Лингвофорум

Менталитет белоруса сложился на границе двух христианских мировоззрений: польско-католического (высшая ценность справедливости, прагматизм, рационализм, критика светской власти, культура политического компромисса) и русско-православного (высшая ценность добра, энтузиазм, иррационализм, сакрализация государства, культура экстремальных условий и крайних решений). Как правило, оба ему чем-то симпатичны, но у него не работают, ибо создавались в других условиях для других задач. И что с этим делать, и к кому примыкать — непонятно.
Мировоззрение бульбаша сложилось в скромном достатке, подчас очень скромном. Само слово «бульбаш» первоначально было ничем иным как обзывательством, которым более богатые горожане троллили селюков (типа те такие бедные, что кроме картохи ничего не едят). Длительная бедность породила культуру бедности: «Пусть скудно, но стабильно. Земля и труд — вот наши ценности. Хлеб, соль — наше главное богатство.» Ресурсов мало, их нужно распределять на всех. Если у кого-то много, он должен подумать о тех, кому не хватает, так надо. Всё это можно было бы объяснить бытом сельской общины, если бы не ряд политических причин. Белорусы, так уж сложилось исторически, лет эдак 500 жили на перекрестке, по которому их соседи ходили друг к другу войной. В особо приятные периоды население сокращалось вдвое, и ничего поделать с этим не могло. Оставался один выход — терпеть, смекать и приспосабливаться. Трудиться и воспитывать детей надо при любой власти. Идея национального превосходства, понятное дело, как-то не сложилась. «Не выделяться» было уместно, вот белорусы и не выделялись: себя они идентифицировали как «тутэйшыя» (здешние, местные), что по сути значило «ни те, ни эти». И эта вынужденная логика не лишена смысла. Модель адаптации была проста: «Ждать пока зло пожрет себя» — зло потому и зло, что ничего не создаёт, не строит и себя не продолжает. А значит, не стоит пытаться изменить ситуацию прямо (в том числе протестом) — следует ждать, пока зло пожрет себя само, но при том создавать и совершенствовать альтернативу ему вокруг себя. В фольклоре это отложилось шуткой: «белорусы не здаюцца, яны моўчкi iдуць у лес».
Так уж сложилось исторически, белорусы жили при частой сменяемости власти. От поколения к поколению белорусы могли рассказывать как жилось «за польскім часам», как жилось «пры расейскам цару», «пры бальшавіках», и сравнивали, при ком было лучше. Всегда — не при сегодняшних, разумеется. Побеждали поляки — переделывали церкви в костёлы, побеждали русские — переделывали костёлы в церкви. Если для русского Ивана православие было исконным и глубоко русским, то белорусский Ясь видел политическую подоплеку этого вашего православия, различал «христианство по сути» и христианские конфессии и относился к ним соответственно, не забывая справлять языческие Каляды и Купалле и тайно посещать (в Минске вплоть до начала 20 века) капище.

Вкупе с городскими иудеями всё это породило культуру компромисса и терпимости, когда главной была не конфессия, не национальность и не идеология, а чтобы чалавек быў добры і мірны, и чтобы до реального жесткача не доходило. И сейчас белорусы смотрят на демократические майданы и воззвания к православно-братскому экстазу одинаково недоверчиво, понимая, что лозунги — это только лозунги, и что за ними стоят далеко не бескорыстные интересы. У белорусов намного меньше идеологических иллюзий, чем у их соседей по любую сторону границы — на все уже выработался иммунитет. Здесь реально на порядок меньше религиозных фанатиков и угоревших по политике, чем в соседней Рашке. Это недоверие и жизнь на перекрестке отразились в умении понимать мотивы, мышление и проблемы как большого, государствообразующего народа, так и малых. Профит регулярен: Бацька умело балансирует между поцреотической Рашкой и свидомой Украшкой, троллит морально разложившуюся Гейропу с позиции сурового деревенского мужика и холокоста, и говорит с россиянами на понятном для них языке.
Отпечаток деревенского, нищего, холопского, бесправного нацменьшинства породил с незапамятных времен миф, будто белорусы — эдакие «толерантные застабилы-терпилы», которых можно гнобить сколько угодно, они будут только приспосабливаться и еще упорнее работать, чтобы нести своему пану хлеб.
— При каком снижении зарплаты у белорусов бомбанет, и они устроят бунт?
— Грань совершенно очевидна. Отрицательное число в расчётнике.

Доля правды в этом немалая. Сами белорусы объясняют это тем, что это их отличительная национальная черта. Они «памяркоўныя» (машинный перевод — меркаванне = мнение, памяркоўны = живущий по общему мнению)(изначально на самом деле - меркаванне=мнение, суждение, памяркоуны=рассудительный). Но на самом деле этот локальный форсед-мем означает куда больше чем просто рассудительность. В последнее время благодаря активному форсингу некоторыми реакционно настроенными личностями слово обрело пренебрежительно-насмешливый оттенок характеризующий туповатого белорусского обывателя. Что такое памяркоўнасьць, существует целый срач на эту тему. Одни считают, что это слово нельзя перевести ни на один язык мира, другие утверждают, что это не столько толерантность и терпимость, сколько смесь приспособленчества и похуизма, приправленного холопским менталитетом. Здесь может подразумеваться и пассивность, и инертность, вялость, малоинициативность, провинциальность и недалёкость народца, но вместе с тем и своя та самая хитрость, благодаря которой бульбаши и выживают. Про корни такого феномена можно почитать здесь Ктото считает это толерантное качество в белорусах их лучшей чертой, а ктото и вовсе на дух не переносит.
За время относительно сытого, дружбонародного, законосообразного послевоенного совка или глобализации 90-х ситуация сгладилась, но отголоски видны и слышны по сей день. С точки зрения самих белорусов, они:

Прижимистые. Накроют гостям стол, накормят, напоят, влёгкую возьмут на себя другие расходы, но про себя всё посчитают. Не ради профита, а просто от бедности. Ещё один лулз: посчитают в долларах, чему научены с 90-х неустойчивостью белорусского рубля. Удивляются, когда россияне удивляются их привычке любую валюту переводить в доллары, как и вопросу: «сколько это в баксах?». Зато белорусские школьники считают быстрее школьников соседних стран. Короче, не алчные, но стыдливо прижимистые. В России существует два вида безденежья: денег нет и денег вообще нет. В Беларуси существует третий: пора менять доллары.

Неумные. Поэтому грабли — любимый спортивный снаряд. Субъективные и плоские в своих рассуждениях, потому что всю жизнь глядят на мир из окна своего национального курятника (или большой деревни). При этом любят доказывать свою высокую образованость. Начитавшись технической документации к пылесосу, или книжонок опоциционных пейсателей, начинают проверять знания случайных людей, чтобы убедиться в том, что «все люди — безграмотное стадо». Судят об устройстве мира по ощущениям, на собственной жопе.

Бесхитростные. Не умеют хитрить и врать. И хотя врать приходится часто, но всё ж на лице написано. Как следствие, ценят искренность палятся, как дети. При этом, хотя белорус соблюдает все правила светского жеманного общения, он часто вообще не понимает, почему и зачем он это делает. В общении бесхитростность выражается изобилием матюков и междометий, нужных для выражения самых тонких ньюансов душевного общения.

Скользкие как мыло. Пролезут куда угодно, и исчезают так, будто их не было. Причина этого — боязнь или неумение отвечать за свои поступки.
Вялые (малоинициативные), как следствие — малоагрессивные и слабохарактерные по сравнению с соседями. Слишком долго терпят, слишком долго носят мысли в себе, «а можа так и трэба?», вместо того, чтобы прямо высказать или раздать вражине по щам, белорус скорее постарается подсидеть «эту суку» или спланированно выпилит её в назначенный момент. В результате — куботонны пиздюлей и говна, которые по цепочке достаются и подчинённым, и членам семьи, а иногда и случайным прохожим.