Лингвофорум

Памяти неизвестной жертвы аварии

Владлен смотрел на свое сердце. Оба они лежали на асфальте и оба продолжали жить. Сердце раздувалось, зеленое от жил — поющая жаба. Из груди Владлена ей помог выпрыгнуть белый кроссовер — раскрыл тело вдоль. Прохожие и проезжающие оборачивались, снимали, кто-то смеялся, все у них на ходу, мимо. Им не нужен Данко. Красные провода тянулись из Владлена; только красные, перережешь — взрыв. Потому, наверное, перерезать их не хотели. Значит сердце, подсоединенное, продолжит стучать, избивать себя об острый асфальт, питая мысли кровью; мысли более болезненные, оглушающие сильнее, чем сломанные кости. И оно же единственное, кто спасет его — когда выдавит кровь до конца... когда?

02.11.2021

Люди-дети

аз

   Диск земли, скромной в цветах и высотах, притопил самые неровные края в нежном градиенте неба. Орбиты наземных аэролитов переливались.
   Сахаристый запах разных хлебов стоял вокруг придомовой пекарни. Озерный ветерок добавлял ему бирюзовых ноток.
   Прощальный завтрак на веранде. Час, и мой собственный аэролит унесет меня в город.
   Братья и сестры по вере осеняли меня веткой сирени, целовали лоб, щеки, прежде чем занять место за столом. Хрустальный хор исцелял от волнения. Брунька села мне на колени, обвила ивовыми ветвями рук, повесила между нашими губами люстру солнцеватого винограда; тепло юности.
   Мать подошла сзади стула, погладила мою голову. Ее котенок — нельзя выпускать на улицу. Два года я боролся с запретом на выезд.
   Последним на веранду вышел отец. Благословил. Не мой родной отец — того я видел лишь на доразводных фотографиях. Отец более близкий.
   Тринадцать лет из девятнадцати я жил среди горожан, но не успел их понять, изучить, нарастить мудрость на опыте отношений с ними. Жизнь в конечном пункте чужой мудрости не наделит своей. Я вернусь из города, когда слова отца наполнятся иллюстрациями памяти. И когда найду новых клиентов для сбыта хлеба.
   Брунька перетекла на другие колени. Вам представится знакомый архетип — оставьте, поручик. Она любит душу, и душа нашей семьи едина.
   Перед пиром помолились.

буки

   Брунька играла с котом. Шерстка сахарная вата. Заметила кота под ограждением трассы, теперь он с нами в машине. А я заметил ее на заднем сиденье, когда уезжал. Обошлась без отцовского благословения.
   Степь шла волнами. Палевый и красный мех, бурые мускулы. Изредка плоскость водоема. Город подкрадывался предместьями.
   Искомая пятиэтажка на окраине. Собрание квадратов, затаивших ночь, на щебнистых дневных квадратах. Зеленый занавес одноногих, изредка двуногих тополей в белых гольфах.
   Я припарковался среди других машин. Они спали вокруг захлебнувшихся мусором железных мешков. Первый горожанин, которого я увидел вблизи, искал среди мусора.
   — Одежда, — сказала Брунька.
   Перед отъездом я сменил белую тогу с оранжевой полосой на клетчатую рубашку и карго. На urban fashion. Она нет.
   — Зайду потом в магазин. Жди здесь. — Я обнял ее, поцеловал на недолгое прощание. Кот красиво мяукнул.
   — Это Терентий, — рассмеялась девушка: яркие каяки глаз в мохнатой кайме.— Терентий, это Кусь-Локоток!
   Терентием она окрестила кота. Я аккуратно закрыл за собой дверцу.
   Багажник чьей-то девятки источал во двор миазм трэпа.
   По тротуару передо мной шли три подростка в красно-черном, оставляя харчки и призрак смешного убийства. Пивная бутылка разродилась осколками-паучатами. Я обошел по дороге.
   На бордюре лежал сбитый кот, сохранивший объемность. Словно выброшенное чучело. Лапы в снимке прыжка. Электронный ошейник.
   Через дорогу, на поляне с ксиловским пластиковым разноцветьем, искрилось детство.
   Хозяйка квартиры сидела на лавке с договором в руках. Мы заранее договорились в цапе. Я подписал, одну копию оставил себе. Хозяйка вручила ключи.
   За нами из открытого окна над козырьком крыльца наблюдал мальчик. Когда хозяйка уехала на такси, он крикнул мне:
   — Пид**ас!
   Я прижал таблетку к лузе домофона.
   — Пид**ас! — повторил мой новый сосед, уже не видя меня.

веди

   Мы спустились в цокольное кафе. Между лестницей и внутренним входом стоял охранник.
   — Вам сюда нельзя.
   — Вопрос об оптовых поставках с фермы. Я менеджер.
   — А она кто?
   Свитшот и джинсы не скрывали лицо Бруньки, весеннесть учения в ее чертах, робкую улыбку. Чтобы не выделяться, ей следовало иметь криво недозакрытые глаза висельника.
   Сам я тоже. Никакого опыта продаж. Всегда договаривались другие. Первая попытка.
   — Моя помощница. Проведите к директору.
   — Он как бы вот, — указал охранник за наши плечи.
   За нами никого не было.
   — Где он? — девушка.
   — Пошла на***, на**ал! — смех охранника.
   — Что? — я.
   — Идите на***, говорю. Ты, помойник, и ты, шлендра. Сектанты, бл***. Не ухо́дите — сдаю ГБР.
   Мы не знали, что такое ГБР, и не рвались спрашивать. Главное, он опознал в нас послушников.
   Следующие попытки были также купированы — когда охраной, когда владельцами. Вся главная улица отчудилась. В баре коммунистов меня назвали репожуем, оскорбительным прозвищем, придуманным радимичами для моего народа — вряд ли это было проявление интернационализма.
   Наконец нас приняли — в ресторане поморской кухни.
   Круглый ресторатор изучал образцы хлеба. В телефоне бодигарда агонизировала Jinjur роликами по пятнадцать секунд.
   Носорог заряжал травмат за одним из столиков. Друзья его поддерживали.
   — Девяностые ушли, базара ноль, — ревел носорог, споря с кем-то. — А я? Я вместе с ними ушел? Нет меня, а, сука?
   Бодигард раскрыл приклад ТОЗ-106Р — мелкаша-коротыша. С приятным хрустом поездил затвором. Магазин-недоразумение сразу лишился половины патронов — один поднялся в ствол.
   Ресторатор предложил свой кабинет. Мы согласились. Затем добавил:
   — С кошками к складам нельзя — сами понимаете.
   Брунька прижала урчащего кота к себе:
   — Я подожду с Терентием в машине.

глаголь

   На шагрени одноглазой бронедвери перечеркнуто смоляным мазком граффити с Вавилонской башней. Прежде чем отпереть, ресторатор зачем-то всмотрелся мне в лицо своим, рябым, блестящим, угрожающе одутловатым. Громогласно харкнул в сторону.
   Люди-дети, говорит отец. Мне не хватает его мудрости видеть в горожанах детей.
   На обороте двери то же граффити без мазка.
   Здесь лесная роскошь поморского ресторана отступает перед городским нутром. Из-под тоскливо-зеленой краски коридора выскребается память об отчаявшихся штукатурщицах. Раскрытые комнаты бесстыдно выставили редуты раздавленных упаковок, чьи посмертные жидкости делают полы липкими и пахучими.
   В ближайшей к бронедвери комнате два охранника в креслах. На черных футболках былинным шрифтом: "ПО ЧЕСТНУ КРЕСТУ ИЛИ СМЕРТЬ", "СЛАБЫМ ***ДА". Долговязый с маленьким ирокезом листает радимские фильмы на телефоне:
   — Одну чернуху снимают. Задрали.
   — Кино снимать разучились, — напарник. — Даже кресла делать разучились. Жопа в них преет. Чешется, аж ухо закладывает.
   Ресторатор:
   — Эй, додики! Хорош залипать. Федон, ТЫ пластины с бронежилета вытащил?
   На сейфе горочкой синяя ткань с желтой надписью "ОХРАНА".
   — Бараны, бл***. Обоим штраф. Чтоб я пришел, пластины были на месте. Все понятно?
   Ресторатор вводит меня в последнюю комнату. Непохоже на кабинет, поскольку в углу вповалку трое голых с черными ноздреватыми пролежнями до кости.
   — Закрой на замок.
   — Зачем? — я.
   — Закрой. Не знаешь, как закрыть, что ли?
   — Я не буду закрываться в комнате с трупами.
   — Где ты трупы увидел? — Пинает одного: — Э, э! Вставай! Умер, что ли? Почему ты умер? А? Одни расп***яи кругом. Нарколыги!
   Я пытаюсь выйти. Тяжелые пальцы вгрызаются в плечо.
   — Куда? Мы не договорили. Твоя соска, та, с кошкой которая. Сколько лет ей?
   — Шестнадцать.
   — Так. Сколько хочешь за нее?
   — В каком смысле?
   — Продай мне. Тебе она не нужна, а я с ней бизнес налажу.
   — Отвали.
   Кулак рвет кожу на моей скуле перстнями. Подлетают охранники, дубинки неправдоподобно твердой резины уничтожают мои почки.
   — Я ему за бизнес, а, у, а он на*** посылает. Вас там в вашей секте за флейтой следить не учат? Але, говна гараж! Я к кому обращаюсь? Сдам за экстремизм и тебя, и соску твою!

добро

   Светят темнотой, светят пополам лампочки. Пополам почки.
   Встаю с топкого пола. На ладонях клей грязи. Иду за кольчатыми позвонками подпотолочных шлангов.
   — Э, террорюга! А поговорить?
   — Чтобы говорить, надо, чтобы слушали, — отвечаю назад. — Кто кого будет слушать?
   За поворотом коридора дышат механизмы метановыми облаками. Пар поедает легкие. Реторты, колбы, спирали, трубки тянут живое. Поток палых тел в сексуальной неге их гнилая плоть запеклась хитином по бокам сияют сусалью кеги на этажерках в бедрах руны ям чернокровь колодцев не пройти среди растеклись нифеля зря живое мясо хоронит воспаленные души...
   Сталеребристая змея впрыскивает кислоту в бесскальпье Камалы. Вырываю змею из проволочного гнезда.
   Охранники прячутся под руками. От их криков у меня дребезжит в голове.
   Кислота сжигает до головешек.
   Ресторатор бежит к бронедвери. Догоняю. Бью змеей, как цепью. Ресторатор отмахивается ножом. Лезвие разбирает мне ладонь. Добиваю ресторатора левой. С каждым ударом металлической змеи ресторатор рыхлеет сильнее.
   Смотрю на правую: нет пятого и четвертого пальцев. Выплескивается розовое. Обматываю шелковым пластроном, отнятым у ресторатора.
   За бронедверью бодигард. Два тщетных выстрела оглушают. Прохожу мимо. Бодигард матерится — его каплевидное тело привыкло сидеть.
   Запеченный носорог в фольге на столике. Его друзья отщипывают ножами с вилками.
   Домой. Бросить снятую квартиру, мимо нее, домой, к отцу, матери, братьям и сестрам.
   Полуденный свет повечерел: косматые волки гонят по небу отрешенных овечек.
   Жму пальцем левой кнопку на ручке. Дверца подается.
   Кот Терентий с гырчанием ест беззащитный гортензиевый мозг на сиденье водителя. Девушка скомкана под торпедо. Перевернутые зрачки зеркалят из-под черной корки мое лицо и пузырящийся позади город. Лоб осквернен пулей, затылок распустился.
   Вскряки патрульных хонд.
   — Работает СОБР! — извергает громкоговоритель. — Морду в землю!
   Слез нет.

21.11.2021

Фроловы пастиши

Лакированный таксомотор пах внутри ясенем, спилком, снегом. Фиакр Фрол не просто сел, он продавил на подушечке кресла застоявшийся за почечуйными узелками пузырек газа. Пузырек лопнул мягко, бесшумно, без запаха: un petit plaisir.
   Прибыли два знакомых клиента во фраках и белых галстухах. Светлобородый посасывал розовыми губами набалдашник трости; темноусый филистерски сиповал.
   Лапки заработали по снегумаге на лобовом. В послеморозной испарине линз Фрола фонари одуванились радужными иголками, на миг сбрасывали, оглаживая изогнутость бокового триплекса, обрастали на плоскостях вновь.
   Клиенты selon leurs habitudes развили русско-французско-латинскую логодедалию о le mot juste, форели Кузмина, мотоцикле Р. М. Пирсига, котике Летаеве, Rossija, Pasternak, о приливе джей-бернардов, о Боге и Шекспире.
   — Савеву, ваши беседы монтенспире освоить незнакомую область, суа писательство... э пувеву чекнуть ме траво на сайте Лит... — брызнула в паузу первая, полгода-жданная эскапада Фрола, подпертая жестом гантированной ладони, вспорхнувшей с кожи руля.
   Светлобородый казнил его прозо-пародийное мышление смехом, неестественно для литератора естественным.

05.12.2021

Другая единая Россия

Все персонажи вымышлены, отождествление их с реальными людьми является правонарушением.


Адольф Сталин собрал нас в одной из аудиторий СПбГУ (ЛГУ). От человека с таким эксцентричным псевдонимом ожидаются по меньшей усы, ан нет: свободное от волос лицо, приятное как у простого русского парня Валентина Компостерова. Вместо белого кителя или плаща кобальтовая двойка, вместо свастики или красной звезды безобидный бейджик ОНФ.

Аудитория шумела: Александр Проханов переговаривался со Станиславом Куняевым; Игорь Гиркин с Александром Баркашовым;  Александр Дугин с Захаром Прилепиным; Дмитрий Рогозин с Алексеем Журавлевым; Павел Губарев с Сергеем Глазьевым; Александр Севастьянов с Геннадием Зюгановым; Дмитрий Демушкин с Андреем Савельевым; Александр Хиневич с Алексеем Трехлебовым; Владимир Квачков с поэтессой Мариной Струковой, которой на спину клеила полосатую «Z» другая поэтесса, Тамара Нечаева; Эдичка Савенко с Максимом Марцинкевичем; и проч. Иван Охлобыстин размахивал имперкой, стоя на подоконнике; Владислав Сурков молча конспектировал томик Ивана Ильина.

Адольф Сталин поднял ладонь, все умолкли.

— Начну с выговора. Многие из вас до сих пор не договорились о терминах. Хватит. Постановляю с сегодняшнего дня штрафовать за использование слов «нацизм», «фашизм», «неонацизм», «неофашизм», «национал-социализм», «национал-большевизм», «монархизм», «антикоммунизм» и других применительно к собственным движениям. Список разошлю. Запоминайте: «патриотизм», «консерватизм», в крайнем случае «национал-консерватизм». Поручаю Изборскому клубу усилить разработку и внедрение термина «тринитаризм». Мы антифашисты, запомните! Отдельно обращаюсь к тем, кто неодобрительно высказывается о Сталине. Антисоветчик всегда русофоб. Нельзя быть русским патриотом и антисоветчиком одновременно. Англия столетиями вела подрывную работу в России посредством евреев. Они уничтожили русскую интеллигенцию после революции, чтобы занять ее место. Сталин отомстил за русских в тридцать седьмом году. Всегда держите это в голове.

Он налил в бокал немного красного вина и добавил сверху белого. Поболтал в воздухе, отпил.

— К хорошим новостям. Мы выбили новые финансы для фондов «Русский мир» и «Фонд перспективных технологий и новаций».

Сдержанные аплодисменты.

— Также мы убедили учебные заведения включить материалы Новой хронологии в учебники по истории, включить Х'арийскую арифметику в учебники по математике, включить Веды в уроки религии. Дети должны получать правильные знания.

Струкова ударила Нечаеву по локтю и начала крутиться в попытках увидеть, что та прикрепила ей на кофту.

— Марина, прекратить ссору! Две тысячи четырнадцатый год объединил нас, пора всем это понять. Храбрые русские воины пролили и продолжают проливать кровь за наше единство: интербригады Лимонова, Русская православная армия, Черная сотня, Евразийский союз молодежи, Русское имперское движение, «Русич», «Ратибор», «Сварожичи» и так далее, наконец неоказачьи военизированные формирования — Марина, вы мечтали о Казакии, главковерх принес вам Казакию на блюдечке! Никаких междоусобиц! Россия была и будет единой, триединой, от крепости Росс до Карпатороссии.

Марина Струкова положила руки на стол. Сталин продолжил:

— Теперь о распространении Консервативного Учения за пределами России. Пока «Русский мир» справляется с задачей лучше, чем Консинтерн. Рекомендую Консинтерну подумать о дополнительных способах финансирования. Во-вторых, увеличить роль русскоязычных в формировании подразделений Консинтерна, так как иностранцы показали свою ненадежность, их удел рудиментарные псевдоконсервативные образования. Берите пример с «Русского мира». В эпоху смены вех чем меньше будем делать ошибок, тем скорее построим новый мирохозяйственный уклад.

Внезапный хлопок вызвал панику. Включилось оповещение о пожарной тревоге.

— Никуда не расходиться! Любой, кто попытается бежать из здания, будет объявлен национал-предателем!

— Пожар, — вздохнул Квачков.

— Контролируемое затопление, — безапелляционно возразил Сурков.

— Мне срочно надо в отпуск! Я опаздываю на рейс в Дубай! — С этими словами Дмитрий Киселев полез в окно.

Адольф Сталин достал из портфеля маузер с гравировкой «НОД».

— Ситуация стабилизируется через короткое время. У нас лучшие в мире системы пожаротушения, аналогов нет!

— Бегите! — крикнула Струкова. — Спасите себя!

— В условиях спецоперационного времени за дезертирство смертная казнь! — Адольф Сталин трижды выстрелил в женщину. Неумело перекрестился стволом, завив дымок. — Слава России!

Киселев вернулся за парту.

— То-то же! Заседание окончено. Работайте, братья. — Сталин мерным шагом покинул аудиторию. Остался Адольф.

07.05.22

С другого форума по поводу рассказа выше: