно блуждали,
                 Губы дрожали, бессвязно шептали что-то...
                 И это - надо полагать -
                 Должно полностью ублаготворить человека?
                 Ты больше не любишь меня,
                 Но прежде ты меня любила
                 И тем самым
                 Даровала мне вечную привилегию -
                 Я могу думать о тебе.

                                                  Пер. Анатолия Кудрявицкого

[Марго]

СНИМОК

На пляже в полдень лиловатый,
в морском каникульном раю
снимал купальщик полосатый
свою счастливую семью.

И замирает мальчик голый,
и улыбается жена,
в горячий свет, в песок веселый,
как в серебро, погружена.

И полосатым человеком
направлен в солнечный песок,
мигнул и щелкнул черным веком
фотографический глазок.

Запечатлела эта пленка
все, что могла она поймать:
оцепеневшего ребенка,
его сияющую мать,

и ведерцо, и две лопаты,
и в стороне песчаный скат.
И я, случайный соглядатай,
на заднем плане тоже снят.

Зимой в неведомом мне доме
покажут бабушке альбом,
и будет снимок в том альбоме,
и буду я на снимке том:

мой облик меж людьми чужими,
один мой августовский день,
моя, не знаемая ими,
вотще украденная тень.

(Владимир Набоков, 1927)

[Марго]

* * *
Светлый праздник бездомности,
тихий свет без огня.
Ощущенье бездонности
августовского дня.

Ощущенье бессменности
пребыванья в тиши
и почти что бессмертности
своей грешной души.

Вот и кончено полностью,
вот и кончено с ней,
с этой маленькой повестью
наших судеб и дней,

наших дней, перемеченных
торопливой судьбой,
наших двух переменчивых,
наших судеб с тобой.

Полдень пахнет кружением
дальних рощ и лесов.
Пахнет вечным движением
привокзальных часов.

Ощущенье беспечности,
как скольженье на льду.
Запах ветра и вечности
от скамеек в саду.

От рассвета до полночи
тишина и покой.
Никакой будто горечи
и беды никакой.

Только полночь опустится,
как догадка о том,
что уже не отпустится
ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится
ни потом, ни сейчас
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас.

(Юрий Левитанский, 1976)

[Neeraj]

Человеку нужен человек,
Чтобы пить с ним горьковатый кофе,
Оставаться рядом на ночлег,
Интересоваться о здоровье.

Чтобы улыбаться просто так,
Чтоб на сердце стало потеплее,
Чтобы волноваться: «Там сквозняк!
Обувай-ка тапочки скорее».

Человеку нужен человек,
Позвонить ему, послушать голос:
«А у нас сегодня выпал снег.
Как ты без меня там? Беспокоюсь!»

Чтобы был приятель, друг, сосед,
И еще сопящая под боком,
Без которой счастья в жизни нет,
Без которой очень одиноко...

© Марина Бойкова, 2011 г.

[Demetrius]

Вызваленне Ну а здавалася, гэты палон — на вякі. Цмок падыхае ля ног прыгажуні суровай. Рыцар чакае, стамлёны, у латах цяжкіх З гербам лілейным майго літасцівага слова. Што адказаць табе, мой непахісны герой? Кроў на мячы высыхае, і высахлі слёзы. Я палюбіла свой закратаваны пакой І цішыню, у якой нараджаюцца крозы. Ну а цяпер — за табою сядзець на кані Вабнай здабычай і сведчаннем воінскай моцы... Цмок падыхае. Згасаюць на вежах агні. Не разумее маўчання майго абаронца. Ціха пагладжу рукой залатую луску І азірнуся з тугою на чорныя вежы. Кроў іржавее на жоўтым халодным пяску. Ты памыліўся, ваяр. Я табе не належу. (Людміла Рублеўская)

[Neeraj]

Влюбляются не в лица, не в фигуры,
И дело, как ни странно, не в ногах.
Влюбляются в тончайшие натуры
И трещинки на розовых губах.
Влюбляются в шероховатость кожи,
В изгибы плеч и легкий холод рук,
В глаза, что на другие не похожи,
И в пулеметно-быстрый сердца стук.
Влюбляются во взмах ресниц недлинных
И родинки на худеньких плечах,
В созвездие веснушек чьих-то дивных
И ямочки на бархатных щеках.
Влюбляются не в лица, не в фигуры -
Они всего лишь маски, миражи.
Влюбляются надолго лишь в натуры,
Влюбляются в мелодии души.

© Шаркунова Анна

[Wolliger Mensch]

И трещинки на розовых губах.
Влюбляются в шероховатость кожи,

Какого года стихи?

[Neeraj]

И трещинки на розовых губах.
Влюбляются в шероховатость кожи,

Какого года стихи?

Без понятия   

[Wolliger Mensch]

Без понятия 

От этих строк, просто, гражданкой Рамазановой повеяло.

[I. G.]

«Гиацинты запахом страстным...»

Гиацинты запахом страстным
Опьяняют вечернюю мглу.
Мы — в мираже розово-красном.

На кузне распускаются у меня.

[Марго]

.
Нежнее нежного
Лицо твоё,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое -
От неизбежного.

От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

Осип Мандельштам

[Herobrine]

Хм, очень даже мило.