Попытка перевода Гейне

[Бенни]

Ottilie - совсем не Ophelia. Наверное, персонаж народной песни, которую Гейне здесь пересказывает.

[Бенни]

Ну да, на Новалингве об этом написали еще раньше.

[zwh]

Да, прочел, что Дамаскин написал. Придется завтра про нее искать.

[zwh]

Получилось как-то так:

Die Sonne war Kläger, sie hatte bewirkt, Daß man den Mörder verdamme. Otilie hatte sterbend geschrien: Sonne, du klagende Flamme!

На суд этот вызвали солнце истцом – Убийцу проклясть не словами! Кричала Отилия², чувствуя смерть: «Ты, солнце, печальное пламя!»

² Имеется в виду одна из немецких народных песен, которая называется "Оттилия". В этой песне рассказывается история о молодой девушке Оттилии, убитой злодеем. Впоследствии солнце раскрывает преступника. Вот текст первой строфы на немецком языке:

Ottilie, du feine
Warst lieblich und schön,
Da kam der Bösewicht
Mit dolchem Messerchen,
Da gab Ottilie
Ihr Leben dahin.
Die Sonne hat den Bösewicht
Sofort aufgedeckt.

В переводе на русский язык это будет звучать примерно так:

Оттилия, ты прекрасная,
Была милой и красивой,
Тут пришел злодей
С крошечным ножиком,
И у Оттилии
Была забрана жизнь.
Солнце злодея
сразу обнаружило.

У этой песни есть различные вариации и переводы.

[zwh]

"Der Postillon stößt in sein Horn" -- кто знает, что там у тамошних/тогдашних извозчиков/ямщиков за девайс для подачи звукового сигнала был?

[Andrey Lukyanov]

"Der Postillon stößt in sein Horn" -- кто знает, что там у тамошних/тогдашних извозчиков/ямщиков за девайс для подачи звукового сигнала был?

Рожок, очевидно.

[Бенни]

А в Zu fragmentarisch ist Welt und Leben, как мне кажется, seinen относится к профессору, а не к системе, хотя грамматически возможно и то, и другое, причём система стоит ближе к местоимению. Но все-таки "ночной колпак системы" - на мой вкус, слишком надуманная метафора.

[zwh]

А в Zu fragmentarisch ist Welt und Leben, как мне кажется, seinen относится к профессору, а не к системе, хотя грамматически возможно и то, и другое, причём система стоит ближе к местоимению. Но все-таки "ночной колпак системы" - на мой вкус, слишком надуманная метафора.

По-моему, "seinen" относится к профессору. А в переводе "ее" относится к "жизни". И тут, и там по неоднозначности.

[zwh]

"Der Postillon stößt in sein Horn" -- кто знает, что там у тамошних/тогдашних извозчиков/ямщиков за девайс для подачи звукового сигнала был?

Рожок, очевидно.

Они в него дули?

[Andrey Lukyanov]

Рожок, очевидно.

Они в него дули?

Да.

[zwh]

Но ведь "stoßen" -- это "толкать; ударять, наносить удар".

[Andrey Lukyanov]

Но ведь "stoßen" -- это "толкать; ударять, наносить удар".

По данным немецкого викисловаря:

[12] veraltende Bedeutung: kurz und kräftig in ein Instrument (meist das Horn) blasen

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.    Caput XV Ein feiner Regen prickelt herab, Eiskalt, wie Nähnadelspitzen. Die Pferde bewegen traurig den Schwanz, Sie waten im Koth und schwitzen. Der Postillon stößt in sein Horn, Ich kenne das alte Getute – ,,Es reiten drey Reiter zum Thor hinaus!" – Es wird mir so dämmrig zu Muthe. Mich schläferte und ich entschlief, Und siehe! mir träumte am Ende, Daß ich mich in dem Wunderberg Beim Kaiser Rothbart befände. Er saß nicht mehr auf steinernem Stuhl, Am steinernen Tisch, wie ein Steinbild; Auch sah er nicht so ehrwürdig aus, Wie man sich gewöhnlich einbild't. Er watschelte durch die Sääle herum Mit mir im trauten Geschwätze. Er zeigte wie ein Antiquar Mir seine Curiosa und Schätze. Im Saale der Waffen erklärte er mir Wie man sich der Kolben bediene, Von einigen Schwertern rieb er den Rost Mit seinem Hermeline. Er nahm einen Pfauenwedel zur Hand, Und reinigte vom Staube Gar manchen Harnisch, gar manchen Helm, Auch manche Pickelhaube. Die Fahne stäubte er gleichfalls ab, Und er sprach: ,,mein größter Stolz ist, Daß noch keine Motte die Seide zerfraß, Und auch kein Wurm im Holz ist." Und als wir kamen in den Saal, Wo schlafend am Boden liegen Viel tausend Krieger, kampfbereit, Der Alte sprach mit Vergnügen: ,,Hier müssen wir leiser reden und gehn, Damit wir nicht wecken die Leute; Wieder verflossen sind hundert Jahr Und Löhnungstag ist heute." Und siehe! der Kaiser nahte sich sacht Den schlafenden Soldaten, Und steckte heimlich in die Tasch' Jedwedem einen Dukaten. Er sprach mit schmunzelndem Gesicht, Als ich ihn ansah verwundert: ,,Ich zahle einen Dukaten per Mann, Als Sold, nach jedem Jahrhundert." Im Saale wo die Pferde stehn In langen, schweigenden Reihen, Da rieb der Kaiser sich die Händ', Schien sonderbar sich zu freuen. Er zählte die Gäule, Stück vor Stück, Und klätschelte ihnen die Rippen; Er zählte und zählte, mit ängstlicher Hast Bewegten sich seine Lippen. ,,Das ist noch nicht die rechte Zahl" – Sprach er zuletzt verdrossen – ,,Soldaten und Waffen hab' ich genung, Doch fehlt es noch an Rossen. ,,Roßkämme hab' ich ausgeschickt In alle Welt, die kaufen Für mich die besten Pferde ein, Hab' schon einen guten Haufen. ,,Ich warte bis die Zahl komplet, Dann schlag' ich los und befreye Mein Vaterland, mein deutsches Volk, Das meiner harret mit Treue." So sprach der Kaiser, ich aber rief: Schlag' los, du alter Geselle, Schlag' los, und hast du nicht Pferde genug, Nimm Esel an ihrer Stelle. Der Rothbart erwiederte lächelnd: ,,Es hat Mit dem Schlagen gar keine Eile, Man baute nicht Rom in einem Tag, Gut Ding will haben Weile. ,,Wer heute nicht kommt, kommt morgen gewiß, Nur langsam wächst die Eiche, Und chi va piano va sano, so heißt Das Sprüchwort im römischen Reiche."

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.    Глава XV Вот сверху на нас моросит мелкий дождь –    Иголки холодные сеют. Печально лошадки хвостами прядут, Завязли в грязи и потеют. Ямщик, как обычно, в свой дунул рожок, Мне музыка эта знакома – «Три всадника снова у нас у ворот!» – И смутно в душе невесомой. Меня в сон клонило, клонило, и вот – В конце вдруг приснилось мне просто, Что вдруг очутился в горе Вундерберг¹ Я у самого Барбароссы. На каменном стуле уже не сидит Он каменным там изваяньем; Не столь он почтенен, как воображать Все склонны себя с придыханьем. Он ходит вразвалку по залам своим, Болтая со мною попутно, И хочет сокровища все показать, Старик-антиквар он как будто. Он в зале оружия мне объяснил, Как пользоваться булавою, С мечей горностаем он ржавчину стер, Слегка покачав головою. А вот опахало из перьев он взял Павлиньих, смахнул пыль им резко И с лат, и со шлемов, и с касок стальных И с острых наверший железных². И также смахнул он со знамени пыль, Сказав: «Моя гордость большая, Что моль не проела его древний шелк, Древку черви не угрожают». Когда же вошли мы в тот зал, где лежат Во сне на полу в слабом свете Дружины готовых сражаться солдат, Старик мне довольно заметил: ,,Здесь тише должны говорить и ходить Мы, чтоб не проснулись ребята; Столетие вновь пролетело как миг, День выдачи нынче зарплаты». И вот Император в тиши подошел Туда, где всё спали солдаты, И каждому тайно в карман положил Там по одному он дукату. С усмешкою он пояснил мне, пока Всё был изумлен лицезреть я: «Плачý я тут каждому парню дукат Как жалование за столетье». В том зале, где лошади смирно стоят Рядами, там Рыжебородый Сияя от радости, руки потер, Не пряча свой пыл воеводы. Считал он коней этих по головам, По крупам их шлепая нежно; Считал и считал, и при этом его Всё двигались губы поспешно. «Нет, это неправильное число, – Сказал, недоволен и краток. – Солдат и оружья достаточно мне, Вот только коней недостаток. Уже перекупщиков я разослал По миру всему – пусть ребятки Прикупят мне лучших из всех лошадей... Уже у меня их порядком. А я подожду,  пока всех соберут, Ударю тогда и свободу Я Родине, ждущей меня, подарю И вверенному мне народу». Так рёк Император, но я закричал: «На битву, старик наш достойный! На битву! И коль не хватает коней, Ослов забери ты из стойла! С улыбкой ответил он: «С битвою нам Не следует так торопиться, Не зá день построен был Рим, даже вещь Не может внезапно родиться. Кто нынче не прибыл, тот завтра придет, Рост дуба не скор даже близко; И да, chi va piano va sano³ – такой Есть Римской империи присказ». 23-30.12.2023

¹ Унтерсберг (он же Вундерберг) возвышается на краю Северных известняковых Альп, непосредственно у бассейна Зальцбурга и широкой долины Зальцах. Впервые упомянутый как Vndarnsperch ("Полуденная гора") в акте 1306 года, выданном зальцбургскими архиепископами, выдающийся отрог был предметом многочисленных мифов и легенд. Согласно популярной легенде о короле, спящем в горах, император Фридрих Барбаросса должен оставаться спящим внутри горы Унтерсберг до своего воскресения. Говорят, что его борода становится все длиннее и длиннее за круглым столом и округлилась в два раза. Миф гласит, что когда борода вокруг стола вырастает в три раза, наступает конец света. Когда Фридрих покинет гору, больше не будет императора Священной Римской Империи, и последняя великая битва человечества разыграется у грушевого дерева на Вальзерфельде, пастбище недалеко от Вальса, к западу от Зальцбурга. Аналогичная легенда существует для горы Киффхойзер в Тюрингии и замка Трифельс.
² Пикельхельм, пикельхаубе (нем. Pickelhaube), также называется шлем с пикой (нем. Helm mit Spitze) — остроконечный кожаный шлем, носившийся в XIX и XX веке военнослужащими российских, германских и британских вооружённых сил, пожарными и полицейскими. Часто ассоциируется с прусской и германской имперскими армиями, несмотря на своё российское происхождение.
³ Chi va piano va sano (e va lontano) [ки ва пьяно ва сано (э ва лонтано)] (ит.) – кто идет медленно, идет правильно (и далеко).

[zwh]

Оказывается, предлог кудой-то заховался: "Есть в Римской империи присказ".

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XVI Das Stoßen des Wagens weckte mich auf, Doch sanken die Augenlieder Bald wieder zu, und ich entschlief Und träumte vom Rothbart wieder. Ging wieder schwatzend mit ihm herum Durch alle die hallenden Sääle; Er frug mich dies, er frug mich das, Verlangte, daß ich erzähle. Er hatte aus der Oberwelt Seit vielen, vielen Jahren, Wohl seit dem siebenjährigen Krieg, Kein Sterbenswort erfahren. Er frug nach Moses Mendelssohn, Nach der Karschin, mit Intresse Frug er nach der Gräfin Dübarry, Des fünfzehnten Ludwigs Maitresse. O Kaiser, rief ich, wie bist du zurück! Der Moses ist längst gestorben, Nebst seiner Rebekka, auch Abraham, Der Sohn, ist gestorben, verdorben. Der Abraham hatte mit Lea erzeugt Ein Bübchen, Felix heißt er, Der brachte es weit im Christenthum, Ist schon Capellenmeister. Die alte Karschin ist gleichfalls todt, Auch die Tochter ist todt, die Klenke; Helmine Chesy, die Enkelin, Ist noch am Leben, ich denke. Die Dübarry lebte lustig und flott, So lange Ludwig regierte, Der fünfzehnte nämlich, sie war schon alt Als man sie guillotinirte. Der König Ludwig der fünfzehnte starb Ganz ruhig in seinem Bette, Der sechszehnte aber ward guillotinirt Mit der Königin Antoinette. Die Königin zeigte großen Muth, Ganz wie es sich gebührte, Die Dübarry aber weinte und schrie Als man sie guillotinirte. – – Der Kaiser blieb plötzlich stille stehn, Und sah mich an mit den stieren Augen und sprach: ,,Um Gotteswill'n, Was ist das, guillotiniren?" Das Guillotiniren – erklärte ich ihm – Ist eine neue Methode, Womit man die Leute jeglichen Stands Vom Leben bringt zu Tode. Bey dieser Methode bedient man sich Auch einer neuen Maschine, Die hat erfunden Herr Guillotin, Drum nennt man sie Guillotine. Du wirst hier an ein Brett geschnallt; – Das senkt sich; – du wirst geschoben Geschwinde zwischen zwey Pfosten; – es hängt Ein dreyeckig Beil ganz oben; – Man zieht eine Schnur, dann schießt herab Das Beil, ganz lustig und munter; – Bey dieser Gelegenheit fällt dein Kopf In einen Sack hinunter. Der Kaiser fiel mir in die Red: ,,Schweig still, von deiner Maschine Will ich nichts wissen, Gott bewahr', Daß ich mich ihrer bediene! ,,Der König und die Königinn! Geschnallt! an einem Brette! Das ist ja gegen allen Respekt Und alle Etiquette! ,,Und du, wer bist du, daß du es    Mich so vertraulich zu dutzen? Warte, du Bürschchen, ich werde dir schon Die kecken Flügel stutzen! ,,Es regt mir die innerste Galle auf, Wenn ich dich höre sprechen, Dein Odem schon ist Hochverrath Und Majestätsverbrechen!" Als solchermaßen in Eifer gerieth Der Alte und sonder Schranken Und Schonung mich anschnob, da platzten heraus Auch mir die geheimsten Gedanken. Herr Rothbart – rief ich laut – du bist Ein altes Fabelwesen, Geh', leg' dich schlafen, wir werden uns Auch ohne dich erlösen. Die Republikaner lachen uns aus, Sehn sie an unserer Spitze So ein Gespenst mit Zepter und Kron'; Sie rissen schlechte Witze. Auch deine Fahne gefällt mir nicht mehr, Die altdeutschen Narren verdarben Mir schon in der Burschenschaft die Lust An den schwarz-roth-goldnen Farben. Das Beste wäre du bliebest zu Haus, Hier in dem alten Kiffhäuser – Bedenk' ich die Sache ganz genau, So brauchen wir gar keinen Kaiser.

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XVI Прыжки дилижанса на кочках мой сон Согнали, но веки вновь пали; О Рыжебородом продолжил свой бег Тот сон в своем прежнем накале. Ходили с ним вместе, болтая, опять По гулким и сводчатым залам; Вопрос задавая, ответа он ждал С подробностями даже в малом. В миру нашем верхнем он не был уже Века, для него всё там ново; Он с самой, считай, Семилетней войны¹ Не слышал от мертвых ни слова. «Как там Моисей Мендельсон²? – он спросил. – Что Кáршин³ строчит денег для?» Еще про графиню спросил Дюбарри4 – Любовницу ту короля. Кричу я: «Скорей, Император, вернись! Почил уж давно Моисей, Почил Абрахам5, он с Ребеккой6 пред тем От веры ушел от своей. И сделал с женой Леей7 тот Абрахам Пацанчика – Феликс8 зовут, Продвинулся он в христианстве своем И стал капельмейстером тут. И Кáршин старушка уж тоже мертва, И Клéнке9 мертва – ее дочка; Жива ль ее внучка Хельмина Шези́10? Я думаю, да, но неточно. Легко, беззаботно жила Дюбарри, Пока был Людовик при власти – Пятнадцатый, в смысле; стара уж была, Познав гильотины несчастье. Людовик Пятнадцатый помер в своей Кровати в пристойные лета, Шестнадцатый на гильотину пошел С женой своей Антуанеттой. Отвагу она показала свою, Как то королям подобает, Рыдала, кричала зато Дюбарри, К своей гильотине шагая... Но тут Император вдруг замер, застыл, Уставившись, как на картину, На рот мой: «О Боже! давай объясни, Что это за вещь – ,,гильотина"?» «Ах, да, гильотина, – ему объяснил Я, – новая штука, поверьте, Которой людей из сословий любых Живых предают быстро смерти. По этой методе работает в наш Век новая эта машина, Ее изобрел господин Гильотен, Назвали ее – гильотина. Доску здесь вот крепят, что падает вниз, Тебя же кладут меж двух стоек, А сверху висит треугольный топор, Что вниз упадет, резв и боек. Здесь тянут за шнур, тут же падает вниз Топор, что наточен, нержавый, И валится сразу в мешок голова, Готовый для этой расправы. Но тут Император прервал мою речь: «Молчи! О машине об этой Я знать не хочу! Бог меня сохрани От выдумки этой отпетой! Как так – короля с королевой схватить? К доске привязать? Как же это? То против обычая их уважать И против всего этикета. И кто ты такой, что вот это всё мне Рассказываешь, не мигая? Ну, брат, погоди, я ведь скоро тебе Все крылья-то пообрубаю! Волнует меня всё, что ты говоришь, В душе твоей нет  больше страха; Предательством веет уже от тебя, Попыткой убийства монарха!» И так старика разошелся тут пыл, Что он на меня без пощады Взял и наорал – тут-то тайная мысль Меня посетила, ребята. «Слышь, герр Барбаросса? – я тут заорал. – Ты – миф! Персонаж ты из сказки! Ступай-ка ты спать, а мы тут без тебя И сами решим свои дрязги. Смеются все республиканцы уже Над нами, когда во главе тут Со скипетром призрак в короне сидит; Остротам конца просто нету. И флаг твой – он мне уже тоже не мил. В студенческие мои годы сызнова Так портили радость мне всю дураки От черного, красного и золотого. И лучше бы дома остаться тебе В Кифхойзере спи, неразбужен. Обдумал я всё и готов заявить, Что нам император не нужен. 01-06.01.2024

¹ Семилетняя война (1756–1763) — крупный военный конфликт XVIII века, один из самых масштабных конфликтов Нового времени.
² Мозес Мендельсон (в русских изданиях традиционно: Моисей Мендельсон; нем. Moses Mendelssohn; 1729–1786) — еврейско-немецкий философ, экзегет и переводчик библейских текстов, критик, основоположник и духовный вождь движения хаскала («еврейского просвещения»).
³ Анна Луиза Карш (нем. Anna Louisa Karsch, 1722–1791) — немецкая писательница и поэтесса-самоучка известная своим современникам как «die Karschin» и «немецкая Сапфо». Предположительно она стала первой немкой, «живущей на доходы от собственных литературных произведений».
⁴ Жанна Бекю (фр. Jeanne Bécu de Cantigny), по мужу — графиня Дюбарри (фр. comtesse du Barry; 1743–1793) — официальная фаворитка французского короля Людовика XV. Во время Великой французской революции мадам Дюбарри была предана суду и гильотинирована.
⁵ Абрахам (Авраам) Мендельсон стал известным немецким банкиром и филантропом. Вместе с братом он имел прибыльный семейный банковский бизнес. Банк «Мендельсон & Co.», основанный в 1804, просуществовал в доме 51 на Егерштрассе вплоть до конца 1938 года,
когда  был закрыт под нацистским давлением. Отношение к вере у Абрахама было особенным. Он полагал, что дни иудаизма в Германии сочтены и необходимо предпринимать практические шаги к ассимиляции потомков в немецком обществе. Вместе с женой они приняли решение не обрезать сыновей после рождения.  В 1816 году всех детей крестили. По совету брата супруги Абрахам изменил и свою фамилию на Бартольди.
⁶ Ребекка Генриетта Лежен Дирихлé (урожденная Ребекка Мендельсон; 1811–1858) была внучкой Мозеса Мендельсона и младшей сестрой Феликса Мендельсона и Фанни Мендельсон. Родилась в Гамбурге. В 1816 году ее родители организовали для нее крещение, после чего она взяла имя Ребекка Генриетта Мендельсон Бартольди. Она стала частью знаменитого салона. Родители, Авраам Мендельсон и его жена Леа, имевшие социальные контакты с известными музыкантами, художниками и учеными в очень творческий период интеллектуальной жизни Германии. В 1832 году она вышла замуж за математика Петера Густава Лежена Дирихлé, которого познакомил с семьей Мендельсонов Александр фон Гумбольдт. Умерла в Геттингене.
⁷ В конце XVIII века Абрахам Мендельсон познакомился с Леей. В результате их счастливого брака на свет появилось четверо детей: Ребекка, ставшая в дальнейшем женой знаменитого математика Петера Густава Лежена Дирихлé, Пауль, продолживший банковскую династию, Фанни и Феликс, проявлявшие незаурядные музыкальные таланты.
⁸ Феликс, сын берлинского банкира и внук выдающегося еврейского философа Моисея Мендельсона с раннего детства был всесторонне развит и много занимался. Первые уроки игры на фортепиано давала детям мать, поклонница творчества Баха. Вскоре оба ребенка продолжили обучение у композитора и дирижера Карла Фридриха Цельтера. Уже в раннем детстве у детей отмечались огромные успехи в освоении игры на инструментах. В возрасте девяти лет Феликс впервые публично выступил в качестве пианиста. В возрасте 17 лет он написал свою первую законченную работу для оркестра. Много лет он посвятил руководству Лейпцигского Гевандхаус-оркестра. А в 1843 он основал в Лейпциге первую в Германии консерваторию.
⁹ Каролина Луиза фон Клéнке (урожденная Карш; нем. Caroline Louise von Klencke; 1754–1802 или 1812) — немецкая писательница, поэтесса и драматург. Дочь немецкой поэтессы Анны Луизы Карш. Во втором браке родила дочь Вильгельмину, позже известную как писательница под именем Хельмина фон Шези́.
¹⁰ Хельмина Кристина фон Шези́ (нем. Helmina Christiane von Chézy, 1783–1856) — немецкая журналистка, поэтесса, драматург, переводчица, художественный критик, либреттист, литературный критик, общественный деятель и медсестра эпохи Наполеоновских войн. Она широко известна тем, что написала либретто для оперы Карла Марии фон Вебера «Euryanthe» (1823) и пьесы «Розамунде», для которой композитор Франц Шуберт сочинил музыку.

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XVII Ich habe mich mit dem Kaiser gezankt Im Traum, im Traum versteht sich, – Im wachenden Zustand sprechen wir nicht Mit Fürsten so widersetzig. Nur träumend, im idealen Traum, Wagt ihnen der Deutsche zu sagen Die deutsche Meinung, die er so tief Im treuen Herzen getragen. Als ich erwacht' fuhr ich einem Wald Vorbey, der Anblick der Bäume, Der nackten hölzernen Wirklichkeit Verscheuchte meine Träume. Vergieb mir, o Rothbart, das rasche Wort! Ich weiß, du bist viel weiser Als ich, ich habe so wenig Geduld – Doch komme du bald, mein Kaiser! Behagt dir das Guillotiniren nicht, So bleib bey den alten Mitteln: Das Schwert für Edelleute, der Strick Für Bürger und Bauern in Kitteln. Nur manchmal wechsle ab, und laß Den Adel hängen, und köpfe Ein bischen die Bürger und Bauern, wir sind Ja alle Gottesgeschöpfe. Stell' wieder her das Halsgericht, Das peinliche Carls des fünften, Und theile wieder ein das Volk Nach Ständen, Gilden und Zünften. Das alte heilige römische Reich, Stell's wieder her, das ganze, Gieb uns den modrigsten Plunder zurück Mit allem Firlifanze. Das Mittelalter, immerhin, Das wahre, wie es gewesen, Ich will es ertragen – erlöse uns nur Von jenem Zwitterwesen, Von jenem Kamaschenritterthum, Das ekelhaft ein Gemisch ist Von gothischem Wahn und modernem Lug, Das weder Fleisch noch Fisch ist. Jag' fort das Comödiantenpack, Und schließe die Schauspielhäuser, Wo man die Vorzeit parodirt – Komme du bald, o Kaiser!

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XVII Бранился я так с Барбароссой во сне, Во сне лишь – и это понятно. С правителем, бодрствуя, мы говорим Едва ль столь нелицеприятно. В мечтах лишь, во сне идеальном таком Осмелится немец сказать вам, Чтó думает он и чтó в сердце своем В глубинах привычен скрывать он. Когда я очнулся, то пó лесу мы Все ехали, облик древесный Реальности голой меня разбудил И сон разогнал мне любезно. Дубы так серьезно главами трясли, Березы же, влагой объяты, Кивали сторожко, а я – я кричал: Прости меня, мой Император! Не нравится коль гильотина тебе, То пользуйся методом старым: Меч для благородных, веревка пойдет Крестьянам и прочим клошарам. Ты лишь чередуй иногда – позволяй Дворянам висеть в назиданье И головы гражданам прочим руби – Мы все ведь тут Божьи созданья. Введи снова нам уголовный тот суд¹, Что создал Карл V. Помехи Не будет, чтоб вновь весь народ делить на Сословия, гильдии, цехи. Священную Римскую восстанови² Империю нам в полной мере, Верни нам гнилое всё то барахло С дурачеством в их же манере. Что ж, Средневековье само по себе, Будь истинное, я бы вынес, Избавь от двуличности только его, Ведь фальшь – это явственный минус. Избавь от фальшивого рыцарства нас – От смеси всей этой мерзотной Готических мифов и модной всей лжи – Ни рыба ни мясо, бесплодной. Долой прогони эту свору шутов, Закрой их потешный театр, Где древность они пародируют лишь, – Приди же скорей, Император! 08-11.01.2024

¹ Каролина (лат. Constitutio Criminalis Carolina, сокращённо C.C.C., немецкое название — нем. Peinliche Gerichtsordnung Karls V, сокращённо P.G.O.) — принятое в 1532 и опубликованное в 1533 году Уголовно-судебное уложение «Священной Римской империи германской нации». Получила название в честь императора Карла V.
² It is a polymorphous vision of a nineteen-century German nation with a restored mideval emperor that the poet cannot stand. The romantisized Resoration notion of a new German empire is hardly more than a parody of the original. Even so, it enfranchises an elite social class that knows how to manipulate such legends as a means of holding onto power and priviledge.
(By the Rivers of Babylon: Heinrich Heine's Late Songs and Reflections, Автор: Roger F. Cook)

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XVIII Minden ist eine feste Burg, Hat gute Wehr' und Waffen! Mit preußischen Festungen hab' ich jedoch Nicht gerne was zu schaffen. Wir kamen dort an zur Abendzeit. Die Planken der Zugbrück stöhnten So schaurig, als wir hinübergerollt; Die dunklen Gräben gähnten. Die hohen Bastionen schauten mich an, So drohend und verdrossen; Das große Thor ging rasselnd auf, Ward rasselnd wieder geschlossen. Ach! meine Seele ward betrübt Wie des Odysseus Seele, Als er gehört, daß Polyphem Den Felsblock schob vor die Höhle. Es trat an den Wagen ein Corporal Und frug uns: wie wir hießen? Ich heiße Niemand, bin Augenarzt Und steche den Staar den Riesen. Im Wirthshaus ward mir noch schlimmer zu Muth, Das Essen wollt mir nicht schmecken. Ging schlafen sogleich, doch schlief ich nicht, Mich drückten so schwer die Decken. Es war ein breites Federbett, Gardinen von rothem Damaste, Der Himmel von verblichenem Gold, Mit einem schmutzigen Quaste. Verfluchter Quast! der die ganze Nacht Die liebe Ruhe mir raubte! Er hing mir, wie des Damokles Schwert, So drohend über dem Haupte! Schien manchmal ein Schlangenkopf zu seyn, Und ich hörte ihn heimlich zischen: Du bist und bleibst in der Festung jetzt, Du kannst nicht mehr entwischen! O, daß ich wäre – seufzte ich – Daß ich zu Hause wäre, Bey meiner lieben Frau in Paris, Im Faubourg-Poissonière! Ich fühlte, wie über die Stirne mir Auch manchmal etwas gestrichen, Gleich einer kalten Censorhand, Und meine Gedanken wichen – Gensd'armen in Leichenlaken gehüllt, Ein weißes Spukgewirre, Umringte mein Bett, ich hörte auch Unheimliches Kettengeklirre. Ach! die Gespenster schleppten mich fort, Und ich hab' mich endlich befunden An einer steilen Felsenwand; Dort war ich festgebunden. Der böse schmutzige Betthimmelquast! Ich fand ihn gleichfalls wieder, Doch sah er jetzt wie ein Geyer aus, Mit Krallen und schwarzem Gefieder. Er glich dem preußischen Adler jetzt, Und hielt meinen Leib umklammert; Er fraß mir die Leber aus der Brust, Ich habe gestöhnt und gejammert. Ich jammerte lange – da krähte der Hahn, Und der Fiebertraum erblaßte. Ich lag zu Minden im schwitzenden Bett, Der Adler ward wieder zum Quaste. Ich reiste fort mit Extrapost, Und schöpfte freyen Odem Erst draußen in der freien Natur, Auf Bükkeburgschem Boden.

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XVIII Вот Минден¹, в нем крепость довольно прочна, Оружье, защита добротны! Но крепости прусские – это не то С чем дело имею охотно. Дотуда под вечер доехали, и Все доски моста там стонали Ужасно, пока по ним ехали мы; Кюветы же тьмою зияли. С высот бастионы там все на меня Зло и недовольно воззрились; Большие ворота открылись, гремя, И с грохотом так же закрылись. Ах, грусть обуяла тут душу мою – Я как Одиссей в некой мере, Когда он услышал, как сам Полифем² Валун подкатил к той пещере. Капрал заглянул в дилижанс и спросил У нас имена сразу скопом. Сказал я, что, мол, окулист я Никто, Спешу проколоть глаз циклопу. В трактире же хуже мне стало еще, Еда не понравилась тоже. Я сразу отправился спать. Не спалось. Одеяла давили и ложе. Ну что же, кровать там была широка, Гардины – камчовы и красны, В цвет тусклого золота был балдахин С висящей вниз кисточкой грязной. Проклятая кисточка! Целую ночь Покоя меня ты лишала! Вися надо мной, как Дамоклов тот меч, Моей голове угрожала. Казалось, что это змеи голова, И я ее слышал шипенье: «Ты пойман, ты в крепости этой сидишь, И нет тебе, нет избавленья!» «Ах, был б я не тут, – провздыхал я всю ночь, – В Париже бы был, например, я, Лежал мирно б дома с любимой женой В Фобур-Пуассоньер³ я». Я чувствовал, будто бы лба моего Касалось чуть что-то – то были Касания цензорской хладной руки, И мысли мои отступили... Жандармы, что в саван закутаны, – всех Их призраков белых мерцанье – Кровать обступили, и слышалось мне Цепей ледяное бряцанье. Ах, призраки те потащили меня Куда-то, и я оказался Привязанным к некой отвесной скале Столь крепко, что не вырывался.     О, грязная кисть балдахина того, Тебя заприметил я снова! Но выглядишь ты словно коршун сейчас – Черна вся и когти готовы. На прусского больше похож он орла, Что в тело мое весь вцепился; Он печень клюет у меня из груди – Чтоб стон, с кровью пот чтоб сочился. Я плакал, но тут вдруг петух закричал, Горячечный сон растворился. Я в Миндене в потной постели лежал, Орел снова в кисть превратился. В карете почтовой я ехал опять, Свободно дышал и привольно В свободной природе в свободные дни В земле Бюккебургской4 раздольной. 12-15.01.2024

¹ Минден (нем. Minden) — город районного подчинения в Германии. Население — около 84 тысяч человек. Город расположен на реке Везер и является историко-политическим центром Минденской земли.
² Полифем (др.-греч. Πολύφημος, «много упоминаемый в песнях и легендах») — в древнегреческой мифологии жестокий великан — циклоп, сын олимпийского бога Посейдона и морской нимфы Фоосы. С Полифемом связан один из драматичных эпизодов поэмы Одиссеи Гомера. Во время своего возвращения на Итаку с Троянской войны царь Одиссей высаживается со спутниками на острове циклопов и попадает в пещеру, оказавшуюся жилищем Полифема. Он запирает пришельцев в пещере, завалив вход в нее огромным камнем. Одиссей говорит циклопу, что его зовут Никто. Во время сна циклопа Одиссей протыкает колом его единственный глаз. Братья Полифема сбегаются к пещере, спрашивая, кто его обидел, но после ответа Полифема, что его обидел Никто, с досадой расходятся.
³ Фобур-Пуассоньер (фр. Faubourg Poissonnière) – один из старых районов Парижа.
⁴ Бюккебург (нем. Bückeburg) — город в Нижней Саксонии, в районе Шаумбург. Расположен в 50 км к западу от Ганновера и в 10 км к востоку от Миндена. Численность населения — около 19 тыс. чел. (2020).

[zwh]

В переводе имел место почти недельный перерыв, поскольку на том винчестере, где это всё делалось, слетела основная таблица файлов. Пришлось пернести его на другой комп и пробовать разные программы восстановления.

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XIX O, Danton, du hast dich sehr geirrt Und mußtest den Irthum büßen! Mitnehmen kann man das Vaterland An den Sohlen, an den Füßen. Das halbe Fürstenthum Bückeburg Blieb mir an den Stiefeln kleben; So lehmigte Wege habe ich wohl Noch nie gesehen im Leben. Zu Bückeburg stieg ich ab in der Stadt, Um dort zu betrachten die Stammburg, Wo mein Großvater geboren ward; Die Großmutter war aus Hamburg. Ich kam nach Hannover um Mittagzeit, Und ließ mir die Stiefel putzen. Ich ging sogleich die Stadt zu besehn, Ich reise gern mit Nutzen. Mein Gott! da sieht es sauber aus! Der Koth liegt nicht auf den Gassen. Viel' Prachtgebäude sah ich dort, Sehr imponirende Massen. Besonders gefiel mir ein großer Platz, Umgeben von stattlichen Häusern; Dort wohnt der König, dort steht sein Palast, Er ist von schönem Aeußern. (Nämlich der Palast.) Vor dem Portal Zu jeder Seite ein Schildhaus. Rothröcke mit Flinten halten dort Wacht, Sie sehen drohend und wild aus. Mein Cicerone sprach: ,,Hier wohnt Der Ernst Augustus, ein alter, Hochtoryscher Lord, ein Edelmann, Sehr rüstig für sein Alter. ,,Idyllisch sicher haust er hier, Denn besser als alle Trabanten Beschützet ihn der mangelnde Muth Von unseren lieben Bekannten. ,,Ich seh' ihn zuweilen, er klagt alsdann Wie gar langweilig das Amt sey, Das Königsamt, wozu er jetzt Hier in Hannover verdammt sey. ,,An großbritanisches Leben gewöhnt, Sey es ihm hier zu enge, Ihn plage der Spleen, er fürchte schier, Er halt' es nicht aus auf die Länge. ,,Vorgestern fand ich ihn traurig gebückt Am Camin, in der Morgenstunde; Er kochte höchstselbst ein Lavement Für seine kranken Hunde."

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XIX Дантон¹, ты жестоко ошибся, поверь, И должен за это ответить! С собой унести можно Родину на Подошвах сапог в этом свете. И вот полукняжество² то Бюккебург Мне на сапоги всё налипло. Дороги столь глинистой я не встечал За жизнь свою всю... и столь гиблой. Я здесь задержаться немного решил, На замок взглянуть родовой, где Родился мой дед, а вот бабка была Из Гамбурга. Глубже не ройте. К обеду в Ганновере, там сапоги Почистили мне – мол, не бойся. Помчался я сразу на город взглянуть – Люблю путешествовать с пользой. О Боже, всё выглядит чистым таким, Да и в переулках нет грязи. Я зданий роскошных немало нашел, Шикарных вполне в своей массе. Понравилась площадь большая, вокруг Дома величаво бесстрастны; Там также стоит королевский дворец, Что выглядит внешне прекрасно. Там перед воротами будки стоят, Охрана в камзолах там красных И с ружьями вахту бессонно нест, А вид у них злой и бесстрастный. Мне мой чичероне³ сказал: «Здесь живет Эрнст Август4 – был в партии тори, И в лордов Палате, он аристократ И с живостью в старческом взоре. Он здесь в безопасности полной живет; Надежнейший телохранитель – Отсутствие смеслости здесь у людей, Чем славен любой местный житель. Встречаю его если, сетует он, Что служба его долго длится, А служит он здесь королем; обречен В Ганновере с тем он смириться. Он прежде в Великобритании жил, А здесь ему кажется тесно, И мучает сплин; он боится, что сам Не выдержит долго, болезный. Сутулясь, вчера у камина стоял В час утренний он в полумраке    И клизму готовил сам лично он для Больной своей бедной собаки». 15-18, 25-26.01.2024

¹ Жорж Жак Дантон (фр. Georges Jacques Danton; 1759–1794) — французский революционер, видный политический деятель и оратор, один из отцов-основателей Первой французской республики, министр юстиции времён Французской революции, первый председатель Комитета общественного спасения. Казнён во время революционного террора. Незадолго до своего ареста Дантон будто бы ответил друзьям, предлагавшим ему бежать из Франции: «Возможно ли унести родину на подошвах своих сапог?»
² Бюккебург – бывашая столица маленького немецкого княжества. И по сей день он является поместьем дворянской семьи Шаумбург-Липпе.
³ Cicerone (ит.) – гид, проводник, чичероне
⁴ Эрнст Август (нем. Ernst August, 1771–1851) — король Ганновера из ганноверской династии с 1837 года до смерти. Пятый сын короля Британии и Ганновера Георга III. До восшествия на ганноверский престол был видным членом партии тори (консерваторов) в английской Палате лордов.

[zwh]

Почему-то никто не обратил внимания, что тут прилагательное "бесстрастный" повторяется слишком близко:

Понравилась площадь большая, вокруг
Дома величаво бесстрастны;
Там также стоит королевский дворец,
Что выглядит внешне прекрасно.

Там перед воротами будки стоят,
Охрана в камзолах там красных
И с ружьями вахту бессонно нест,
А вид у них злой и бесстраный.

Во втором случае меняю на "опасный".

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XX Von Harburg fuhr ich in einer Stund' Nach Hamburg. Es war schon Abend. Die Sterne am Himmel grüßten mich, Die Luft war lind und labend. Und als ich zu meiner Frau Mutter kam, Erschrak sie fast vor Freude; Sie rief ,,mein liebes Kind!" und schlug Zusammen die Hände beide. ,,Mein liebes Kind, wohl dreyzehn Jahr Verflossen unterdessen! Du wirst gewiß sehr hungrig seyn – Sag' an, was willst du essen? ,,Ich habe Fisch und Gänsefleisch Und schöne Apfelsinen." So gieb mir Fisch und Gänsefleisch Und schöne Apfelsinen. Und als ich aß mit großem Ap'tit, Die Mutter ward glücklich und munter, Sie frug wohl dies, sie frug wohl das, Verfängliche Fragen mitunter. ,,Mein liebes Kind! und wirst du auch Recht sorgsam gepflegt in der Fremde? Versteht deine Frau die Haushaltung, Und flickt sie dir Strümpfe und Hemde?" Der Fisch ist gut, lieb Mütterlein, Doch muß man ihn schweigend verzehren; Man kriegt so leicht eine Grät' in den Hals, Du darfst mich jetzt nicht stören. Und als ich den braven Fisch verzehrt, Die Gans ward aufgetragen. Die Mutter frug wieder wohl dies, wohl das, Mitunter verfängliche Fragen. ,,Mein liebes Kind! in welchem Land Läßt sich am besten leben? Hier oder in Frankreich? und welchem Volk Wirst du den Vorzug geben?" Die deutsche Gans, lieb Mütterlein, Ist gut, jedoch die Franzosen, Sie stopfen die Gänse besser als wir, Auch haben sie bessere Saucen. – Und als die Gans sich wieder empfahl, Da machten ihre Aufwartung Die Apfelsinen, sie schmeckten so süß, Ganz über alle Erwartung. Die Mutter aber fing wieder an Zu fragen sehr vergnüglich, Nach tausend Dingen, mitunter sogar Nach Dingen die sehr anzüglich. ,,Mein liebes Kind! wie denkst du jetzt? Treibst du noch immer aus Neigung Die Politik? Zu welcher Parthey Gehörst du mit Ueberzeugung?" Die Apfelsinen, lieb Mütterlein, Sind gut, und mit wahrem Vergnügen Verschlucke ich den süßen Saft, Und ich lasse die Schaalen liegen.

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XX Из Харбурга* выехал я через час До Гамбурга. Был уже вечер. Кивали мне звезды тихонько с небес, А воздух был свеж, безупречен. Когда я в дом матери милой зашел, От счастья та перепугалась – Вскричала она «мой любимый сынок!», Меня обняла и прижалась. «Сынок мой, тринадцать прошло уже лет, Как виделись мы! Но послушай, Ты голоден, верно, с дороги сейчас – Смотри, чтó ты хочешь покушать? Вот рыба, гусятина есть у меня, И спелые есть апельсины». И рыбу я ел, и гусятину ел, На сладкое ел апельсины. Пока это я с аппетитом всё ел, Была мама бойка, шутлива – То спросит про это, то спросит про то... Вопросы ж  порой щекотливы. «Сынок, а заботится ли о тебе Жена на чужбине? Замашки У ней каковы? Бережлива ль она? Умеет ли штопать рубашки?» Изысканна, мамочка, рыба твоя Но молча б жевать надлежало; Легко может в горле застрять рыбья кость, Ты б лучше мне есть не мешала. Едва только с рыбой раправился я, Гуся поднесли мне. И мама То спросит про это, то спросит про то... Вопросы ж коварно упрямы. «Скажи мне, сыночек, в которой стране Жить лучше, насколько ты знаешь? Во Франции, здесь ли? Который народ Ты более предпочитаешь?» Ах, мамочка, знаешь – немецкий наш гусь Хорош, но французы, я смею Сказать, фаршируют их лучше, чем мы, И соусы их повкуснее. И только ракланялся с гусем я, как Визит нанесли апельсины, И сладки они были все до того, Что не было боле кручины. Тут весело мама меня начала Расспрашивать снова о разном – О многих вещах, только стали они Двусмысленно небезопасны. «Сынок, ты к политике всё еще там Известную склонность имеешь? Какая из партий тебе по душе? Давно ль за нее ты болеешь?» Да, мам, апельсины прекрасны, и я, – Я с тихим блаженством добавил, – Съел мякоть, вкусил я весь сладкий их сок, А корки валяться оставил. 27-31.01.2024

* Харбург (нем. Harburg) — один из 7 районов города Гамбург, расположенный на южном берегу реки Эльбы. Район составляет 21% от всего Гамбурга.

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XXI Die Stadt, zur Hälfte abgebrannt, Wird aufgebaut allmählig; Wie'n Pudel, der halb geschoren ist, Sieht Hamburg aus, trübselig. Gar manche Gassen fehlen mir, Die ich nur ungern vermisse – Wo ist das Haus, wo ich geküßt Der Liebe erste Küsse? Wo ist die Druckerey, wo ich Die Reisebilder druckte? Wo ist der Austerkeller, wo ich Die ersten Austern schluckte? Und der Dreckwall, wo ist der Dreckwall hin? Ich kann ihn vergeblich suchen! Wo ist der Pavillon, wo ich Gegessen so manchen Kuchen? Wo ist das Rathhaus, worin der Senat Und die Bürgerschaft gethronet? Ein Raub der Flammen! Die Flamme hat Das Heiligste nicht verschonet. Die Leute seufzten noch vor Angst, Und mit wehmüth'gem Gesichte Erzählten sie mir vom großen Brand Die schreckliche Geschichte:  ,,Es brannte an allen Ecken zugleich, Man sah nur Rauch und Flammen! Die Kirchenthürme loderten auf Und stürzten krachend zusammen. ,,Die alte Börse ist verbrannt, Wo unsere Väter gewandelt, Und mit einander Jahrhunderte lang So redlich als möglich gehandelt. ,,Die Bank, die silberne Seele der Stadt, Und die Bücher wo eingeschrieben Jedweden Mannes Banko-Werth, Gottlob! sie sind uns geblieben! ,,Gottlob! man kollektirte für uns Selbst bei den fernsten Nazionen – Ein gutes Geschäft – die Collekte betrug Wohl an die acht Millionen. ,,Aus allen Ländern floß das Geld In unsre offnen Hände, Auch Victualien nahmen wir an, Verschmähten keine Spende. ,,Man schickte uns Kleider und Betten genug, Auch Brod und Fleisch und Suppen! Der König von Preußen wollte sogar Uns schicken seine Truppen. ,,Der materielle Schaden ward Vergütet, das ließ sich schätzen – Jedoch den Schrecken, unseren Schreck, Den kann uns niemand ersetzen!" Aufmunternd sprach ich: Ihr lieben Leut, Ihr müßt nicht jammern und flennen, Troya war eine bessere Stadt Und mußte doch verbrennen. Baut Eure Häuser wieder auf Und trocknet Eure Pfützen, Und schafft Euch bess're Gesetze an, Und beß're Feuerspritzen. Gießt nicht zu viel Cajenne-Piment In Eure Mokturtelsuppen, Auch Eure Karpfen sind Euch nicht gesund, Ihr kocht sie so fett mit den Schuppen. Kalkuten schaden Euch nicht viel, Doch hütet Euch vor der Tücke Des Vogels, der sein Ey gelegt In des Bürgermeisters Perücke. – – Wer dieser fatale Vogel ist, Ich brauch es Euch nicht zu sagen – Denk' ich an ihn, so dreht sich herum Das Essen in meinem Magen.

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XXI Тот Гамбург, что наполовину сгорел¹, Отстраивают постепенно; Как пудель, что полуострижен, так он И смотрится – мрачно и тленно. И улочек разных мне недостает, Найти их теперь не могу я – Где дом тот, в котором когда-то познал Я первой любви поцелуи²? Где та типография, где я листы «Картин путевы́х³» напечатал? Где тот погребок, где я устриц в живот Себе очень много упрятал? Где улица Дрекваль4 – теперь не найти И даже искать бесполезно! И где «Павильон5», где так много я съел Пирожных со вкусом чудесным? Где ратуша та, где Сенат6 заседал, Парламент... Но всё поглотило, Всё пламя как жертву свою собралó – И сильных оно не щадило. Все люди вздыхают и смотрят с тоской, Их лица угрюмо застыли, И мне рассказали про этот пожар Различные страшные были. «Огонь вспыхнул быстро и с разных сторон, Везде были дым лишь и пламя! И церкви как спички пылали, треща, И падали вместе с крестами. И старая биржа сгорела дотла, Куда наши предки ходили И честно, как только возможно, века Друг с другом дела все рядили. Но банк – как всех денег окрестных душа – И книги с расписками суммы На каждом счету – невредимы они, Бог спас от страданий безумных! И разные нации нам помогли И сделали важное дело – Все восемь мильонов собрали они, Хвала Богу в этом всецело. Из стран из различных к нам деньги текли – К нам в руки, нам все помогали, Продукты мы все принимали и снедь – Дарами не пренебрегали. Дарили одежду нам, обувь, белье, И мясо, и хлеб, даже сласти, А прусский король подарить нам хотел Свои же армейские части. Вред материальный весь был возмещен – Спасибо, Бог вам приумножит! Но ужас, вселившийся в души людей, Изгнать прочь едва ли кто сможет». Старался я их успокоить: «Друзья, Весь век горевать вам не дело! Ведь городом лучшим и Троя была, Но всё же бесславно сгорела. И вы восстановите ваши дома, И слез ваших высохнут лужи, Законы получше придумайте и Брандспойты чтоб были снаружи. Кайенского перца7 поменьше бы класть Вам лучше в супы все мясные, И карпов вы варите зря в чешуе –    Я вам говорю не впервые. Индейки, пожалуй, вам не повредят, Но остерегайтесь-ка исто Той птички, что яйца охотно кладет В парик самого бургомистра8. Что это за птица, я вам не скажу – Не смею. Но только раз в сутки Помыслю о ней – и вращается вся Еда в моем бедном желудке. 01-05.02.2024

¹ Речь идет о гамбургском пожаре в мае 1842 г. Сгорело свыше четырех тысяч зданий; около двадцати тысяч человек осталось без крова.
² Гамбургский дом дяди поэта, Соломона Гейне, где молодой Генрих пережил несчастную любовь к своим кузинам Амалии и Терезе.
³ «Путевые картины» ("Reisebilder") – сборник рассказов Гейне, описывающих его путешествия по Германии. Состоит из четырех частей, написанных в 1826-1831 годах.
⁴ Улица в еврейском квартале Гамбурга. После пожара была переименована.
⁵ «Швейцарский павильон» – модная в то время кондитерская в Гамбурге.
⁶ Гамбург со времен Ганзы сохранил статус вольного города и возглавлялся выборным сенатом – органом городского самоуправления.
⁷ Один из видов жгучего перца.
⁸ Эмблема Пруссии – одноглавый орел – носила презрительную кличку «кукушки», птицы, кладущей яйца в чужие гнезда. Гейне под яйцом, снесенным прусской кукушкой в парик бургомистра, имеет в виду стремления Пруссии заставить Гамбург вступить в Таможенный союз.

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XXII Noch mehr verändert als die Stadt Sind mir die Menschen erschienen, Sie geh'n so betrübt und gebrochen herum, Wie wandelnde Ruinen. Die mageren sind noch dünner jetzt, Noch fetter sind die feisten, Die Kinder sind alt, die Alten sind Kindisch geworden, die meisten. Gar manche, die ich als Kälber verließ, Fand ich als Ochsen wieder; Gar manches kleine Gänschen ward Zur Gans mit stolzem Gefieder. Die alte Gudel fand ich geschminkt Und geputzt wie eine Syrene; Hat schwarze Locken sich angeschafft Und blendend weiße Zähne. Am besten hat sich konservirt Mein Freund der Papierverkäufer; Sein Haar ward gelb und umwallt sein Haupt, Sieht aus wie Johannes der Täufer. Den **** den sah ich nur von fern, Er huschte mir rasch vorüber; Ich höre, sein Geist ist abgebrannt Und war versichert bey Biber. Auch meinen alten Censor sah Ich wieder. Im Nebel, gebücket, Begegnet' er mir auf dem Gänsemarkt, Schien sehr darnieder gedrücket. Wir schüttelten uns die Hände, es schwamm Im Auge des Manns eine Thräne. Wie freute er sich, mich wieder zu sehn! Es war eine rührende Scene. – Nicht alle fand ich. Mancher hat Das Zeitliche gesegnet. Ach! meinem Gumpelino sogar Bin ich nicht mehr begegnet. Der Edle hatte ausgehaucht Die große Seele so eben, Und wird als verklärter Seraph jetzt Am Throne Jehovahs schweben. Vergebens suchte ich überall Den krummen Adonis, der Tassen Und Nachtgeschirr von Porzelan Feil bot in Hamburgs Gassen. Sarras, der treue Pudel, ist todt. Ein großer Verlust! Ich wette, Daß Campe lieber ein ganzes Schock Schriftsteller verloren hätte. – – Die Populazion des Hamburger Staats Besteht, seit Menschengedenken, Aus Juden und Christen; es pflegen auch Die letztren nicht viel zu verschenken. Die Christen sind alle ziemlich gut, Auch essen sie gut zu Mittag, Und ihre Wechsel bezahlen sie prompt, Noch vor dem letzten Respittag. Die Juden theilen sich wieder ein In zwey verschiedne Partheyen; Die Alten gehn in die Synagog' Und in den Tempel die Neuen. Die Neuen essen Schweinefleisch, Zeigen sich widersetzig, Sind Demokraten; die Alten sind Vielmehr aristokrätzig. Ich liebe die Alten, ich liebe die Neu'n – Doch schwör' ich, beim ewigen Gotte, Ich liebe gewisse Fischchen noch mehr, Man heißt sie geräucherte Sprotte.

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XXII Но больше, чем город, казалось всё мне, Все жители в нем изменились – По этим руинам печально они Ходили и не расходились. Все тощие стали тощее еще, Все жирные толще лишь стали, Состарились дети, а вот старики По-дестки вдруг залопотали. Кого я когда-то телятами знал, В здоровых быков прератились, Гусята ж гусями большими теперь, Все гордые, в перьях, явились. А старая Гýдель¹ накрашена вся, Разряжена, словно сирена; Купила она где-то черный парик, А белые зубы – бесценны! Но лучше всего сохранился мой друг² – Торговец бумагой, он вечен; Седые уложены в валик власы И вид  Иоанна Предтечи. N.N.³ прошмыгнул спешно мимо меня... Я не был знаком с ним толково; Услышал тут – разум его пострадал В пожаре, хоть был застрахован4. И старого цензора5 встретил я вновь – Весь сгорблен, несчастьем затравлен; Столкнулся на площади с ним Гэнземаркт6, На вид он был очень подавлен. Мы руки пожали, в глазах у него Слеза навернулась, смятенна. Как рад он был встретить меня! То была Довольно умильная сцена. Не всех я нашел. Кое-кто приказал Жить долго, позволят сколь свыше. Ах, мой Гумпелино7, конечно, средь них – Его я уже не увижу. Он выдохнул душу свою, и его Не держат земные оковы, Когда он как светлый в лучах серафим У трона висит Иеговы. Кривого Адониса8 я не нашел – На улицах Гамбурга прежде Он чашки, ночные горшки продавал Вразнос – и нет места надежде. И Заррас9 – тот пудель – теперь уже мертв. Потеря большая! Уверен Вполне, что для Кампе писателей ста Потеря важна в меньшей мере. А в Гамбурге всё населенье всегда С давнишней поры состояло, Считай, из евреев и из христиан; Скупы все, признаться, немало. И да, христиане во всем хороши, Обед их хорош – вкусный, много, И по векселям платят справно они, Не ждут до последнего срока. Евреи же все разделились опять На две половины, навроде: Идут в синагогу всегда старики, А «новые» – в церковь заходят. Кто «новые», те все свинину едят, Строптивы все до неприличья, И все демократы; а «старые» – те, Напротив, аристократичны. Люблю я и «старых», и «новых» люблю... Могу лишь поклясться я Богом, Что шпроты копченые всё же милей, Бесспорно, мне больше намного. 07-10.02.2024

¹ Жительница Гамбурга, не раз подвергавшаяся издевкам Гейне.
² Имеется в виду Эдуард Михаэлис, пользовавшийся в Гамбурге большим уважением.
³ Так Гейне обозначил своего врага Адольфа Галле, зятя Соломона Гейне, от которого поэт зависел материально.
⁴ Гейне имеет в виду страховое общество Бибера в Гамбурге. После пожара фирма Бибера обанкротилась.
⁵ Фридрих Людвиг Гофман, был цензором в Гамбурге с 1822 по 1848 г.
⁶ Гэнземаркт (Gänsemarkt, досл. «гусиный рынок») – это прощадь в Гамбурге, в квартале Нойштадт. Имеет треугольную форму.
⁷ Гамбургский банкир Лазарь Гумпель, осмеянный Гейне еще в «Луккских водах». В ноябре 1843 г. – как раз во время пребывания поэта в Гамбурге – Гумпель скончался.
⁸ По-видимому, один из известных городских торговцев вразнос, которого Гейне за его безобразную внешность назвал именем прекрасного юноши из древнегреческого мифа.
⁹ Собака Юлиуса Кампе (1792–1857), гамбургского книгоиздателя. У него печатались Гейне и другие оппозиционные писатели.

[zwh]

Правка третьей с конца строфы:

Die Juden theilen sich wieder ein In zwey verschiedne Partheyen; Die Alten gehn in die Synagog' Und in den Tempel die Neuen.

Евреи же все разделились опять На две половины, навроде: Идут в синагогу всегда старики, А «новые» – в церковь Храм10 свой заходят.

¹⁰ В начале XIX в. среди германских евреев началось движение за обновление религиозной обрядности. В 1816 г. реформированная община возникла в Гамбурге. Богослужение стало вестись на немецком языке, появился орган. Реформированная синагога стала именоваться Храмом.

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XXIII Als Republik war Hamburg nie So groß wie Venedig und Florenz, Doch Hamburg hat bessere Austern; man speist Die besten im Keller von Lorenz. Es war ein schöner Abend, als ich Mich hinbegab mit Campen; Wir wollten mit einander dort In Rheinwein und Austern schlampampen. Auch gute Gesellschaft fand ich dort, Mit Freude sah ich wieder Manch alten Genossen, z. B. Chaufepié, Auch manche neue Brüder. Da war der Wille, dessen Gesicht Ein Stammbuch, worin mit Hieben Die akademischen Feinde sich Recht leserlich eingeschrieben. Da war der Fucks, ein blinder Heid, Und persönlicher Feind des Jehovah, Glaubt nur an Hegel und etwa noch An die Venus des Canova. Mein Campe war Amphytrio Und lächelte vor Wonne; Sein Auge stralte Seligkeit, Wie eine verklärte Madonne. Ich aß und trank, mit gutem Ap'tit, Und dachte in meinem Gemüthe: ,,Der Campe ist wirklich ein großer Mann, Ist aller Verleger Blüthe. ,,Ein andrer Verleger hätte mich Vielleicht verhungern lassen, Der aber giebt mir zu trinken sogar; Werde ihn niemals verlassen. ,,Ich danke dem Schöpfer in der Höh', Der diesen Saft der Reben Erschuf, und zum Verleger mir Den Julius Campe gegeben! ,,Ich danke dem Schöpfer in der Höh', Der, durch sein großes Werde, Die Austern erschaffen in der See Und den Rheinwein auf der Erde! ,,Der auch Citronen wachsen ließ, Die Austern zu bethauen – Nun laß mich, Vater, diese Nacht Das Essen gut verdauen!" Der Rheinwein stimmt mich immer weich, Und löst jedwedes Zerwürfniß In meiner Brust, entzündet darinn Der Menschenliebe Bedürfniß. Es treibt mich aus dem Zimmer hinaus, Ich muß in den Straßen schlendern; Die Seele sucht eine Seele und späh't Nach zärtlich weißen Gewändern. In solchen Momenten zerfließe ich fast Vor Wehmuth und vor Sehnen; Die Katzen scheinen mir alle grau, Die Weiber alle Helenen. – – – Und als ich auf die Drehbahn kam, Da sah ich im Mondenschimmer Ein hehres Weib, ein wunderbar Hochbusiges Frauenzimmer. Ihr Antlitz war rund und kerngesund, Die Augen wie blaue Turkoasen, Die Wangen wie Rosen, wie Kirschen der Mund, Auch etwas röthlich die Nase. Ihr Haupt bedeckte eine Mütz' Von weißem gesteiftem Linnen, Gefältelt wie eine Mauerkron', Mit Thürmchen und zackigen Zinnen. Sie trug eine weiße Tunika, Bis an die Waden reichend. Und welche Waden! Das Fußgestell Zwey dorischen Säulen gleichend. Die weltlichste Natürlichkeit Konnt man in den Zügen lesen; Doch das übermenschliche Hintertheil Verrieth ein höheres Wesen. Sie trat zu mir heran und sprach: ,,Willkommen an der Elbe, Nach dreyzehnjähr'ger Abwesenheit – Ich sehe du bist noch derselbe! ,,Du suchst die schönen Seelen vielleicht, Die dir so oft begegen't Und mit dir geschwärmt die Nacht hindurch, In dieser schönen Gegend. ,,Das Leben verschlang sie, das Ungethüm, Die hundertköpfige Hyder'; Du findest nicht die alte Zeit Und die Zeitgenössinnen wieder! ,,Du findest die holden Blumen nicht mehr, Die das junge Herz vergöttert; Hier blühten sie – jetzt sind sie verwelkt, Und der Sturm hat sie entblättert. ,,Verwelkt, entblättert, zertreten sogar Von rohen Schicksalsfüßen – Mein Freund, das ist auf Erden das Loos Von allem Schönen und Süßen!" Wer bist du? – rief ich – du schaust mich an Wie'n Traum aus alten Zeiten – Wo wohnst du, großes Frauenbild? Und darf ich dich begleiten? Da lächelte das Weib und sprach: ,,Du irrst dich, ich bin eine feine, Anständ'ge, moralische Person; Du irrst dich, ich bin nicht so Eine. ,,Ich bin nicht so eine kleine Mamsell, So eine welsche Lorettinn – Denn wisse: ich bin Hammonia, Hamburgs beschützende Göttinn! ,,Du stutzest und erschreckst sogar, Du sonst so muthiger Sänger! Willst du mich noch begleiten jetzt? Wohlan, so zög're nicht länger." Ich aber lachte laut und rief: Ich folge auf der Stelle – Schreit' du voran, ich folge dir, Und ging' es in die Hölle!

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XXIII Республика Гамбург поменьше всегда Была всех Венеций, Флоренций, Но лучшие устрицы здесь в погребке У Лоренца¹ – вне конкуренций. Чудесный был вечер, когда мы туда С издателем Кампе² забрáлись И деньги на устриц и рейнвейн все с ним Мы там растранжирить собрáлись. Прекрасное общество там я нашел, Там с радостью встретил опять я Товарищей старых – навроде Шофпьé³, И новые были там братья. И Вилле4 там был, чье лицо – как тетрадь Для записей, недруги в коей Ученые любят посланья писать Друг другу порой с перепою. Был также там Фукс5 – тот язычник слепой И ревностный враг Иеговы, Он верит лишь в Гегеля... может, чуть-чуть В Венеру еще от Кановы6. Средь нас Кампе истый был Амфитрион7, Улыбкой светился бездонной, Как будто – настолько блаженны глаза – Сияющей был он Мадонной. И ел я, и пил, аппетит был хорош, Но думал я в общем и шире: «Действительно Кампе большой человек, Он – цвет всех издателей в мире! Другой бы идатель уж бросил меня, И я бы от голода сгинул, А этот дает мне поесть и попить... Я в жизни его не покину! Спасибо Творцу, что в своей вышине Нам сóздал сей сок виноградный, За то, что сам Юлиус Кампе меня Нашел в этом мире громадном! Спасибо Творцу, что в своей вышине, И мудрости, и пиетете Создáл столько устриц в окрестных морях И столько рейнвейна на свете! Лимоны Он сóздал, чтоб после их сок На устрицы капал, бесценный... Позволь только, Боже, всю зá ночь еду Мне переварить постепенно!» Рейнвейн – он всегда так смягчает меня, Раздорам в груди помогает Остыть, и большую потребность в любви Он к людям во мне разжигает. Наружу из комнаты гонит меня – По улицам должен слоняться; Душа ищет душу – средь нежных одежд Такие обычно таятся. В такие моменты я таю почти От грусти необыкновенной, Все кошки вдруг серы стают для меня, Все женщины – словно Елены... На улицу Дребан8 я вышел и там В том лунном сиянии слабом Чудеснейший женский я образ нашел – Грудастую чýдную бабу. И кругл ее лик, и отменно здоров, Глаза – бирюза голубая, Как розочки щеки, как вишенка рот, И нос красноватый пленяет. Крахмальный чепец на ее голове, С завязанными он концами, Весь в складках он – как крепостная стена, Что с башенками и зубцами. Туника на ней тоже белой была, До икр лишь она доходила. О икры! Похожи вы на пьедестал Колонн двух дорических! Сила! В чертах ее было обыденно всё, Но зад ее сверхчеловечий О высшей природе ее говорил... Не вижу тут противоречий. Она подошла и сказала: «Привет, На Эльбу родную добрался? Где все проболтался тринадцать ты лет? Смотрю, ты всё тем же остался! Прекрасные души нужны тебе – те Что столь тебе часто встречались И в этом прекрасном краю напролет Всю ночь пировать умудрялись. Чудовище жизни сожрало их всех – Урод, стоголовая гидра; Но время ушедшее вновь не вернешь, И старых друзей – нет, не видно. Ты больше не встретишь прекрасных цветов, Что сердце твое обожало; Завяли они, отцвели, лепестки Им бурей давно оборвало. Завяли, оборваны, втоптаны в грязь Стопами судьбы неизбежной... Дружок, так случается здесь на земле Со всем, что прекрасно и нежно!» «Да кто ж ты? – вскричал я. – Глядишь на меня Ты сном из времен за спиною. Скажи, где ты, женщины образ, живешь? Могу ль я идти за тобою?» Тут женщина та усмехнулась, сказав: «Неправ ты, тонкá я, моральна, Прилична, как личность и как человек; Ошибся ты здесь капитально. И я никакая тебе не мамзель, И не итальянка какая! Гаммония9 я – под покровом моим Весь Гамбург лежит, намекаю! Ты так изумлен и испуган сейчас, Ты был посмелее дотоле! Ты всё еще следовать хочешь за мной? Вперед, не раздумывай боле!» А я рассмеялся и крикнул в ответ: «Присоединяюсь к экскорту! Шагай же вперед ты, я сразу вослед, И пусть всё идет оно к черту!» 11-15.02.2024

¹ Погреб Лоренца в Гамбурге был знаменит своей кухней.
² Юлиус Кампе (1792–1857) — гамбургский книгоиздатель. У него печатались Гейне и другие оппозиционные писатели.
³ Гамбургский врач.
⁴ Франсуа Ви́лле (1811–1896) — талантливый журналист и редактор в Гамбурге.
⁵ Фридрих Август Фукс (Friedrich August Fucks, 1811–1856) — гамбургский вольнодумец, знаток философии.
⁶ Антонио Канова (итал. Antonio Canova; 1757–1822) — итальянский скульптор, один из наиболее значительных представителей салонно-академического течения в искусстве западноевропейской скульптуры в период неоклассицизма. Дабы заменить скульптуру Венеры Медицейской, которая была изъята по приказу Наполеона из флорентийской галереи Уффици, вывезена во Францию и помещена в 1802 году в Лувр, Канова, также по распоряжению Наполеона, в 1804 году выполнил реплику скульптуры, известной теперь под названием Венера Италийская.
⁷ Тип гостеприимного хозяина по комедиям Плавта и Мольера того же названия.
⁸ Улица в Гамбурге, «биржа» проституток.
⁹ Гаммония — это латинское название Гамбурга, а богиня с таким именем была придумана в XVIII веке, в эпоху романтизма. До протестансткой реформации покровительницей Гамбурга была Дева Мария. Гаммония имеет вид красивой женщины, увенчанной короной в форме городской стены с башнями. Считается, что Гаммония олицетворяет главные ценности Гамбурга (типично бюргерские, конечно): свободу, мир, терпимость, преуспевание, гармонию, благоденствие и свободную торговлю.

[zwh]

Deutschland Ein Wintermährchen Geschrieben im Januar 1844.     Caput XXIV Wie ich die enge Sahltrepp' hinauf Gekommen, ich kann es nicht sagen; Es haben unsichtbare Geister mich Vielleicht hinaufgetragen. Hier, in Hammonias Kämmerlein, Verflossen mir schnell die Stunden. Die Göttinn gestand die Sympathie, Die sie immer für mich empfunden. ,,Siehst du" – sprach sie – ,,in früherer Zeit War mir am meisten theuer Der Sänger, der den Messias besang Auf seiner frommen Leyer. ,,Dort auf der Commode steht noch jetzt Die Büste von meinem Klopstock, Jedoch seit Jahren dient sie mir Nur noch als Haubenkopfstock. ,,Du bist mein Liebling jetzt, es hängt Dein Bildniß zu Häupten des Bettes; Und siehst du, ein frischer Lorbeer umkränzt Den Rahmen des holden Portraites. ,,Nur daß du meine Söhne so oft Genergelt, ich muß es gestehen, Hat mich zuweilen tief verletzt; Das darf nicht mehr geschehen. ,,Es hat die Zeit dich hoffentlich Von solcher Unart geheilet, Und dir eine größere Toleranz Sogar für Narren ertheilet. ,,Doch sprich, wie kam der Gedanke dir Zu reisen nach dem Norden In solcher Jahrzeit? Das Wetter ist Schon winterlich geworden!" O, meine Göttin! – erwiederte ich – Es schlafen tief im Grunde Des Menschenherzens Gedanken, die oft Erwachen zur unrechten Stunde. Es ging mir äußerlich ziemlich gut, Doch innerlich war ich beklommen, Und die Beklemmniß täglich wuchs – Ich hatte das Heimweh bekommen. Die sonst so leichte französische Luft, Sie fing mich an zu drücken; Ich mußte Athem schöpfen hier In Deutschland, um nicht zu ersticken. Ich sehnte mich nach Torfgeruch, Nach deutschem Tabaksdampfe; Es bebte mein Fuß vor Ungeduld, Daß er deutschen Boden stampfe. Ich seufzte des Nachts, und sehnte mich, Daß ich sie wiedersähe, Die alte Frau, die am Dammthor wohnt; Das Lottchen wohnt in der Nähe. Auch jenem edlen alten Herrn, Der immer mich ausgescholten Und immer großmüthig beschützt, auch ihm Hat mancher Seufzer gegolten. Ich wollte wieder aus seinem Mund Vernehmen den ,,dummen Jungen!" Das hat mir immer wie Musik Im Herzen nachgeklungen. Ich sehnte mich nach dem blauen Rauch, Der aufsteigt aus deutschen Schornsteinen, Nach niedersächsischen Nachtigall'n, Nach stillen Buchenhainen. Ich sehnte mich nach den Plätzen sogar, Nach jenen Leidensstazionen, Wo ich geschleppt das Jugendkreuz Und meine Dornenkronen. Ich wollte weinen wo ich einst Geweint die bittersten Thränen – Ich glaube Vaterlandsliebe nennt Man dieses thörigte Sehnen. Ich spreche nicht gern davon; es ist Nur eine Krankheit im Grunde. Verschämten Gemüthes, verberge ich stets Dem Publiko meine Wunde. Fatal ist mir das Lumpenpack, Das, um die Herzen zu rühren, Den Patriotismus trägt zur Schau Mit allen seinen Geschwüren. Schamlose schäbbige Bettler sind's, Almosen wollen sie haben – Ein'n Pfennig Popularität Für Menzel und seine Schwaben! O meine Göttin, du hast mich heut In weicher Stimmung gefunden; Bin etwas krank, doch pfleg' ich mich, Und ich werde bald gesunden. Ja ich bin krank, und du könntest mir Die Seele sehr erfrischen Durch eine gute Tasse Thee; Du mußt ihn mit Rum vermischen.

Германия Зимняя сказка Написано в январе 1844 г.     Глава XXIV Как я по той лестнице узкой прошел Наверх, сам сказать не могу я; Возможно, невидимый дух меня нес И вынес наверх, торжествуя. В каморке Гаммонии¹ быстро часы    Промчались у нас за беседой. Богиня в симпатии давней ко мне Призналась, беседой согрета. «Во время былое – сказала она, – Был верным мне боле всех прочих Певец, что Мессию везде прославлял, На лире играл дни и ночи. Вон там на комоде стоит до сих пор Мой Клóпштока² бюстик под мрамор, Хотя много лет уже служит он мне Болванкой под чепчик и капор. Сегодня любимец мой ты, твой портрет Висит в изголовье кровати; И очень подходит лавровый венок К портрету, замечу я, кстати. Признаться, сынами моими теперь Ты пренебрегаешь столь часто. Прошу эту практику я прекратить – Ты их обижаешь напрасно. Надеюсь, что время от этой дурной Привычки тебя излечило, Терпимость чуть бóльшую даже к глупцам Тебе постепенно привило. Скажи лишь, как мысль тебе эта пришла – Поехать на север зимою? Довольно прохладна погода уже, По-зимнему зябко, не скрою!» «Богиня моя! – быстро я возразил. – В неведомых сердца глубинах Хранятся все мысли, в неверный они Миг могут проснуться, нахлынуть. Снаружи-то всё у меня хорошо, Но внутренне был я подавлен, Всё время подавленность эта росла – Я был ностальгией отравлен. И воздух французский, что легкий всегда, Почувствовал я, угнетает; В Германии только я пóлно дышу, Лишь здесь мою грудь не сжимает. По запаху торфа я затосковал, Табачный наш дым я приемлю; Моя в нетерпеньи дрожала нога Ступить на немецкую землю. Ночами вздыхал я и всё предвкушал, Что скоро, возможно, увижу Старушку, что Дáммтора³ возле живет, И Лотхен4 – всё там же, чуть ближе. Там также в годах господин5 есть один, Который бранил меня часто, Но и защищал, – ему тоже я слал Часть вздохов моих ежечасных. Из уст его жесткое «глупый малец!» Я снова хотел бы услышать; Всегда словно музыка в сердце моем Звучали слова эти свыше. По дымке по сизой той я тосковал Из труб из немецких, тем паче По нижнесаксонским грустил соловьям, По буковым рощам впридачу. Я даже грустил по тем мрачным местам6, Где юности крест свой тяжелый Я нес, где колючий терновый венец Носил, опустив очи долу. Хотел разрыдаться в местах, где тогда Я горькими плакал слезами. Любовью к Отечеству люди зовут Тоску эту глупую сами. Про всё это я не люблю говорить, Оно на болезнь так похоже. От публики прячу я раны свои, Показывать всем их негоже. Противны подонки мне, кои сердец Рукою коснуться чтоб грязной, Нам всем демонстрируют патриотизм И все его скрытые язвы. Убогие нищие, жалки, скупы, И ждут подаяния, голы – На пфеннинг растет полурярность от них У Менцеля7 и Швабской школы8! Богиня, сегодня нашла ты меня В сердечном таком настроеньи; Я болен, но так как слежу за собой, Поправлюсь, и нет в том сомнений. Я болен, и ты мне могла бы слегка Согреть мою бренную душу – Хоть чашкою чая; и ром подмешать В него – мне сегодня он нужен. 16.02, 18-23.02.2024

¹ Гаммония — это латинское название Гамбурга, а богиня с таким именем была придумана в XVIII веке, в эпоху романтизма. До протестансткой реформации покровительницей Гамбурга была Дева Мария. Гаммония имеет вид красивой женщины, увенчанной короной в форме городской стены с башнями. Считается, что Гаммония олицетворяет главные ценности Гамбурга (типично бюргерские, конечно): свободу, мир, терпимость, преуспевание, гармонию, благоденствие и свободную торговлю.
² Фридрих Гóтлиб Клóпшток (нем. Friedrich Gottlieb Klopstock; 1724–1803) — один из важнейших немецких поэтов. Наиболее известен как автор эпической поэмы «Мессиада». Эмоциональный, возвышенный стиль Клопштока оказал влияние на поэзию Германии XIX – XX веков.
³ Дáммтор – место в Гамбурге, где жила мать поэта Бетти Гейне.
⁴ Лотхен (Шарлотта) — сестра Гейне, в замужестве Эмбден.
⁵ Дядя поэта Соломон Гейне
⁶ Имеются  в виду дом дяди Соломона и его загородная вилла – места несчастной любви Гейне к своим кузинам  сначала к Амалии, а потом к Терезе.
⁷ Адольф фон Менцель (нем. Adolph Friedrich Erdmann von Menzel; 1815–1905) — немецкий живописец и график, один из лидеров романтического историзма.
⁸ Швабская школа, швабские романтики (нем. Schwäbische Schule, Schwäbische Romantik) – немецкая литературная группа первой половины XIX в., связанная с юго-западной областью Германии (Швабией). Узость кругозора и местный патриотизм Швабской школы. воспринимались в 1830–40-е гг. как анахронизм и вызывали насмешки.