Какие книги мы читаем?

[Bhudh]

Слова и выражения-маячки выделил красным.

Выражение «участие в организованной религиозной деятельности» вообще поражает, учитывая, что ТО ею никогда не занималось. Религиоведческой — массово, религие-просветительской — тоже, но религиозной?

[From_Odessa]

Где-то в 1993-1994 году я впервые попробовал почитать книгу сам. До этого Мне из читали мама, бабушка, папа. А, может, это было и раньше. Как бы там ни было, случилось сие потому, что меня заинтересовало название детектива Агаты Кристи "Убийства по алфавиту". Я вообще тогда очень любил детективы, а тут такое интересное название. И чтобы почитать поскорее, я решил сделать это сам. Так что данная книга, так и или иначе, сыграла большую роль в моей жизни.

Тогда 24-25 лет назад, я прочёл только 2-3 главы, и мне почему-то надоело. И вот сейчас я решил попробовать снова. Только что дочитал. Отличный детектив! Госпожа Кристи, как всегда на высоте. Всем, кто любит детективы, очень советую. А у меня странное чувство от того, что я проячитал книгу, сыгравшую ТАКУЮ роль в моей жизни.

[Виоленсия]

"Большие надежды" Ч. Диккенса.

[RockyRaccoon]

Из-за своего кочевого образа жизни на данном этапе и занятости читаю изредка то, что расположено ближе к руке. Помню, что одна из этих книг, не в первый раз перечитываемая - "1984" Оруэлла.

[Мечтатель]

Алмазные россыпи

Дж. Кришнамурти "Записные книжки" (Полная версия 1961-1962), изд."Ганга", 2016

"...Что священно, атрибутов не имеет. Камень в храме, икона или изображение бога в церкви, символ, не священны. Человек называет их священными, чем-то святым, достойным поклонения, исходя из сложных потребностей, страхов, желаний. Это «священное» всё ещё в поле мысли, оно создано ею, а в мысли нет ничего нового или святого. Мысль может сотворить хитросплетение систем, догм, верований и образов, символов; её проекции не более святы, чем чертежи дома или проект нового самолёта. Всё это внутри границ мысли, и нет в этом ничего святого или мистического. Мысль — материя, и её можно превратить во что угодно, уродливое — прекрасное.

Но есть святость, которая не от мысли и не от чувства, оживлённого мыслью. Она не распознаваема мыслью и не может быть использована мыслью. Мысль не может её выразить. И тем не менее существует святость, не затронутая символом или словом. Она непередаваема. Она — факт.

Факт нужно видеть, и это видение происходит не через слово. Когда факт интерпретируют, он перестаёт быть фактом, он становится чем-то совершенно другим. Видение имеет высочайшую важность. Само видение — вне времени-пространства; оно непосредственно, мгновенно. И то, что мы видим, никогда не бывает опять тем же самым. Не существует никакого опять или со временем.

У этой святости нет поклоняющегося, наблюдателя, который медитирует над ней. Она не на рынке, чтобы быть купленной или проданной.

Подобно красоте, её нельзя увидеть через противоположное, ибо у неё нет противоположного..."

"...Любовь — не привязанность. Она не порождает скорби. В любви нет отчаяния или надежды. Любовь нельзя сделать респектабельной, частью общественного устройства или социальной программы. Когда её нет, начинаются все несчастья.

Обладать и принадлежать считается формой любви. Эта жажда обладать, человеком или куском собственности, не просто определяется обществом или обстоятельствами, но вытекает из гораздо более глубокого источника. Она исходит из глубин одиночества. И каждый пытается различными путями заполнить это одиночество, выпивкой, организованной религией, верой, какой-нибудь деятельностью и прочим. Всё это — способы бегства, но оно по-прежнему здесь.

Вверить себя какой-то организации, отдаться какой-то вере или деятельности значит принадлежать им — это негативное обладание; а позитивное — обладать самому. Негативное и позитивное обладание — это делание добра, изменение мира и так называемая любовь. Контролировать другого, формировать другого во имя любви означает потребность обладать, потребность найти в другом защиту, безопасность, поддержку, утешение. Забвение себя, достигаемое через другого, через какую-то деятельность, ведёт к привязанности. От этой привязанности приходят скорбь, отчаяние, и отсюда реакция — отстраниться. Из этого противоречия привязанности и отстранённости возникает конфликт и разочарование.

Нет способа бегства от одиночества: одиночество — факт, а бегство от фактов порождает смятение и скорбь.

Но не обладать ничем — необыкновенное состояние, не обладать даже идеей, не говоря уж о человеке или о вещи. Когда идея, мысль укореняется, это уже стало обладанием, и тогда начинается война за освобождение. И эта свобода — вовсе не свобода; она лишь реакция. Реакции укореняются, и наша жизнь — почва, в которой выросли корни. Отсекать все корни, один за другим, — это психологический абсурд. Это невозможно. Нужно только видеть этот факт, одиночество, и тогда всё прочее исчезает..."

Англ. оригинал:
https://selfdefinition.org/krishnamurti/Jiddu_Krishnamurt_Notebook.pdf

[Damaskin]

Словоблудие еще то...

[Мечтатель]

Словоблудие еще то...

Там очень глубокое погружение в психические процессы. Вскрытие потаённых движений и мотивов ума.
Например, зачем человек обращается к вере? Да потому что бежит от беспокоящей небезопасности к комфорту, пусть и воображаемому.

[Damaskin]

Да потому что бежит от беспокоящей небезопасности к комфорту, пусть и воображаемому.

Да вроде бы это очевидно.

[Мечтатель]

Там много глубоких наблюдений. Но я бы не советовал начинать с этой книги дневниковых записей (где у него то голова болит, то ещё что-нибудь). Лучше начинать со "Свободы от известного", "Подумайте об этом" или "Первой и последней свободы".

[Damaskin]

Там много глубоких наблюдений. Но я бы не советовал начинать с этой книги дневниковых записей (где у него то голова болит, то ещё что-нибудь). Лучше начинать со "Свободы от известного", "Подумайте об этом" или "Первой и последней свободы".

Как-то уже надоели все эти рассуждения о свободе. Тем более в отрыве от социального контекста они не имеют ни малейшего смысла.

[Мечтатель]

Как-то уже надоели все эти рассуждения о свободе. Тем более в отрыве от социального контекста они не имеют ни малейшего смысла.

Если изменяется один индивидуум, этим начинается изменение общества. Индивидуум - часть общества, он связан с другими индивидуумами. Если вы открыли какую-то истину, способную произвести изменение, то почему не передать её другим? Другие могут не взять, но это уже другой вопрос.

[Damaskin]

Если изменяется один индивидуум, этим начинается изменение общества. Индивидуум - часть общества, он связан с другими индивидуумами. Если вы открыли какую-то истину, способную произвести изменение, то почему не передать её другим? Другие могут не взять, но это уже другой вопрос.

Мы с вами этот вопрос уже обсуждали. Зачем повторяться?

[Damaskin]

Если изменяется один индивидуум, этим начинается изменение общества. Индивидуум - часть общества, он связан с другими индивидуумами.

— Но неужели вы воображаете, что вы один можете оказать какое-то воздействие на такую беспокойную, беззаконную, подвижную и насквозь индивидуалистическую толпу, какую являют собой американцы? Да это все равно что пытаться голыми руками сдержать течение Миссисипи.

— Попробовать можно. Колесо изобрел один человек. И закон тяготения открыл один человек. Ничто не остается без последствий. Бросьте в пруд камень — и вы уже немного изменили вселенную. Напрасно думают, что жизнь индийских праведников никчемная. Они — звезды во мраке. В них воплощен идеал, поднимающий дух их ближних; рядовым людям, возможно, никогда его не достигнуть, но они его уважают, и он оказывает на их жизнь благое влияние. Когда человек становится чист и совершенен, влияние его распространяется вширь, и те, кто ищут правды, тянутся к нему. Возможно, что, если я буду вести такую жизнь, какую для себя наметил, она окажет воздействие на других; воздействие это может оказаться не больше, чем круг на воде от брошенного камня, но за первым кругом возникнет второй, а там и третий; как знать, быть может, хоть несколько человек поймут, что мой образ жизни ведет к душевному покою и счастью, и тогда они, в свою очередь, станут учить других тому, что переняли от меня.

Сомерсет Моэм "Острие бритвы"

[Мечтатель]

"You are the world, and the world is you"

[Poirot]

А. Рыбаков - сборник "Приключения Кроша"

[Валентин Н]

А. Рыбаков - сборник "Приключения Кроша"

Это не экранизировалось - и как вам?

[Poirot]

А. Рыбаков - сборник "Приключения Кроша"

Это не экранизировалось - и как вам?

Отлично. Одна повесть оттуда точно экранизировалась - "Каникулы Кроша". Про нэцке.

[Lodur]

Да потому что бежит от беспокоящей небезопасности к комфорту, пусть и воображаемому.

Да вроде бы это очевидно.

Да вроде бы это ни разу не так.

[Валентин Н]

Отлично. Одна повесть оттуда точно экранизировалась - "Каникулы Кроша". Про нэцке.

Отлично. Одна повесть оттуда точно экранизировалась - "Каникулы Кроша". Про нэцке.

"Неизвестный солдат" тоже, но вопрос именно про "Приключения", тк не экранизировалось, может из-за того, что не интересно.

[Poirot]

но вопрос именно про "Приключения", тк не экранизировалось, может из-за того, что не интересно.

Как раз интересно. Вики говорит, что экранизация таки есть.

(wiki/ru) Приключения_Кроша_(фильм)

[Валентин Н]

ОГО, не знал - надо посмотреть!

[Damaskin]

Читаю "Московский гамбит" Юрия Мамлеева. Хорошо жилось советской интеллигенции в эпоху застоя. Даже несколько завидно. 

"Жильцы дома номер три, квартиры номер четыре, по Спиридоньевскому переулку уже ко всему этому привыкли. Бывало все: и невероятные сборища до шести утра, и шествие среди ночи по длинному коридору в высшей степени подозрительных личностей, то оборванных, то чересчур интеллигентных, и появление милиции, и сумасшедшие беседы в коридоре, и бесконечный ряд водочных бутылок, и вынос пьяного тела — домой, к друзьям, или далеко-далеко... Жильцов поражала странная смесь лиц на «сборищах»: солидные бородатые люди, в хороших костюмах, с портфелями, иногда любовно ухаживали за дикими оборванцами, чуть ли не вытирали им со рта пьяную блевотину. Да и сами «солидные» люди были хороши, если правда, внимательно вглядеться им в глаза.

Одна старушка-соседка, например, «вглядывалась» и потом так пугалась, что заболевала кошмарами.

— Ну, о чем можно целыми ночами говорить?! — возмущалась вторая соседка, которая тоже любила подслушивать. — Ведь говорят, говорят, ночи напролет... А то шепчутся, шепчутся... Ум последний потеряешь.

— Нет, это неспроста, — заявляли другие, — тут что-то есть...

И они шарахались от собственных слов. Впрочем, времена были уже давно не сталинские, и с точки зрения закона все было относительно благополучно. Даже с порой возникающими милиционерами были добродушные отношения.

Поэт Леня Терехов, например, вышел один раз из этого дома не только по-небесному пьяный, но и без штанов, и причем прямо навстречу милиционеру. Но поэт ничуть этим не смутился, а бросился в объятия служивому и стал его целовать. А на суровый вопрос: «Где штаны?» ответил: «Что значат штаны, товарищ милиционер, по сравнению с вечностью?» И тот увез поэта в вытрезвитель...

Среди жильцов квартиры номер четыре тоже обитал милиционер, Костя, но был он тихий и забитый. Он побаивался компании Олега (потому что видел то, что по его мнению, невозможно было видеть), но все-таки кричал иногда из-под двери, запершись на крючок:

— Олег, я тебя посажу, Олег, я тебя посажу!

Но дальше этого дело не шло, да он и не хотел никого сажать — но любил иногда шумно грозиться, прикрывая свой испуг. К тому же «посадить» кого-либо было уже трудно.

— Баб почему голых рисуют?!! — возмущался он иногда, поглядывая в комнате Олега на картины по стенам.

За голых баб он принимал обычно иное, часто летящие гробы.

Так или иначе, но по средам и субботам таинственный и свободный загул царил в доме номер три по Спиридоньевскому переулку".

[Мечтатель]

Читаю "Московский гамбит" Юрия Мамлеева. Хорошо жилось советской интеллигенции в эпоху застоя. Даже несколько завидно. 

"Жильцы дома номер три, квартиры номер четыре, по Спиридоньевскому переулку уже ко всему этому привыкли. Бывало все: и невероятные сборища до шести утра, и шествие среди ночи по длинному коридору в высшей степени подозрительных личностей, то оборванных, то чересчур интеллигентных, и появление милиции, и сумасшедшие беседы в коридоре, и бесконечный ряд водочных бутылок, и вынос пьяного тела — домой, к друзьям, или далеко-далеко... Жильцов поражала странная смесь лиц на «сборищах»: солидные бородатые люди, в хороших костюмах, с портфелями, иногда любовно ухаживали за дикими оборванцами, чуть ли не вытирали им со рта пьяную блевотину. Да и сами «солидные» люди были хороши, если правда, внимательно вглядеться им в глаза.

Подобное у нас было в 90-х. "Нехорошие" квартиры, в них непонятные для непосвящённых сборища и ночные бдения с разговорами, приезды странных людей из других городов и весей, визиты участкового ("а что это вы тут делаете, а?"). В особенно тесном кругу не обходилось и без крепких напитков. Жизнь кипела. Не то что теперь.

[Damaskin]

Подобное у нас было в 90-х. "Нехорошие" квартиры, в них непонятные для непосвящённых сборища и ночные бдения с разговорами, приезды странных людей из других городов и весей, визиты участкового ("а что это вы тут делаете, а?").

Вам посчастливилось застать остатки советского быта.

[Damaskin]

В том же романе есть любопытный исторический экскурс:

"Ленинская библиотека, и до известной степени Историческая, сыграли особую роль в жизни и истории неконформистского общества. В 1957 году книгохранилище библиотеки внезапно стало более или менее доступно для читателей. Книги, которые раньше немыслимо было достать, теперь можно было прочесть в читальных залах библиотеки; особенно явно были сняты оковы с мистической и оккультной литературы. В 1959 году этот период кончился, но до этого времени много книг было переснято, прочитано и т. д.; и кроме того, возникла традиция встреч в кулуарах обширных читальных залов, да и смягчения некоторые в смысле выдачи книг остались. Поэтому посещения продолжались. Вокруг читальни создались целые легенды; много людей, подпольных интеллектуалов, мистиков, поэтов, художников, писателей и всяких ищущих встречались, знакомились здесь, проводили время, читали ранее недоступную литературу, старые журналы, в перерыве — курили, обсуждали, и не только книги, но и события жизни, и саму жизнь.

Кулуары, курильни превратились в клубы, где каждый узнавал своих по особым знакам. Читальня переросла свое назначение; отсюда уходили на вечеринки, чтения на квартирах; здесь можно было встретить людей из разных кругов. Появились завсегдатаи читальни, бродяги-интеллектуалы. Многие приходили сюда уже не читать, а встречаться. Здесь обсуждалось все: от христианства до дзен-буддизма.

Потом значение читальни стало падать: духовное подполье разрослось невероятно, откуда-то появились частные библиотеки с редкими книгами, по рукам стали ходить книги, переводы, перепечатки... И никакие читальни Москвы уже не могли вместить ищущих: все расползлись по квартирам, кружкам, дачам...

Интересы в основном были гуманитарные: искусство, литература, религия, метафизика, оккультизм и т. д.

Вскоре этот гуманитарный неконформистский (или «подпольный») мир стал невероятно сложен и богат, с различными направлениями интересов... Здесь было все: и глубинное погружение в русскую классику 19-го века, и открытие скрытых имен русского искусства 20-го века; новаторские искания нового времени, и уход в принципы древнего искусства. Философские имена, задевающие за живое, естественно, не оставались без внимания... В сфере чистого духа также было много исканий, главным образом в русле Православия и восточной метафизики. И кроме того, некоторые пытались создать свое: и возникали то глубоко оригинальные, невероятные идеи и течения, то попытки таинственного, озаренного синтеза. Не особенно отставала и практика.

К концу шестидесятых, началу семидесятых годов перестал даже быть, на некоторых уровнях, «подпольным» неконформистский мир: его гуманитарные интересы стала разделять и часть официальной интеллигенции. Все достаточно усложнилось и перемешалось: на одном и том же вечере или чтении встречались и профессора, ученые, представители обычной интеллигенции, самые отчаянные поэты и художники, неконформисты, работающие ночными сторожами".