Главное меню
Мы солидарны с Украиной. Узнайте здесь, как можно поддержать Украину.

Ответ

Обратите внимание: данное сообщение не будет отображаться, пока модератор не одобрит его.
Ограничения: максимум вложений в сообщении — 3 (3 осталось), максимальный размер всех файлов — 300 КБ, максимальный размер одного файла — 100 КБ
Снимите пометку с вложений, которые необходимо удалить
Перетащите файлы сюда или используйте кнопку для добавления файлов
Вложения и другие параметры
Проверка:
Оставьте это поле пустым:
Наберите символы, которые изображены на картинке
Прослушать / Запросить другое изображение

Наберите символы, которые изображены на картинке:

√36:
ALT+S — отправить
ALT+P — предварительный просмотр

Сообщения в этой теме

Автор zwh
 - августа 10, 2024, 13:03
    Deutschland
  Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

   Caput XXVII

Was sich in jener Wundernacht
Des Weitern zugetragen,
Erzähl' ich Euch einandermahl,
In warmen Sommertagen.

Das alte Geschlecht der Heucheley
Verschwindet Gott sey Dank heut,
Es sinkt allmählig in's Grab, es stirbt
An seiner Lügenkrankheit.

Es wächst heran ein neues Geschlecht,
Ganz ohne Schminke und Sünden,
Mit freien Gedanken, mit freier Lust –
Dem werde ich Alles verkünden.

Schon knospet die Jugend, welche versteht
Des Dichters Stolz und Güte,
Und sich an seinem Herzen wärmt,
An seinem Sonnengemüthe.

Mein Herz ist liebend wie das Licht,
Und rein und keusch wie das Feuer;
Die edelsten Grazien haben gestimmt
Die Saiten meiner Leyer.

Es ist dieselbe Leyer, die einst
Mein Vater ließ ertönen,
Der selige Herr Aristophanes,
Der Liebling der Kamönen.

Es ist die Leyer, worauf er einst
Den Paisteteros besungen,
Der um die Basileia gefreyt,
Mit ihr sich emporgeschwungen.

Im letzten Capitel hab' ich versucht
Ein bischen nachzuahmen
Den Schluß der ,,Vögel", die sind gewiß
Das beste von Vaters Dramen.

Die ,,Frösche" sind auch vortrefflich. Man giebt
In deutscher Uebersetzung
Sie jetzt auf der Bühne von Berlin,
Zu königlicher Ergetzung.

Der König liebt das Stück. Das zeugt
Von gutem antiquen Geschmacke;
Den Alten amüsirte weit mehr
Modernes Froschgequacke.

Der König liebt das Stück. Jedoch
Wär' noch der Autor am Leben,
Ich riethe ihm nicht sich in Person
Nach Preußen zu begeben.

Dem wirklichen Aristophanes,
Dem ginge es schlecht, dem Armen;
Wir würden ihn bald begleitet sehn
Mit Chören von Gensd'armen.

Der Pöbel bekäm' die Erlaubniß bald
Zu schimpfen statt zu wedeln;
Die Polizei erhielte Befehl
Zu fahnden auf den Edeln.

O König! Ich meine es gut mit dir,
Und will einen Rath dir geben:
Die todten Dichter, verehre sie nur,
Doch schone die da leben.

Beleid'ge lebendige Dichter nicht,
Sie haben Flammen und Waffen,
Die furchtbarer sind als Jovis Blitz,
Den ja der Poet erschaffen.

Beleid'ge die Götter, die alten und neu'n,
Des ganzen Olymps Gelichter,
Und den höchsten Jehovah obendrein –
Beleid'ge nur nicht den Dichter!

Die Götter bestrafen freilich sehr hart
Des Menschen Missethaten,
Das Höllenfeuer ist ziemlich heiß,
Dort muß man schmoren und braten –

Doch Heilige giebt es, die aus der Glut
Losbeten den Sünder; durch Spenden
An Kirchen und Seelenmessen wird
Erworben ein hohes Verwenden.

Und am Ende der Tage kommt Christus herab
Und bricht die Pforten der Hölle;
Und hält er auch ein strenges Gericht,
Entschlüpfen wird mancher Geselle.

Doch giebt es Höllen aus deren Haft
Unmöglich jede Befreiung;
Hier hilft kein Beten, ohnmächtig ist hier
Des Welterlösers Verzeihung.

Kennst du die Hölle des Dante nicht,
Die schrecklichen Terzetten?
Wen da der Dichter hineingesperrt,
Den kann kein Gott mehr retten –

Kein Gott, kein Heiland, erlöst ihn je
Aus diesen singenden Flammen!
Nimm dich in Acht, daß wir dich nicht
Zu solcher Hölle verdammen.
    Германия
  Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

   Глава XXVII

Что произошло в ту чудесную ночь
Чуть позже – о том расскажу я
В другой я вам раз, в жаркий летний денек
Свое обещанье сдержу я.

Уже поколение старых лгунов
Уходит – дай Боже! – отсюда;
В могилу заводит вранье, как болезнь, –
Опасно оно, как простуда.

Идет поколенье иное уже,
Греха и двуличья в нем нету,
Свободны и мысль, и стремленья его,
Всё им расскажу по секрету!

Иная поспела уже молодежь,
Чей вид заставляет гордиться,
На сердце поэту легко и тепло –
Ведь молодость солнцем лучится.

Мое сердце живо – как свет, как огонь,
Что чистый, невинный и юный;
И грации сами настроили мне
На лире волшебной все струны.

Всё та ж это лира, что как-то отец
Заставил звучать столь прелестно
Покойный, а звался он Аристофан¹,
Он муз был любимец известный.

Да, та это лира, на коей он сам
Играл Писфетеру², хмелея,
С которой вознесся он в синюю высь,
Чтоб освободить Басилею³.

В последней главе я хочу повторить
Немного из «Птиц²» тех концовку –
Была она лучшею драмой отца,
Могу я сказать без издевки.

«Лягушки4» изысканы тоже. Теперь,
В немецком уже переводе,
В театрах Берлина их ставят вовсю –
Король обожает их вроде.

Комедию любит он ту. Речь идет
О к древности вкусе и тяге;
А вот старику-то гораздо милей
Лягух современные кваки.

Комедию любит он ту. Но когда б
Был жив ее автор, тогда я
Ему б не советовал ехать сюда
К нам в Пруссию, славой блистая.

Реальному Аристофану у нас
Претила бы наша казарма,
И скоро отсюда б его проводил,
Наверное, хор из жандармов.

Толпе разрешили б его проклинать –
Почет, мол, совсем не заслужен;
Полиция же получила б приказ
Преследовать знатного мужа.

Что ж, лучших тебе пожеланий, король!
Совет тебе дам очень сжато:
Что мертвых поэтов достаточно чтить,
Живых же беречь еще надо.

Живых же поэтов ты не оскорбляй –
Оружие их в мире этом
Страшней, чем Юпитера молнии все,
Что тоже был создан поэтом.

Богов поносить можешь – древних, любых,
Всю банду с Олимпа к ответу!
Да хоть Иегову ругай и кляни...
Лишь не оскорбляй ты поэта!

А боги суровы за грех наказать
Людские заблудшие души,
Огонь же в аду – он довольно горяч, –
Должно быть, там жарят и тушат...

Но есть и святые, что могут спасать
Из ада тех грешников; жертвой
На церкви и мессы прощенье добыть
Ты только и можешь усердной.

В последние дни сам Христос снизойдет,
Отверзнет ворота он ада
И будет вершить строгий суд... ускользнут,
Уверен я, те, кому надо.

Но есть и тот ад, из которого нет,
Не может и быть избавленья;
Бессильны молитвы и даже само
Спасителя мира прощенье.

Надеюсь, ты слышал про тот «Дантов ад»?
Ужасны трехстишья-терцеты...
Того не способны все боги спасти,
Кто в нем замурован поэтом!

Ни Бог, ни Спаситель не в помощь тебе,
Там всюду гудящее пламя!
Так бойся же быть обреченным на тот
Ад страшный поэтами – нами.

08-09.06, 29.07, 01-10.08.2024

¹ Аристофан (др.-греч. Ἀριστοφάνης, Aristophanes; ок. 446 г до н. э. – 387/380 г до н. э.) — древнегреческий комедиограф. Древние греки называли Аристофана просто «комиком», подобно тому, как Гомер был известен под именем «поэта».
² Писфетер, Пистетер (Πεισθέταιρος, Pisthetairos) – герой комедии Аристофана «Птицы» (др.-греч. Ὄρνιθες).
³ Басилéя (др.-греч. Βασιλεία – царская власть) — богиня царской власти, по Аристофану — дочь Зевса, хранительница его молний. Герой комедии Писфетер просит её себе в жёны.
4 «Лягушки» (др.-греч. Βάτραχοι) – комедия древнегреческого комедиографа Аристофана, поставлена автором в 405 году до н. э.

ЗЫ. Как-то я так решил, что в имени Писфетер ударение на последний слог... Если всё же на второй, то "играл Писфетеру" надо заменить на "Писфетеру тренькал".
Автор zwh
 - марта 10, 2024, 10:28


  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XXVI

Die Wangen der Göttinn glühten so roth,
(Ich glaube in die Krone
Stieg ihr der Rum) und sie sprach zu mir
In sehr wehmüthigem Tone:

,,Ich werde alt. Geboren bin ich
Am Tage von Hamburgs Begründung.
Die Mutter war Schellfischköniginn
Hier an der Elbe Mündung.

,,Mein Vater war ein großer Monarch,
Carolus Magnus geheißen,
Er war noch mächt'ger und klüger sogar
Als Friedrich der Große von Preußen.

,,Der Stuhl ist zu Aachen, auf welchem er
Am Tage der Krönung ruhte;
Den Stuhl worauf er saß in der Nacht,
Den erbte die Mutter, die gute.

,,Die Mutter hinterließ ihn mir,
Ein Möbel von scheinlosem Aeußern,
Doch böte mir Rothschild all' sein Geld,
Ich würde ihn nicht veräußern.

,,Siehst du, dort in dem Winkel steht
Ein alter Sessel, zerrissen
Das Leder der Lehne, von Mottenfraß
Zernagt das Polsterkissen.

,,Doch gehe hin und hebe auf
Das Kissen von dem Sessel,
Du schaust eine runde Oeffnung dann,
Darunter einen Kessel –

,,Das ist ein Zauberkessel worin
Die magischen Kräfte brauen,
Und steckst du in die Ründung den Kopf,
So wirst du die Zukunft schauen –

,,Die Zukunft Deutschlands erblickst du hier,
Gleich wogenden Phantasmen,
Doch schaudre nicht, wenn aus dem Wust
Aufsteigen die Miasmen!"

Sie sprach's und lachte sonderbar,
Ich aber ließ mich nicht schrecken,
Neugierig eilte ich den Kopf
In die furchtbare Ründung zu stecken.

Was ich gesehn, verrathe ich nicht,
Ich habe zu schweigen versprochen,
Erlaubt ist mir zu sagen kaum,
O Gott! was ich gerochen! – – –

Ich denke mit Widerwillen noch
An jene schnöden, verfluchten
Vorspielgerüche, das schien ein Gemisch
Von altem Kohl und Juchten.

Entsetzlich waren die Düfte, o Gott!
Die sich nachher erhuben;
Es war als fegte man den Mist
Aus sechs und dreißig Gruben. – – –

Ich weiß wohl was Saint-Just gesagt
Weiland im Wohlfahrtsausschuß:
Man heile die große Krankheit nicht
Mit Rosenöl und Moschus –

Doch dieser deutsche Zukunftsduft
Mocht alles überragen
Was meine Nase je geahnt –
Ich konnt es nicht länger ertragen – – –

Mir schwanden die Sinne, und als ich aufschlug
Die Augen, saß ich an der Seite
Der Göttin noch immer, es lehnte mein Haupt
An ihre Brust, die breite.

Es blitzte ihr Blick, es glühte ihr Mund,
Es zuckten die Nüstern der Nase,
Bachantisch umschlang sie den Dichter und sang
Mit schauerlich wilder Extase:

,,Bleib bei mir in Hamburg, ich liebe dich,
Wir wollen trinken und essen
Den Wein und die Austern der Gegenwart,
Und die dunkle Zukunft vergessen.

,,Den Deckel darauf! damit uns nicht
Der Mißduft die Freude vertrübet –
Ich liebe dich, wie je ein Weib
Einen deutschen Poeten geliebet!

,,Ich küsse dich, und ich fühle wie mich
Dein Genius begeistert;
Es hat ein wunderbarer Rausch
Sich meiner Seele bemeistert.

,,Mir ist, als ob ich auf der Straß'
Die Nachtwächter singen hörte –
Es sind Hymeneen, Hochzeitmusik,
Mein süßer Lustgefährte!

,,Jetzt kommen die reitenden Diener auch,
Mit üppig lodernden Fackeln,
Sie tanzen ehrbar den Fackeltanz,
Sie springen und hüpfen und wackeln.

,,Es kommt der hoch- und wohlweise Senat,
Es kommen die Oberalten;
Der Bürgermeister räuspert sich
Und will eine Rede halten.

,,In glänzender Uniform erscheint
Das Corps der Diplomaten;
Sie gratuliren mit Vorbehalt
Im Namen der Nachbarstaaten.

,,Es kommt die geistliche Deputazion,
Rabiner und Pastöre –
Doch ach! da kommt der Hoffmann auch
Mit seiner Censorscheere!

,,Die Scheere klirrt in seiner Hand,
Es rückt der wilde Geselle
Dir auf den Leib – Er schneidet in's Fleisch –
Es war die beste Stelle."
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XXVI

Румянец пылал на богини щеках
(Ром в голову бил неуклонно),
И тут она заговорила со мной
Печальным, безрадостным тоном:

«Старею я. Я ведь в тот день родилась,
Когда был наш Гамбург основан.
Моя мать была королевой трески¹
Вот здесь, в устье Эльбы портовом.

Отцом моим был сам великий монарх,
Он Карлом Великим² прозвался,
Могущественней и мудрее он был,
Чем Фридрих³ потом оказался.

Карл в Ахене был коронован, и там
Сидел он на троне спокойно,
На стуле ж, что мать получила моя
Ночами сидел он пристойно4.

А мать уже мне завещала тот стул –
На вид он потертый, не скрою,
Но пусть мне хоть Ротшильд все деньги дает,
Его не продам ни за что я.

Взгляни, в том углу одиноко стоит
Потертое старое кресло –
Разорвана спинка, сидение моль
Проела, всё кресло облезло.

К нему подойди, и затем подними
Ты кресла подушку скорее,
В отверстии там ты увидишь котел –
Взгляни на него посмелее.

Ведь это волшебный котел, не простой,
В нем тайные силы клокочут,
К отверстию голову ты поднеси –
Ты ж видеть грядущее хочешь!

Германии будущее ты узришь
Внутри, где бушуют фантазмы5,
Но ты не дрожи, как из этой смеси́
Начнут подыматься миазмы».

И странно она засмеялась, но я
Себе не позволил пугаться,
Лицо я к отверстию быстро поднес,
Не став с любопыством сражаться.

Чтó там я увидел, я вам не скажу –
Молчать обещал я, негоже
Болтать. Мне дозволено только вздохнуть:
«Во что нос я сунул, о Боже!..»

И думаю я с отвращением о
Том запахе  мерзком и гнусном,
Что смесью казался зловония мне
От дегтя и прелой капусты.

Ужасен был тот аромат – Боже ж мой! –
Который там вверх подымался –
Как будто из трех дюжин ям6 весь навоз
Там выкидать кто-то пытался...

Я знаю, Сен-Жюст7 в Комитете сказал:
«Большую болезнь невозможно
Одним только розовым маслом лечить,
Что также и мускусом сложно».

Но запах Германии будущего...
Намного превосходил он,
Что нос мой до этого мог обонять, –
Снести его был я не в силах...

Сознанье померкло... Когда ж я открыл
Глаза – всё сидел с безмятежной
Богиней... клонилась моя голова
К груди ее дивно безбрежной.

Сверкал ее взгляд, и пылал ее рот,
Нос затрепетал в одночасье,
К поэту прильнув, она стала вещать
В каком-то безумном экстазе:

«Люблю тебя, Гамбург ты не покидай,
Есть устриц, вино пить мы будем
С тобой в настоящем, грядущее же
Всё темное – просто забудем.

Ты крышку надвинь – пусть нам запах дурной
Всю радость не портит беседы.
Люблю я, как женщина страстно любить
Немецкого может поэта!

Целуя тебя, просто чувствую, как
Твой дух меня одолевает,
Душою моею чудесный восторг
Тем временем овладевает.

Мне кажется, будто на улице я,
Где песни любви распевают
Ночные охранники, где Гименей8
Мой спутник – за мной поспевает.

А вот появляются слуги верхом
С пылающими факелами,
То движутся в танце почтенно они,
То прыгают, скачут шутами.

И тут появился премудрый сенат,
Верховные старцы – чуть следом;
Вот горло прочистил и сам бургомиcтр –
Речь хочет держать, спору нету.

Блестя униформой красивой, вослед
Идут дипломаты рядами,
Они поздравляют от имени стран
Гранцы чьи общие с нами.

Церковные деятели все идут,
Раввины и пасторы тоже...
Но – ножницы цензорские несет
Сам Гофман9 – о, Боже! о, Боже!

Звенят эти ножницы в сильной руке,
К тебе он придвинулся тесно –
И врезался в тело, и врезался в плоть!..
Да, то было лучшее место».

01-09.03.2024

¹ Насмешка над гамбургскими рыботорговцами. Треска служит Гейне неоднократно для шуток над бюргерской Германией.
² Карл Великий считается основателем Гамбурга (начало IX в.).
³ Фридрих II Великий считался в Германии образцом государственного деятеля. Легенда о нем как о просвещенном монархе была разоблачена в XIX в.
4 Имеется в виду ночной горшок. Именно с помощью него богиня показала поэту будущее Германии.
5 Φάντασμα – призрак, воображение, представление
6 Имеются в виду 36 немецких государств раздробленной Германии.
7 Луи Антуан Леон де Сен-Жюст (фр. Louis Antoine Léon de Saint-Just, 1767–1794) —
деятель Великой французской революции, член Комитета общественного спасения, который при якобинцах (1793–1794) являлся верховным правящим органом Республики. Гейне очень точно передает его слова: «Не лечат большую болезнь розовым маслом и мускусом».
8 Бог брака у древних греков.
9 Фридрих Людвиг Гофман, был цензором в Гамбурге с 1822 по 1848 г.
Автор zwh
 - февраля 29, 2024, 13:04


  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XXV

Die Göttin hat mir Thee gekocht
Und Rum hineingegossen;
Sie selber aber hat den Rum
Ganz ohne Thee genossen.

An meine Schulter lehnte sie
Ihr Haupt, (die Mauerkrone,
Die Mütze, ward etwas zerknittert davon)
Und sie sprach mit sanftem Tone:

,,Ich dachte manchmal mit Schrecken dran,
Daß du in dem sittenlosen
Paris so ganz ohne Aufsicht lebst,
Bei jenen frivolen Franzosen.

,,Du schlenderst dort herum, und hast
Nicht mahl an deiner Seite
Einen treuen deutschen Verleger, der dich
Als Mentor warne und leite.

,,Und die Verführung ist dort so groß,
Dort giebt es so viele Sylphiden,
Die ungesund, und gar zu leicht
Verliert man den Seelenfrieden.

,,Geh' nicht zurück und bleib' bei uns;
Hier herrschen noch Zucht und Sitte,
Und manches stille Vergnügen blüht
Auch hier, in unserer Mitte.

,,Bleib' bei uns in Deutschland, es wird dir hier
Jetzt besser als eh'mals munden;
Wir schreiten fort, du hast gewiß
Den Fortschritt selbst gefunden.

,,Auch die Censur ist nicht mehr streng,
Hoffmann wird älter und milder,
Und streicht nicht mehr mit Jugendzorn
Dir deine Reisebilder.

,,Du selbst bist älter und milder jetzt,
Wirst dich in manches schicken,
Und wirst sogar die Vergangenheit
In besserem Lichte erblicken.

,,Ja, daß es uns früher so schrecklich ging,
In Deutschland, ist Uebertreibung;
Man konnte entrinnen der Knechtschaft, wie einst
In Rom, durch Selbstentleibung.

,,Gedankenfreiheit genoß das Volk,
Sie war für die großen Massen,
Beschränkung traf nur die g'ringe Zahl
Derjen'gen, die drucken lassen.

,,Gesetzlose Willkür herrschte nie,
Dem schlimmsten Demagogen
Ward niemals ohne Urtheilspruch
Die Staatskokarde entzogen.

,,So übel war es in Deutschland nie,
Trotz aller Zeitbedrängniß –
Glaub' mir, verhungert ist nie ein Mensch
In einem deutschen Gefängniß.

,,Es blühte in der Vergangenheit
So manche schöne Erscheinung
Des Glaubens und der Gemüthlichkeit;
Jetzt herrscht nur Zweifel, Verneinung.

,,Die praktische äußere Freiheit wird einst
Das Ideal vertilgen,
Das wir im Busen getragen – es war
So rein wie der Traum der Liljen!

,,Auch unsre schöne Poesie
Erlischt, sie ist schon ein wenig
Erloschen; mit andern Königen stirbt
Auch Freiligraths Mohrenkönig.

,,Der Enkel wird essen und trinken genug,
Doch nicht in beschaulicher Stille;
Es poltert heran ein Spektakelstück,
Zu Ende geht die Idylle.

,,O, könntest du schweigen, ich würde dir
Das Buch des Schicksals entsiegeln,
Ich ließe dir spätere Zeiten seh'n
In meinen Zauberspiegeln.

,,Was ich den sterblichen Menschen nie
Gezeigt, ich möcht' es dir zeigen:
Die Zukunft deines Vaterlands –
Doch ach! du kannst nicht schweigen!"

Mein Gott, o Göttin! – rief ich entzückt –
Das wäre mein größtes Vergnügen,
Laß mich das künftige Deutschland sehn –
Ich bin ein Mann und verschwiegen.

Ich will dir schwören jeden Eid,
Den du nur magst begehren,
Mein Schweigen zu verbürgen dir –
Sag an, wie soll ich schwören?

Doch jene erwiederte: ,,Schwöre mir
In Vater Abrahams Weise,
Wie er Eliesern schwören ließ,
Als dieser sich gab auf die Reise.

,,Heb' auf das Gewand und lege die Hand
Hier unten an meine Hüften,
Und schwöre mir Verschwiegenheit
In Reden und in Schriften!"

Ein feierlicher Moment! Ich war
Wie angeweht vom Hauche
Der Vorzeit, als ich schwur den Eid,
Nach uraltem Erzväterbrauche.

Ich hob das Gewand der Göttin auf,
Und legte an ihre Hüften
Die Hand, gelobend Verschwiegenheit
In Reden und in Schriften.
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XXV

Богиня сама заварила мне чай
И рому подли́ла лишь малость,
Тогда как сама она ромом одним –
Без чая – вполне наслаждалась.

И мне на плечо положила главу
Свою (была смята корона
Со всей городскою защитной стеной¹)
И молвила мне мягким тоном:

"Я думаю часто с испугом о том,
Что ты без присмотра там с музой
В безнравственном, грешном Париже живешь
У этих фривольных французов.

Болтаешься там ты, а был б у тебя
Наставник – немецкий издатель,
Тебя он где надо бы предупреждал
И вел бы тебя, как приятель.

Соблазн так велик, столько всюду сильфид² –
Для мира в душе это скверно,
И может лишиться его человек
Легко, лишь движеньем неверным.

Обратно не едь, оставайся у нас –
Царят здесь приличья и нравы,
Забавы здесь тихие кротко цветут
В среде нашей смирной и здравой.

Останься в Германии – здесь для тебя
Покажется лучше, чем прежде³;
Идем мы вперед, ты заметишь прогресс,
Всегда есть и место надежде.

Цензура помягче, и Гофман4 уж стар –
Уменьшили злобу седины,
Он с меньшим азартом черкáет теперь
Твои «Путевые картины5».

И сам ты стал старше и мягче теперь,
Готов подчиняться без прыти
И сможешь сегодня всё то, что прошло,
В куда лучшем свете увидеть.

Да, то, что постыло в Германии нам,
Всё было преувеличеньем;
Убить себя – путь из любой кабалы,
Как в Риме от рабства спасенье.

Свободою мысли был счастлив народ,
Вполне были массы ей рады,
Под ограниченья лишь тот попадал,
Кто всякие тексты печатал.

Нет, здесь никогда не царил произвол,
И те демагоги6, что брались,
И то никогда без решенья суда
Кокарды7 своей не лишались.

Нет, не было плохо в Германии всё,
Хотя весь цейтнот был безумен;
Поверь, здесь пока ни один человек
От голода в тюрьмах не умер.

Приветливость, вера здесь прежде цвели
И дней мимолетных мерцанье,
Теперь же царят повсеместно вокруг
Сомнения и отрицанье.

Свобода практичная тот идеал,
Который мы в сердце носили,
Разрушит... Как чист и невинен он был –
Как грезы вечерние лилий!

Прекрасная наша поэзия вся
Померкла в преддверьи заката,
За прочими вслед королями умрет
И Черный король8 Фрейлиграта9.

Внучёк будет досыта кушать и пить,
Но не в тишине созерцанья;
Грядет представление, шумный спектакль,
Идиллии всей окончанье.

Когда б ты молчать мог, открыла б тебе,
Что в Книге написано Судеб,
И боле – в волшебных моих зеркалах
Увидел бы ты то, что будет.

О, я показала б, что я никогда
Показывать смертным не смею, –
Что в будущем с родиной будет твоей...
Увы, ты молчать не сумеешь!»

«О Боже, богиня! – в восторге кричу, –
За счастье такое мне диво –
В Германию будущего заглянуть...
А я человек молчаливый.

Я клятвой любою тебе поклянусь,
Какую придумать удастся, –
Я нем, и железно молчанье мое...
Скажи, чем я должен поклясться?»

Сказала она: «Поклянись же мне так,
Как сам Авраам раз заставил
Поклясться Всевышним раба своего10
И в путь за невестой отправил.

Одежды мои подними, положи
Здесь руку свою мне на бедра,
Молчать поклянись и в речах, и в письме,
Пусть слово твое будет твердо!»

Момент грандиозный, ведь древность сама
Дыханьем ко мне прикоснулась,
Когда по старинным обычаям я
Поклялся. И всё встрепенулось.

Одежды ее приподнял, положил
Я руку на бедра ей смело,
Поклялся молчать и в речах, и в письме –
Ни звука чтоб с губ не слетело.

24-29.02.2024

¹ Фигура Гаммонии как символа Гамбурга впервые появляется в искусстве и литературе в XVIII веке. Высокую и красивую богиню обычно изображают в короне в виде городской стены, увенчанной башнями; она также может держать герб города, корабельный якорь и т.д.
(The figure of Hammonia as symbol of Hamburg first appears in art and literature in the 18th century. A tall and beautiful goddess who watches over Hamburg, she is usually shown wearing a crown in the form of a city wall surmounted by towers; she may also hold the city's coat of arms, a ship's anchor, etc.)
² Сильфида – легкое подвижное существо в образе женщины, являющееся олицетворением стихии воздуха. Также «Сильфида» (фр. La Sylphide) — романтический балет в двух действиях. Премьера балета состоялась в 1832 году в Гранд-Опера в Париже.
³ Розовые перспективы, которые вслед эа этим  предложением сулит поэту Гаммония, – это те надежды, которые окрылили немецкую буржуазию после вступления на престол (1840 г.) короля Фридриха-Вильгельма IV. Либералам  казалось, что в Германии наступила политическая «весна». Но надежды эти не оправдались, конституции король не дал, всё осталось по-старому. Лично Гейне в эту «весну» не верил с самого начала и в ряде стихотворений осмеял легковерность либералов.
4 Гамбургский цензор с 1822 по 1848 г.
5 «Путевые картины» ("Reisebilder") – сборник рассказов Гейне, описывающих его путешествия по Германии. Состоит из четырех частей, написанных в 1826-1831 годах.
6 Демагогами перед революцией 1848 г. реакционеры называли оппозиционно настроенных граждан.
7 Лишить кокарды — то есть лишить гражданских прав.
8 Имеется в виду баллада Фрейлиграта «Негритянский вождь» («Der Mohrenfürst»), пользовавшаяся большой популярностью у современников.
9 Герман Фердинанд Фрейлиграт (нем. Hermann Ferdinand Freiligrath; 1810–1876) — немецкий поэт, переводчик; выдающийся представитель революционной поэзии 1848 г.
10 Библейский патриарх Авраам сказал своему рабу-домоуправителю Елеазару: «Клянись мне Господом, Богом неба и земли, что ты не возьмешь сыну моему жены из дочерей хананеев, среди которых я живу, но пойдешь на родину мою, к племени моему, и приведешь оттуда невесту Исааку, сыну моему». Елеазар дал клятву и тотчас отправился в путь.

Автор zwh
 - февраля 23, 2024, 13:51


  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XXIV

Wie ich die enge Sahltrepp' hinauf
Gekommen, ich kann es nicht sagen;
Es haben unsichtbare Geister mich
Vielleicht hinaufgetragen.

Hier, in Hammonias Kämmerlein,
Verflossen mir schnell die Stunden.
Die Göttinn gestand die Sympathie,
Die sie immer für mich empfunden.

,,Siehst du" – sprach sie – ,,in früherer Zeit
War mir am meisten theuer
Der Sänger, der den Messias besang
Auf seiner frommen Leyer.

,,Dort auf der Commode steht noch jetzt
Die Büste von meinem Klopstock,
Jedoch seit Jahren dient sie mir
Nur noch als Haubenkopfstock.

,,Du bist mein Liebling jetzt, es hängt
Dein Bildniß zu Häupten des Bettes;
Und siehst du, ein frischer Lorbeer umkränzt
Den Rahmen des holden Portraites.

,,Nur daß du meine Söhne so oft
Genergelt, ich muß es gestehen,
Hat mich zuweilen tief verletzt;
Das darf nicht mehr geschehen.

,,Es hat die Zeit dich hoffentlich
Von solcher Unart geheilet,
Und dir eine größere Toleranz
Sogar für Narren ertheilet.

,,Doch sprich, wie kam der Gedanke dir
Zu reisen nach dem Norden
In solcher Jahrzeit? Das Wetter ist
Schon winterlich geworden!"

O, meine Göttin! – erwiederte ich –
Es schlafen tief im Grunde
Des Menschenherzens Gedanken, die oft
Erwachen zur unrechten Stunde.

Es ging mir äußerlich ziemlich gut,
Doch innerlich war ich beklommen,
Und die Beklemmniß täglich wuchs –
Ich hatte das Heimweh bekommen.

Die sonst so leichte französische Luft,
Sie fing mich an zu drücken;
Ich mußte Athem schöpfen hier
In Deutschland, um nicht zu ersticken.

Ich sehnte mich nach Torfgeruch,
Nach deutschem Tabaksdampfe;
Es bebte mein Fuß vor Ungeduld,
Daß er deutschen Boden stampfe.

Ich seufzte des Nachts, und sehnte mich,
Daß ich sie wiedersähe,
Die alte Frau, die am Dammthor wohnt;
Das Lottchen wohnt in der Nähe.

Auch jenem edlen alten Herrn,
Der immer mich ausgescholten
Und immer großmüthig beschützt, auch ihm
Hat mancher Seufzer gegolten.

Ich wollte wieder aus seinem Mund
Vernehmen den ,,dummen Jungen!"
Das hat mir immer wie Musik
Im Herzen nachgeklungen.

Ich sehnte mich nach dem blauen Rauch,
Der aufsteigt aus deutschen Schornsteinen,
Nach niedersächsischen Nachtigall'n,
Nach stillen Buchenhainen.

Ich sehnte mich nach den Plätzen sogar,
Nach jenen Leidensstazionen,
Wo ich geschleppt das Jugendkreuz
Und meine Dornenkronen.

Ich wollte weinen wo ich einst
Geweint die bittersten Thränen –
Ich glaube Vaterlandsliebe nennt
Man dieses thörigte Sehnen.

Ich spreche nicht gern davon; es ist
Nur eine Krankheit im Grunde.
Verschämten Gemüthes, verberge ich stets
Dem Publiko meine Wunde.

Fatal ist mir das Lumpenpack,
Das, um die Herzen zu rühren,
Den Patriotismus trägt zur Schau
Mit allen seinen Geschwüren.

Schamlose schäbbige Bettler sind's,
Almosen wollen sie haben –
Ein'n Pfennig Popularität
Für Menzel und seine Schwaben!

O meine Göttin, du hast mich heut
In weicher Stimmung gefunden;
Bin etwas krank, doch pfleg' ich mich,
Und ich werde bald gesunden.

Ja ich bin krank, und du könntest mir
Die Seele sehr erfrischen
Durch eine gute Tasse Thee;
Du mußt ihn mit Rum vermischen.
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XXIV

Как я по той лестнице узкой прошел
Наверх, сам сказать не могу я;
Возможно, невидимый дух меня нес
И вынес наверх, торжествуя.

В каморке Гаммонии¹ быстро часы   
Промчались у нас за беседой.
Богиня в симпатии давней ко мне
Призналась, беседой согрета.

«Во время былое – сказала она, –
Был верным мне боле всех прочих
Певец, что Мессию везде прославлял,
На лире играл дни и ночи.

Вон там на комоде стоит до сих пор
Мой Клóпштока² бюстик под мрамор,
Хотя много лет уже служит он мне
Болванкой под чепчик и капор.

Сегодня любимец мой ты, твой портрет
Висит в изголовье кровати;
И очень подходит лавровый венок
К портрету, замечу я, кстати.

Признаться, сынами моими теперь
Ты пренебрегаешь столь часто.
Прошу эту практику я прекратить –
Ты их обижаешь напрасно.

Надеюсь, что время от этой дурной
Привычки тебя излечило,
Терпимость чуть бóльшую даже к глупцам
Тебе постепенно привило.

Скажи лишь, как мысль тебе эта пришла –
Поехать на север зимою?
Довольно прохладна погода уже,
По-зимнему зябко, не скрою!»

«Богиня моя! – быстро я возразил. –
В неведомых сердца глубинах
Хранятся все мысли, в неверный они
Миг могут проснуться, нахлынуть.

Снаружи-то всё у меня хорошо,
Но внутренне был я подавлен,
Всё время подавленность эта росла –
Я был ностальгией отравлен.

И воздух французский, что легкий всегда,
Почувствовал я, угнетает;
В Германии только я пóлно дышу,
Лишь здесь мою грудь не сжимает.

По запаху торфа я затосковал,
Табачный наш дым я приемлю;
Моя в нетерпеньи дрожала нога
Ступить на немецкую землю.

Ночами вздыхал я и всё предвкушал,
Что скоро, возможно, увижу
Старушку, что Дáммтора³ возле живет,
И Лотхен4 – всё там же, чуть ближе.

Там также в годах господин5 есть один,
Который бранил меня часто,
Но и защищал, – ему тоже я слал
Часть вздохов моих ежечасных.

Из уст его жесткое «глупый малец!»
Я снова хотел бы услышать;
Всегда словно музыка в сердце моем
Звучали слова эти свыше.

По дымке по сизой той я тосковал
Из труб из немецких, тем паче
По нижнесаксонским грустил соловьям,
По буковым рощам впридачу.

Я даже грустил по тем мрачным местам6,
Где юности крест свой тяжелый
Я нес, где колючий терновый венец
Носил, опустив очи долу.

Хотел разрыдаться в местах, где тогда
Я горькими плакал слезами.
Любовью к Отечеству люди зовут
Тоску эту глупую сами.

Про всё это я не люблю говорить,
Оно на болезнь так похоже.
От публики прячу я раны свои,
Показывать всем их негоже.

Противны подонки мне, кои сердец
Рукою коснуться чтоб грязной,
Нам всем демонстрируют патриотизм
И все его скрытые язвы.

Убогие нищие, жалки, скупы,
И ждут подаяния, голы –
На пфеннинг растет полурярность от них
У Менцеля7 и Швабской школы8!

Богиня, сегодня нашла ты меня
В сердечном таком настроеньи;
Я болен, но так как слежу за собой,
Поправлюсь, и нет в том сомнений.

Я болен, и ты мне могла бы слегка
Согреть мою бренную душу –
Хоть чашкою чая; и ром подмешать
В него – мне сегодня он нужен.

16.02, 18-23.02.2024

¹ Гаммония — это латинское название Гамбурга, а богиня с таким именем была придумана в XVIII веке, в эпоху романтизма. До протестансткой реформации покровительницей Гамбурга была Дева Мария. Гаммония имеет вид красивой женщины, увенчанной короной в форме городской стены с башнями. Считается, что Гаммония олицетворяет главные ценности Гамбурга (типично бюргерские, конечно): свободу, мир, терпимость, преуспевание, гармонию, благоденствие и свободную торговлю.
² Фридрих Гóтлиб Клóпшток (нем. Friedrich Gottlieb Klopstock; 1724–1803) — один из важнейших немецких поэтов. Наиболее известен как автор эпической поэмы «Мессиада». Эмоциональный, возвышенный стиль Клопштока оказал влияние на поэзию Германии XIX – XX веков.
³ Дáммтор – место в Гамбурге, где жила мать поэта Бетти Гейне.
4 Лотхен (Шарлотта) — сестра Гейне, в замужестве Эмбден.
5 Дядя поэта Соломон Гейне
6 Имеются  в виду дом дяди Соломона и его загородная вилла – места несчастной любви Гейне к своим кузинам  сначала к Амалии, а потом к Терезе.
7 Адольф фон Менцель (нем. Adolph Friedrich Erdmann von Menzel; 1815–1905) — немецкий живописец и график, один из лидеров романтического историзма.
8 Швабская школа, швабские романтики (нем. Schwäbische Schule, Schwäbische Romantik) – немецкая литературная группа первой половины XIX в., связанная с юго-западной областью Германии (Швабией). Узость кругозора и местный патриотизм Швабской школы. воспринимались в 1830–40-е гг. как анахронизм и вызывали насмешки.
Автор zwh
 - февраля 16, 2024, 08:09

  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XXIII

Als Republik war Hamburg nie
So groß wie Venedig und Florenz,
Doch Hamburg hat bessere Austern; man speist
Die besten im Keller von Lorenz.

Es war ein schöner Abend, als ich
Mich hinbegab mit Campen;
Wir wollten mit einander dort
In Rheinwein und Austern schlampampen.

Auch gute Gesellschaft fand ich dort,
Mit Freude sah ich wieder
Manch alten Genossen, z. B. Chaufepié,
Auch manche neue Brüder.

Da war der Wille, dessen Gesicht
Ein Stammbuch, worin mit Hieben
Die akademischen Feinde sich
Recht leserlich eingeschrieben.

Da war der Fucks, ein blinder Heid,
Und persönlicher Feind des Jehovah,
Glaubt nur an Hegel und etwa noch
An die Venus des Canova.

Mein Campe war Amphytrio
Und lächelte vor Wonne;
Sein Auge stralte Seligkeit,
Wie eine verklärte Madonne.

Ich aß und trank, mit gutem Ap'tit,
Und dachte in meinem Gemüthe:
,,Der Campe ist wirklich ein großer Mann,
Ist aller Verleger Blüthe.

,,Ein andrer Verleger hätte mich
Vielleicht verhungern lassen,
Der aber giebt mir zu trinken sogar;
Werde ihn niemals verlassen.

,,Ich danke dem Schöpfer in der Höh',
Der diesen Saft der Reben
Erschuf, und zum Verleger mir
Den Julius Campe gegeben!

,,Ich danke dem Schöpfer in der Höh',
Der, durch sein großes Werde,
Die Austern erschaffen in der See
Und den Rheinwein auf der Erde!

,,Der auch Citronen wachsen ließ,
Die Austern zu bethauen –
Nun laß mich, Vater, diese Nacht
Das Essen gut verdauen!"

Der Rheinwein stimmt mich immer weich,
Und löst jedwedes Zerwürfniß
In meiner Brust, entzündet darinn
Der Menschenliebe Bedürfniß.

Es treibt mich aus dem Zimmer hinaus,
Ich muß in den Straßen schlendern;
Die Seele sucht eine Seele und späh't
Nach zärtlich weißen Gewändern.

In solchen Momenten zerfließe ich fast
Vor Wehmuth und vor Sehnen;
Die Katzen scheinen mir alle grau,
Die Weiber alle Helenen. – – –

Und als ich auf die Drehbahn kam,
Da sah ich im Mondenschimmer
Ein hehres Weib, ein wunderbar
Hochbusiges Frauenzimmer.

Ihr Antlitz war rund und kerngesund,
Die Augen wie blaue Turkoasen,
Die Wangen wie Rosen, wie Kirschen der Mund,
Auch etwas röthlich die Nase.

Ihr Haupt bedeckte eine Mütz'
Von weißem gesteiftem Linnen,
Gefältelt wie eine Mauerkron',
Mit Thürmchen und zackigen Zinnen.

Sie trug eine weiße Tunika,
Bis an die Waden reichend.
Und welche Waden! Das Fußgestell
Zwey dorischen Säulen gleichend.

Die weltlichste Natürlichkeit
Konnt man in den Zügen lesen;
Doch das übermenschliche Hintertheil
Verrieth ein höheres Wesen.

Sie trat zu mir heran und sprach:
,,Willkommen an der Elbe,
Nach dreyzehnjähr'ger Abwesenheit –
Ich sehe du bist noch derselbe!

,,Du suchst die schönen Seelen vielleicht,
Die dir so oft begegen't
Und mit dir geschwärmt die Nacht hindurch,
In dieser schönen Gegend.

,,Das Leben verschlang sie, das Ungethüm,
Die hundertköpfige Hyder';
Du findest nicht die alte Zeit
Und die Zeitgenössinnen wieder!

,,Du findest die holden Blumen nicht mehr,
Die das junge Herz vergöttert;
Hier blühten sie – jetzt sind sie verwelkt,
Und der Sturm hat sie entblättert.

,,Verwelkt, entblättert, zertreten sogar
Von rohen Schicksalsfüßen –
Mein Freund, das ist auf Erden das Loos
Von allem Schönen und Süßen!"

Wer bist du? – rief ich – du schaust mich an
Wie'n Traum aus alten Zeiten –
Wo wohnst du, großes Frauenbild?
Und darf ich dich begleiten?

Da lächelte das Weib und sprach:
,,Du irrst dich, ich bin eine feine,
Anständ'ge, moralische Person;
Du irrst dich, ich bin nicht so Eine.

,,Ich bin nicht so eine kleine Mamsell,
So eine welsche Lorettinn –
Denn wisse: ich bin Hammonia,
Hamburgs beschützende Göttinn!

,,Du stutzest und erschreckst sogar,
Du sonst so muthiger Sänger!
Willst du mich noch begleiten jetzt?
Wohlan, so zög're nicht länger."

Ich aber lachte laut und rief:
Ich folge auf der Stelle –
Schreit' du voran, ich folge dir,
Und ging' es in die Hölle!
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XXIII

Республика Гамбург поменьше всегда
Была всех Венеций, Флоренций,
Но лучшие устрицы здесь в погребке
У Лоренца¹ – вне конкуренций.

Чудесный был вечер, когда мы туда
С издателем Кампе² забрáлись
И деньги на устриц и рейнвейн все с ним
Мы там растранжирить собрáлись.

Прекрасное общество там я нашел,
Там с радостью встретил опять я
Товарищей старых – навроде Шофпьé³,
И новые были там братья.

И Вилле4 там был, чье лицо – как тетрадь
Для записей, недруги в коей
Ученые любят посланья писать
Друг другу порой с перепою.

Был также там Фукс5 – тот язычник слепой
И ревностный враг Иеговы,
Он верит лишь в Гегеля... может, чуть-чуть
В Венеру еще от Кановы6.

Средь нас Кампе истый был Амфитрион7,
Улыбкой светился бездонной,
Как будто – настолько блаженны глаза –
Сияющей был он Мадонной.

И ел я, и пил, аппетит был хорош,
Но думал я в общем и шире:
«Действительно Кампе большой человек,
Он – цвет всех издателей в мире!

Другой бы идатель уж бросил меня,
И я бы от голода сгинул,
А этот дает мне поесть и попить...
Я в жизни его не покину!

Спасибо Творцу, что в своей вышине
Нам сóздал сей сок виноградный,
За то, что сам Юлиус Кампе меня
Нашел в этом мире громадном!

Спасибо Творцу, что в своей вышине,
И мудрости, и пиетете
Создáл столько устриц в окрестных морях
И столько рейнвейна на свете!

Лимоны Он сóздал, чтоб после их сок
На устрицы капал, бесценный...
Позволь только, Боже, всю зá ночь еду
Мне переварить постепенно!»

Рейнвейн – он всегда так смягчает меня,
Раздорам в груди помогает
Остыть, и большую потребность в любви
Он к людям во мне разжигает.

Наружу из комнаты гонит меня –
По улицам должен слоняться;
Душа ищет душу – средь нежных одежд
Такие обычно таятся.

В такие моменты я таю почти
От грусти необыкновенной,
Все кошки вдруг серы стают для меня,
Все женщины – словно Елены...

На улицу Дребан8 я вышел и там
В том лунном сиянии слабом
Чудеснейший женский я образ нашел –
Грудастую чýдную бабу.

И кругл ее лик, и отменно здоров,
Глаза – бирюза голубая,
Как розочки щеки, как вишенка рот,
И нос красноватый пленяет.

Крахмальный чепец на ее голове,
С завязанными он концами,
Весь в складках он – как крепостная стена,
Что с башенками и зубцами.

Туника на ней тоже белой была,
До икр лишь она доходила.
О икры! Похожи вы на пьедестал
Колонн двух дорических! Сила!

В чертах ее было обыденно всё,
Но зад ее сверхчеловечий
О высшей природе ее говорил...
Не вижу тут противоречий.

Она подошла и сказала: «Привет,
На Эльбу родную добрался?
Где все проболтался тринадцать ты лет?
Смотрю, ты всё тем же остался!

Прекрасные души нужны тебе – те
Что столь тебе часто встречались
И в этом прекрасном краю напролет
Всю ночь пировать умудрялись.

Чудовище жизни сожрало их всех –
Урод, стоголовая гидра;
Но время ушедшее вновь не вернешь,
И старых друзей – нет, не видно.

Ты больше не встретишь прекрасных цветов,
Что сердце твое обожало;
Завяли они, отцвели, лепестки
Им бурей давно оборвало.

Завяли, оборваны, втоптаны в грязь
Стопами судьбы неизбежной...
Дружок, так случается здесь на земле
Со всем, что прекрасно и нежно!»

«Да кто ж ты? – вскричал я. – Глядишь на меня
Ты сном из времен за спиною.
Скажи, где ты, женщины образ, живешь?
Могу ль я идти за тобою?»

Тут женщина та усмехнулась, сказав:
«Неправ ты, тонкá я, моральна,
Прилична, как личность и как человек;
Ошибся ты здесь капитально.

И я никакая тебе не мамзель,
И не итальянка какая!
Гаммония9 я – под покровом моим
Весь Гамбург лежит, намекаю!

Ты так изумлен и испуган сейчас,
Ты был посмелее дотоле!
Ты всё еще следовать хочешь за мной?
Вперед, не раздумывай боле!»

А я рассмеялся и крикнул в ответ:
«Присоединяюсь к экскорту!
Шагай же вперед ты, я сразу вослед,
И пусть всё идет оно к черту!»

11-15.02.2024

¹ Погреб Лоренца в Гамбурге был знаменит своей кухней.
² Юлиус Кампе (1792–1857) — гамбургский книгоиздатель. У него печатались Гейне и другие оппозиционные писатели.
³ Гамбургский врач.
4 Франсуа Ви́лле (1811–1896) — талантливый журналист и редактор в Гамбурге.
5 Фридрих Август Фукс (Friedrich August Fucks, 1811–1856) — гамбургский вольнодумец, знаток философии.
6 Антонио Канова (итал. Antonio Canova; 1757–1822) — итальянский скульптор, один из наиболее значительных представителей салонно-академического течения в искусстве западноевропейской скульптуры в период неоклассицизма. Дабы заменить скульптуру Венеры Медицейской, которая была изъята по приказу Наполеона из флорентийской галереи Уффици, вывезена во Францию и помещена в 1802 году в Лувр, Канова, также по распоряжению Наполеона, в 1804 году выполнил реплику скульптуры, известной теперь под названием Венера Италийская.
7 Тип гостеприимного хозяина по комедиям Плавта и Мольера того же названия.
8 Улица в Гамбурге, «биржа» проституток.
9 Гаммония — это латинское название Гамбурга, а богиня с таким именем была придумана в XVIII веке, в эпоху романтизма. До протестансткой реформации покровительницей Гамбурга была Дева Мария. Гаммония имеет вид красивой женщины, увенчанной короной в форме городской стены с башнями. Считается, что Гаммония олицетворяет главные ценности Гамбурга (типично бюргерские, конечно): свободу, мир, терпимость, преуспевание, гармонию, благоденствие и свободную торговлю.
Автор zwh
 - февраля 11, 2024, 10:41
Правка третьей с конца строфы:

Die Juden theilen sich wieder ein
In zwey verschiedne Partheyen;
Die Alten gehn in die Synagog'
Und in den Tempel die Neuen.
Евреи же все разделились опять
На две половины, навроде:
Идут в синагогу всегда старики,
А «новые» – в церковь Храм10 свой заходят.

10 В начале XIX в. среди германских евреев началось движение за обновление религиозной обрядности. В 1816 г. реформированная община возникла в Гамбурге. Богослужение стало вестись на немецком языке, появился орган. Реформированная синагога стала именоваться Храмом.
Автор zwh
 - февраля 10, 2024, 13:47


  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XXII

Noch mehr verändert als die Stadt
Sind mir die Menschen erschienen,
Sie geh'n so betrübt und gebrochen herum,
Wie wandelnde Ruinen.

Die mageren sind noch dünner jetzt,
Noch fetter sind die feisten,
Die Kinder sind alt, die Alten sind
Kindisch geworden, die meisten.

Gar manche, die ich als Kälber verließ,
Fand ich als Ochsen wieder;
Gar manches kleine Gänschen ward
Zur Gans mit stolzem Gefieder.

Die alte Gudel fand ich geschminkt
Und geputzt wie eine Syrene;
Hat schwarze Locken sich angeschafft
Und blendend weiße Zähne.

Am besten hat sich konservirt
Mein Freund der Papierverkäufer;
Sein Haar ward gelb und umwallt sein Haupt,
Sieht aus wie Johannes der Täufer.

Den **** den sah ich nur von fern,
Er huschte mir rasch vorüber;
Ich höre, sein Geist ist abgebrannt
Und war versichert bey Biber.

Auch meinen alten Censor sah
Ich wieder. Im Nebel, gebücket,
Begegnet' er mir auf dem Gänsemarkt,
Schien sehr darnieder gedrücket.

Wir schüttelten uns die Hände, es schwamm
Im Auge des Manns eine Thräne.
Wie freute er sich, mich wieder zu sehn!
Es war eine rührende Scene. –

Nicht alle fand ich. Mancher hat
Das Zeitliche gesegnet.
Ach! meinem Gumpelino sogar
Bin ich nicht mehr begegnet.

Der Edle hatte ausgehaucht
Die große Seele so eben,
Und wird als verklärter Seraph jetzt
Am Throne Jehovahs schweben.

Vergebens suchte ich überall
Den krummen Adonis, der Tassen
Und Nachtgeschirr von Porzelan
Feil bot in Hamburgs Gassen.

Sarras, der treue Pudel, ist todt.
Ein großer Verlust! Ich wette,
Daß Campe lieber ein ganzes Schock
Schriftsteller verloren hätte. – –

Die Populazion des Hamburger Staats
Besteht, seit Menschengedenken,
Aus Juden und Christen; es pflegen auch
Die letztren nicht viel zu verschenken.

Die Christen sind alle ziemlich gut,
Auch essen sie gut zu Mittag,
Und ihre Wechsel bezahlen sie prompt,
Noch vor dem letzten Respittag.

Die Juden theilen sich wieder ein
In zwey verschiedne Partheyen;
Die Alten gehn in die Synagog'
Und in den Tempel die Neuen.

Die Neuen essen Schweinefleisch,
Zeigen sich widersetzig,
Sind Demokraten; die Alten sind
Vielmehr aristokrätzig.

Ich liebe die Alten, ich liebe die Neu'n –
Doch schwör' ich, beim ewigen Gotte,
Ich liebe gewisse Fischchen noch mehr,
Man heißt sie geräucherte Sprotte.
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XXII

Но больше, чем город, казалось всё мне,
Все жители в нем изменились –
По этим руинам печально они
Ходили и не расходились.

Все тощие стали тощее еще,
Все жирные толще лишь стали,
Состарились дети, а вот старики
По-дестки вдруг залопотали.

Кого я когда-то телятами знал,
В здоровых быков прератились,
Гусята ж гусями большими теперь,
Все гордые, в перьях, явились.

А старая Гýдель¹ накрашена вся,
Разряжена, словно сирена;
Купила она где-то черный парик,
А белые зубы – бесценны!

Но лучше всего сохранился мой друг² –
Торговец бумагой, он вечен;
Седые уложены в валик власы
И вид  Иоанна Предтечи.

N.N.³ прошмыгнул спешно мимо меня...
Я не был знаком с ним толково;
Услышал тут – разум его пострадал
В пожаре, хоть был застрахован4.

И старого цензора5 встретил я вновь –
Весь сгорблен, несчастьем затравлен;
Столкнулся на площади с ним Гэнземаркт6,
На вид он был очень подавлен.

Мы руки пожали, в глазах у него
Слеза навернулась, смятенна.
Как рад он был встретить меня! То была
Довольно умильная сцена.

Не всех я нашел. Кое-кто приказал
Жить долго, позволят сколь свыше.
Ах, мой Гумпелино7, конечно, средь них –
Его я уже не увижу.

Он выдохнул душу свою, и его
Не держат земные оковы,
Когда он как светлый в лучах серафим
У трона висит Иеговы.

Кривого Адониса8 я не нашел –
На улицах Гамбурга прежде
Он чашки, ночные горшки продавал
Вразнос – и нет места надежде.

И Заррас9 – тот пудель – теперь уже мертв.
Потеря большая! Уверен
Вполне, что для Кампе писателей ста
Потеря важна в меньшей мере.

А в Гамбурге всё населенье всегда
С давнишней поры состояло,
Считай, из евреев и из христиан;
Скупы все, признаться, немало.

И да, христиане во всем хороши,
Обед их хорош – вкусный, много,
И по векселям платят справно они,
Не ждут до последнего срока.

Евреи же все разделились опять
На две половины, навроде:
Идут в синагогу всегда старики,
А «новые» – в церковь заходят.

Кто «новые», те все свинину едят,
Строптивы все до неприличья,
И все демократы; а «старые» – те,
Напротив, аристократичны.

Люблю я и «старых», и «новых» люблю...
Могу лишь поклясться я Богом,
Что шпроты копченые всё же милей,
Бесспорно, мне больше намного.

07-10.02.2024

¹ Жительница Гамбурга, не раз подвергавшаяся издевкам Гейне.
² Имеется в виду Эдуард Михаэлис, пользовавшийся в Гамбурге большим уважением.
³ Так Гейне обозначил своего врага Адольфа Галле, зятя Соломона Гейне, от которого поэт зависел материально.
4 Гейне имеет в виду страховое общество Бибера в Гамбурге. После пожара фирма Бибера обанкротилась.
5 Фридрих Людвиг Гофман, был цензором в Гамбурге с 1822 по 1848 г.
6 Гэнземаркт (Gänsemarkt, досл. «гусиный рынок») – это прощадь в Гамбурге, в квартале Нойштадт. Имеет треугольную форму.
7 Гамбургский банкир Лазарь Гумпель, осмеянный Гейне еще в «Луккских водах». В ноябре 1843 г. – как раз во время пребывания поэта в Гамбурге – Гумпель скончался.
8 По-видимому, один из известных городских торговцев вразнос, которого Гейне за его безобразную внешность назвал именем прекрасного юноши из древнегреческого мифа.
9 Собака Юлиуса Кампе (1792–1857), гамбургского книгоиздателя. У него печатались Гейне и другие оппозиционные писатели.
Автор zwh
 - февраля 6, 2024, 08:10


  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XXI

Die Stadt, zur Hälfte abgebrannt,
Wird aufgebaut allmählig;
Wie'n Pudel, der halb geschoren ist,
Sieht Hamburg aus, trübselig.

Gar manche Gassen fehlen mir,
Die ich nur ungern vermisse –
Wo ist das Haus, wo ich geküßt
Der Liebe erste Küsse?

Wo ist die Druckerey, wo ich
Die Reisebilder druckte?
Wo ist der Austerkeller, wo ich
Die ersten Austern schluckte?

Und der Dreckwall, wo ist der Dreckwall hin?
Ich kann ihn vergeblich suchen!
Wo ist der Pavillon, wo ich
Gegessen so manchen Kuchen?

Wo ist das Rathhaus, worin der Senat
Und die Bürgerschaft gethronet?
Ein Raub der Flammen! Die Flamme hat
Das Heiligste nicht verschonet.

Die Leute seufzten noch vor Angst,
Und mit wehmüth'gem Gesichte
Erzählten sie mir vom großen Brand
Die schreckliche Geschichte:

 ,,Es brannte an allen Ecken zugleich,
Man sah nur Rauch und Flammen!
Die Kirchenthürme loderten auf
Und stürzten krachend zusammen.

,,Die alte Börse ist verbrannt,
Wo unsere Väter gewandelt,
Und mit einander Jahrhunderte lang
So redlich als möglich gehandelt.

,,Die Bank, die silberne Seele der Stadt,
Und die Bücher wo eingeschrieben
Jedweden Mannes Banko-Werth,
Gottlob! sie sind uns geblieben!

,,Gottlob! man kollektirte für uns
Selbst bei den fernsten Nazionen –
Ein gutes Geschäft – die Collekte betrug
Wohl an die acht Millionen.

,,Aus allen Ländern floß das Geld
In unsre offnen Hände,
Auch Victualien nahmen wir an,
Verschmähten keine Spende.

,,Man schickte uns Kleider und Betten genug,
Auch Brod und Fleisch und Suppen!
Der König von Preußen wollte sogar
Uns schicken seine Truppen.

,,Der materielle Schaden ward
Vergütet, das ließ sich schätzen –
Jedoch den Schrecken, unseren Schreck,
Den kann uns niemand ersetzen!"

Aufmunternd sprach ich: Ihr lieben Leut,
Ihr müßt nicht jammern und flennen,
Troya war eine bessere Stadt
Und mußte doch verbrennen.

Baut Eure Häuser wieder auf
Und trocknet Eure Pfützen,
Und schafft Euch bess're Gesetze an,
Und beß're Feuerspritzen.

Gießt nicht zu viel Cajenne-Piment
In Eure Mokturtelsuppen,
Auch Eure Karpfen sind Euch nicht gesund,
Ihr kocht sie so fett mit den Schuppen.

Kalkuten schaden Euch nicht viel,
Doch hütet Euch vor der Tücke
Des Vogels, der sein Ey gelegt
In des Bürgermeisters Perücke. – –

Wer dieser fatale Vogel ist,
Ich brauch es Euch nicht zu sagen –
Denk' ich an ihn, so dreht sich herum
Das Essen in meinem Magen.
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XXI

Тот Гамбург, что наполовину сгорел¹,
Отстраивают постепенно;
Как пудель, что полуострижен, так он
И смотрится – мрачно и тленно.

И улочек разных мне недостает,
Найти их теперь не могу я –
Где дом тот, в котором когда-то познал
Я первой любви поцелуи²?

Где та типография, где я листы
«Картин путевы́х³» напечатал?
Где тот погребок, где я устриц в живот
Себе очень много упрятал?

Где улица Дрекваль4 – теперь не найти
И даже искать бесполезно!
И где «Павильон5», где так много я съел
Пирожных со вкусом чудесным?

Где ратуша та, где Сенат6 заседал,
Парламент... Но всё поглотило,
Всё пламя как жертву свою собралó –
И сильных оно не щадило.

Все люди вздыхают и смотрят с тоской,
Их лица угрюмо застыли,
И мне рассказали про этот пожар
Различные страшные были.

«Огонь вспыхнул быстро и с разных сторон,
Везде были дым лишь и пламя!
И церкви как спички пылали, треща,
И падали вместе с крестами.

И старая биржа сгорела дотла,
Куда наши предки ходили
И честно, как только возможно, века
Друг с другом дела все рядили.

Но банк – как всех денег окрестных душа –
И книги с расписками суммы
На каждом счету – невредимы они,
Бог спас от страданий безумных!

И разные нации нам помогли
И сделали важное дело –
Все восемь мильонов собрали они,
Хвала Богу в этом всецело.

Из стран из различных к нам деньги текли –
К нам в руки, нам все помогали,
Продукты мы все принимали и снедь –
Дарами не пренебрегали.

Дарили одежду нам, обувь, белье,
И мясо, и хлеб, даже сласти,
А прусский король подарить нам хотел
Свои же армейские части.

Вред материальный весь был возмещен –
Спасибо, Бог вам приумножит!
Но ужас, вселившийся в души людей,
Изгнать прочь едва ли кто сможет».

Старался я их успокоить: «Друзья,
Весь век горевать вам не дело!
Ведь городом лучшим и Троя была,
Но всё же бесславно сгорела.

И вы восстановите ваши дома,
И слез ваших высохнут лужи,
Законы получше придумайте и
Брандспойты чтоб были снаружи.

Кайенского перца7 поменьше бы класть
Вам лучше в супы все мясные,
И карпов вы варите зря в чешуе –   
Я вам говорю не впервые.

Индейки, пожалуй, вам не повредят,
Но остерегайтесь-ка исто
Той птички, что яйца охотно кладет
В парик самого бургомистра8.

Что это за птица, я вам не скажу –
Не смею. Но только раз в сутки
Помыслю о ней – и вращается вся
Еда в моем бедном желудке.

01-05.02.2024

¹ Речь идет о гамбургском пожаре в мае 1842 г. Сгорело свыше четырех тысяч зданий; около двадцати тысяч человек осталось без крова.
² Гамбургский дом дяди поэта, Соломона Гейне, где молодой Генрих пережил несчастную любовь к своим кузинам Амалии и Терезе.
³ «Путевые картины» ("Reisebilder") – сборник рассказов Гейне, описывающих его путешествия по Германии. Состоит из четырех частей, написанных в 1826-1831 годах.
4 Улица в еврейском квартале Гамбурга. После пожара была переименована.
5 «Швейцарский павильон» – модная в то время кондитерская в Гамбурге.
6 Гамбург со времен Ганзы сохранил статус вольного города и возглавлялся выборным сенатом – органом городского самоуправления.
7 Один из видов жгучего перца.
8 Эмблема Пруссии – одноглавый орел – носила презрительную кличку «кукушки», птицы, кладущей яйца в чужие гнезда. Гейне под яйцом, снесенным прусской кукушкой в парик бургомистра, имеет в виду стремления Пруссии заставить Гамбург вступить в Таможенный союз.
Автор zwh
 - января 31, 2024, 13:55

  Deutschland
Ein Wintermährchen

Geschrieben im Januar 1844.

    Caput XX

Von Harburg fuhr ich in einer Stund'
Nach Hamburg. Es war schon Abend.
Die Sterne am Himmel grüßten mich,
Die Luft war lind und labend.

Und als ich zu meiner Frau Mutter kam,
Erschrak sie fast vor Freude;
Sie rief ,,mein liebes Kind!" und schlug
Zusammen die Hände beide.

,,Mein liebes Kind, wohl dreyzehn Jahr
Verflossen unterdessen!
Du wirst gewiß sehr hungrig seyn –
Sag' an, was willst du essen?

,,Ich habe Fisch und Gänsefleisch
Und schöne Apfelsinen."
So gieb mir Fisch und Gänsefleisch
Und schöne Apfelsinen.

Und als ich aß mit großem Ap'tit,
Die Mutter ward glücklich und munter,
Sie frug wohl dies, sie frug wohl das,
Verfängliche Fragen mitunter.

,,Mein liebes Kind! und wirst du auch
Recht sorgsam gepflegt in der Fremde?
Versteht deine Frau die Haushaltung,
Und flickt sie dir Strümpfe und Hemde?"

Der Fisch ist gut, lieb Mütterlein,
Doch muß man ihn schweigend verzehren;
Man kriegt so leicht eine Grät' in den Hals,
Du darfst mich jetzt nicht stören.

Und als ich den braven Fisch verzehrt,
Die Gans ward aufgetragen.
Die Mutter frug wieder wohl dies, wohl das,
Mitunter verfängliche Fragen.

,,Mein liebes Kind! in welchem Land
Läßt sich am besten leben?
Hier oder in Frankreich? und welchem Volk
Wirst du den Vorzug geben?"

Die deutsche Gans, lieb Mütterlein,
Ist gut, jedoch die Franzosen,
Sie stopfen die Gänse besser als wir,
Auch haben sie bessere Saucen. –

Und als die Gans sich wieder empfahl,
Da machten ihre Aufwartung
Die Apfelsinen, sie schmeckten so süß,
Ganz über alle Erwartung.

Die Mutter aber fing wieder an
Zu fragen sehr vergnüglich,
Nach tausend Dingen, mitunter sogar
Nach Dingen die sehr anzüglich.

,,Mein liebes Kind! wie denkst du jetzt?
Treibst du noch immer aus Neigung
Die Politik? Zu welcher Parthey
Gehörst du mit Ueberzeugung?"

Die Apfelsinen, lieb Mütterlein,
Sind gut, und mit wahrem Vergnügen
Verschlucke ich den süßen Saft,
Und ich lasse die Schaalen liegen.
  Германия
Зимняя сказка

Написано в январе 1844 г.

    Глава XX

Из Харбурга* выехал я через час
До Гамбурга. Был уже вечер.
Кивали мне звезды тихонько с небес,
А воздух был свеж, безупречен.

Когда я в дом матери милой зашел,
От счастья та перепугалась –
Вскричала она «мой любимый сынок!»,
Меня обняла и прижалась.

«Сынок мой, тринадцать прошло уже лет,
Как виделись мы! Но послушай,
Ты голоден, верно, с дороги сейчас –
Смотри, чтó ты хочешь покушать?

Вот рыба, гусятина есть у меня,
И спелые есть апельсины».
И рыбу я ел, и гусятину ел,
На сладкое ел апельсины.

Пока это я с аппетитом всё ел,
Была мама бойка, шутлива –
То спросит про это, то спросит про то...
Вопросы ж  порой щекотливы.

«Сынок, а заботится ли о тебе
Жена на чужбине? Замашки
У ней каковы? Бережлива ль она?
Умеет ли штопать рубашки?»

Изысканна, мамочка, рыба твоя
Но молча б жевать надлежало;
Легко может в горле застрять рыбья кость,
Ты б лучше мне есть не мешала.

Едва только с рыбой раправился я,
Гуся поднесли мне. И мама
То спросит про это, то спросит про то...
Вопросы ж коварно упрямы.

«Скажи мне, сыночек, в которой стране
Жить лучше, насколько ты знаешь?
Во Франции, здесь ли? Который народ
Ты более предпочитаешь?»

Ах, мамочка, знаешь – немецкий наш гусь
Хорош, но французы, я смею
Сказать, фаршируют их лучше, чем мы,
И соусы их повкуснее.

И только ракланялся с гусем я, как
Визит нанесли апельсины,
И сладки они были все до того,
Что не было боле кручины.

Тут весело мама меня начала
Расспрашивать снова о разном –
О многих вещах, только стали они
Двусмысленно небезопасны.

«Сынок, ты к политике всё еще там
Известную склонность имеешь?
Какая из партий тебе по душе?
Давно ль за нее ты болеешь?»

Да, мам, апельсины прекрасны, и я, –
Я с тихим блаженством добавил, –
Съел мякоть, вкусил я весь сладкий их сок,
А корки валяться оставил.

27-31.01.2024

* Харбург (нем. Harburg) — один из 7 районов города Гамбург, расположенный на южном берегу реки Эльбы. Район составляет 21% от всего Гамбурга.
Автор zwh
 - января 27, 2024, 09:24
Почему-то никто не обратил внимания, что тут прилагательное "бесстрастный" повторяется слишком близко:

Понравилась площадь большая, вокруг
Дома величаво бесстрастны;
Там также стоит королевский дворец,
Что выглядит внешне прекрасно.

Там перед воротами будки стоят,
Охрана в камзолах там красных
И с ружьями вахту бессонно нест,
А вид у них злой и бесстраный.

Во втором случае меняю на "опасный".