Главное меню
Мы солидарны с Украиной. Узнайте здесь, как можно поддержать Украину.

Любимые стихи

Автор Марго, августа 21, 2012, 10:22

0 Пользователи и 21 гостей просматривают эту тему.

Марго

***
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.

Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!

Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!

(Марина Цветаева, 1916)

Herobrine

Быть знаменитым некрасиво

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.

Цель творчества - самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.

И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.

Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.

(Борис Пастернак, 1956)
Вот тогда я пожалел. Джули Бейкер была потрясающей. Каждый раз как я пытался извиниться перед ней в школе, Джули ускользала. А когда она показывалась во дворе – рядом с ней был всегда мой дедушка.

Dy_što_ty_havoryš

Евгений Евтушенко

Из поэмы "Мама и нейтронная бомба"


Мама,
      мне страшно не то,
                         что не будет памяти обо мне,
а то, что не будет памяти.
И будет настолько большая кровь,
что не станет памяти крови.

Во мне,
        словно семь притоков,
                              семь перекрёстных кровей:
русская -
          словно Непрядва,
                           не прядающая пугливо,
где камыши растут
                  сквозь разрубленные шеломы;
белорусская -
              горькая от пепла сожжённой Хатыни;
украинская -
             с привкусом пороха,
                                 смоченного горилкой,
который запорожцы
                  клали себе на раны;
польская -
           будто алая нитка из кунтуша Костюшки;
латышская -
            словно капли расплавленного воска,
падающие с поминальных свечей над могилами в Риге;
татарская -
            ставшая последними чернилами Джалиля
на осклизлых стенах набитого призраками Моабита,
а ещё полтора литра
                    грузинской крови,
перелитой в меня в тбилисской больнице
                                       из вены жены таксиста -
по непроверенным слухам,
                         дальней родственницы
                                              Великого Моурави.
Анна Васильевна Плотникова,
                            мать моего отца,
фельдшерица, в роду которой
                            был романист Данилевский,
работала с беспризорниками
                           и гладила по голове
рукой постаревшей народницы,
                             возможно, Сашу Матросова.
Рудольф Вильгельмович Гангнус,
                               отец моего отца,
латыш-математик,
                 соавтор учебника «Гурвиц - Гангнус»,
носил золотое пенсне,
                      но строго всегда говорил,
что учатся по-настоящему
                         только на медные деньги.
Дедушка голоса не повышал никогда.
В тридцать седьмом
                   на него
                           повысили голос,
но, говорят,
             он ответил спокойно,
голоса собственного не повышая:
«Да,
     я работаю в пользу Латвии.
Тяжкое преступление для латыша...
Мои связи в Латвии?
                    Пожалуйста - Райнис...
Запишите по буквам:
                    Россия,
                            Америка,
                                     Йошкар-Ола,
                                                 Никарагуа,
                                                            Италия,
                                                                    Сенегал...»
Единственное, что объяснила мама:
«Дедушка уехал.
                Он преподаёт
в очень далёкой северной школе».
И я спросил:
             «А нельзя прокатиться к дедушке на оленях?»

До войны я носил фамилию Гангнус.
На станции Зима
                учительница физкультуры
с младенчески ясными спортивными глазами,
с белыми бровями
и белой щетиной на розовых гладких щеках,
похожая на переодетого женщиной хряка,
сказала Карякину,
                  моему соседу по парте:
«Как можешь ты с Гангнусом этим дружить,
пока другие гнусавые гансы
стреляют на фронте в отца твоего?!»
Я, рыдая, пришёл домой и спросил:
«Бабушка,
          разве я немец?»
Бабушка,
         урождённая пани Байковска,
ответила «нет»,
                но взяла свою скалку,
осыпанную мукой от пельменей,
и ринулась в кабинет физкультуры,
откуда,
        как мне потом рассказали,
слышался тонкий учительшин писк
и бабушкин бас:
                «Пся крев,
                           ну а если б он даже был немцем?
Бетховен, по-твоему, кто - узбек?!»
Но с тех пор появилась в метриках у меня
фамилия моего белорусского деда.
Под синим небом белорусским Познал я радость и беду. Я — белорус, а значит — русский, Таким и в небо я уйду.

Dy_što_ty_havoryš

Роберт Бёрнс

Шатландская слава


Мой слаўны, мой шатландскі край, -
Нагор'і і лагчыны,
Забудзь пра славу, забывай
Само імя - айчына!

Дзе ў верасах і Старк, і Твід
Да мора коцяць хвалі,
Там сёння гаспадарыць брыт,
Купцы запанавалі.

Знайшлі братоў, апекуны,
А хто ж забыцца зможа,
Што ваш злачынны меч вайны
Суседзяў век трывожыў?

Хто б верыў, што надыдзе час
І вольны край загіне,
Што здрада чорная ўсіх нас
За грошы ў яму кіне!

А колькі ж раз - і не пытай -
Мы іх, драпежных, білі!
І вось - за стэрлінгі наш край
Брытанцы прыкупілі.

Шатландыя, снягоў абрус,
Чаму я ў ратным полі
Не згінуў за цябе, як Брус,
Як сын твой верны Уолес?

Пакуль не ўмосцяць у труну
Мой труп праз леты, зімы,
Я праклінаў вас і кляну,
Прадажнікі радзімы!

Пераклад Язэпа Семяжона
Под синим небом белорусским Познал я радость и беду. Я — белорус, а значит — русский, Таким и в небо я уйду.

Herobrine

Dy_što_ty_havoryš, мне нравятся эти стихи, not bad.
Вот тогда я пожалел. Джули Бейкер была потрясающей. Каждый раз как я пытался извиниться перед ней в школе, Джули ускользала. А когда она показывалась во дворе – рядом с ней был всегда мой дедушка.

Марго

* * *

Сначала в бездну свалился стул,
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом - учебник "Родная речь",
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.

(Иосиф Бродский, 1966)

Марго

.
Сон об уходящем поезде

Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушёл,
А скорый поезд мой пошёл, пошёл, пошёл,
И я хочу бежать за ним — и не могу,
И чувствую сквозь сон, что всё-таки бегу.

И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас —
Вращение Земли, вращение полей,
Вращение вдали берёз и тополей,
Столбов и проводов, разъездов и мостов,
Попутных поездов и встречных поездов.

Но в том ещё беда, и, видно, неспроста,
Что не годятся мне другие поезда.
Мне нужен только тот, что мною был обжит.
Там мой настольный свет от скорости дрожит.
Там любят лечь — так лечь, а рубят — так сплеча.
Там речь гудит, как печь, красна́ и горяча.

Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон, я номер не забыл.
Он снегом занесён, он в у́гле и в дыму,
И я приговорён пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,
Встающий высоко́ над все́м пережитым!

И я хочу бежать за ним — и не могу,
И чувствую сквозь сон, что всё-таки бегу,
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас.

(Юрий Левитанский)

Herobrine

Вечера

Все впитывая без изъятья
Сорокалетней пустотой,
В который раз готов опять я
Пригубить старый кубок свой...

Игра лучей в заветной грани,
Давно знакомая игра...
И узнает душа заране
Задумчивые вечера...

С их беспредельностью и ленью
С рассеянным карандашом
И с книгой книг, что всех священней,
С ним, с «Кипарисовым ларцом»...

Что может быть нежней и чище
И целомудреннее вас?
Зачем же тело жадно ищет
Иной, небезопасной пищи,
Иных, небезопасных глаз...

Напрасно: одиночества печать
С твоих дверей не сможешь ты сорвать.

(Арсений Альвинг, 1925)
Вот тогда я пожалел. Джули Бейкер была потрясающей. Каждый раз как я пытался извиниться перед ней в школе, Джули ускользала. А когда она показывалась во дворе – рядом с ней был всегда мой дедушка.

Марго

Впервые это имя слышу, спасибо за просвещение, Herobrine. А стихи Альвинга (Смирнова) хорошие, мне понравились. :)

Herobrine

Вот тогда я пожалел. Джули Бейкер была потрясающей. Каждый раз как я пытался извиниться перед ней в школе, Джули ускользала. А когда она показывалась во дворе – рядом с ней был всегда мой дедушка.


Марго

Что-то ничего от Альвинга, кроме вот этих пяти стихов, не находится: http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/02alving.htm

Damaskin

Цитата: Марго от апреля 11, 2014, 20:39
Что-то ничего от Альвинга, кроме вот этих пяти стихов, не находится: http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/02alving.htm

Что-то вы плохо ищите.
Вот, например http://magazines.russ.ru/znamia/2004/2/alv.html

Марго

Так на Вас, Damaskin, подспудно и рассчитывала.  ::)

Перечитала наискосок предложенное: Herobrine, пожалуй, лучшее и выложил.

Марго

АПРЕЛЬ

Еще апрель таился у запруд,
еще была пуста его купель,
а он не почитал уже за труд
усилья капель
складывать в капель —
в копилку,
по копеечке,
копил,
как скряга,
а потом на эту медь
себе рубаху синюю купил —
ни мне, ни вам подобной не иметь.

В рубахе синей,
конопат и рыж,
пустился в пляс,
как молодой цыган,
и все сосульки,
виснувшие с крыш,
запели,
как серебряный орган.

И тут уже поехало,
пошло,
а на вторые или третьи сутки,
в один из этих дней,
произошло
самоубийство мартовской сосульки,
которая,
отчаявшись,
упала
с карниза
и покончила с собой,
чего никто, конечно,
не заметил.

Апрель был юн,
он весел был и светел
и щеголял
в своей рубахе синей,
которая казалась голубой.

(Юрий Левитанский)

Pinia

Wielkanocny pacierz

Nie umiem być srebrnym aniołem –
ni gorejącym krzakiem –
tyle Zmartwychwstań już przeszło –
a serce mam byle jakie

Tyle procesji z dzwonami –
tyle już Alleluja –
a moja świętość dziurawa
na ćwiartce włoska się buja.

Wiatr gra mi na kościach mych psalmy
jak na koślawej fujarce -
żeby choć papież spojrzał
na mnie - przez białe swe palce.

Żeby choć Matka Boska
przez chmur zabite wciąż deski –
uśmiech mi Swój zesłała
jak ptaszka we mgle niebieskiej...

I wiem, gdy łzę swoją trzymam
jak złoty kamyk z procy –
zrozumie mnie mały Baranek
z najcichszej Wielkiej Nocy.

Pyszczek położy na ręku
sumienia wywróci podszewkę –
serca mojego ocali
czerwoną chorągiewkę..

(-ks. Jan Twardowski)
All people smile in the same language!

Herobrine

Цитата: Марго от апреля 18, 2014, 21:00
(Юрий Левитанский)
Да уж, Марго. Левитанский - это высота. Спору нет. Настолько глубоко, но в то же время поверхностно. Доступно, от всей души.
Вот тогда я пожалел. Джули Бейкер была потрясающей. Каждый раз как я пытался извиниться перед ней в школе, Джули ускользала. А когда она показывалась во дворе – рядом с ней был всегда мой дедушка.

I. G.

Цитата: Herobrine от апреля 21, 2014, 14:27
Цитата: Марго от апреля 18, 2014, 21:00
(Юрий Левитанский)
Да уж, Марго. Левитанский - это высота. Спору нет. Настолько глубоко, но в то же время поверхностно. Доступно, от всей души.
;D
Напишите Марго в личку, что ли.
...И мимимишечных круглышек,
Что безусловно хороши,
Но очень вредны для души.

Марго

Цитата: Herobrine от апреля 21, 2014, 14:27
Настолько глубоко, но в то же время поверхностно. Доступно, от всей души.

Верно Вы заметили, Herobrine. :)

Я у него многое люблю, но больше всего, конечно, "Каждый выбирает по себе" и "Жизнь моя кинематограф"

I. G.

...И мимимишечных круглышек,
Что безусловно хороши,
Но очень вредны для души.

Марго

Вот еще. :)

КАК ПОКАЗАТЬ ВЕСНУ

Я так хочу изобразить весну.
Окно открою
и воды плесну
на мутное стекло, на подоконник.
А впрочем, нет,
подробности — потом.
Я покажу сначала некий дом
и множество закрытых еще окон.
Потом из них я выберу одно
и покажу одно это окно,
но крупно,
так что вата между рам,
показанная тоже крупным планом,
подобна будет снегу
и горам,
что смутно проступают за туманом.
Но тут я на стекло плесну воды,
и женщина взойдет на подоконник,
и станет мокрой тряпкой мыть стекло,
и станет проступать за ним сама
и вся в нем,
как на снимке,
проявляться.
И станут в мокрой раме появляться
ее косынка
и ее лицо,
крутая грудь,
округлое бедро,
колени.
икры,
наконец, ведро
у голых ее ног засеребрится.
Но тут уж время рамам отвориться,
и стекла на мгновенье отразят
деревья, облака и дом напротив,
где тоже моет женщина окно.
И тут мы вдруг увидим не одно,
а сотни раскрывающихся окон
и женских лиц,
и оголенных рук,
вершащих на стекле прощальный круг.
И мы увидим город чистых стекол.
Светлейший,
он высоких ждет гостей.
Он ждет прибытья гостьи высочайшей.
Он напряженно жаждет новостей,
благих вестей
и пиршественной влаги.
И мы увидим —
ветви еще наги,
но веточки,
в кувшин водружены,
стоят в окне,
как маленькие флаги
той дружеской высокой стороны.
И все это —
как замерший перрон,
где караул построился для встречи,
и трубы уже вскинуты на плечи,
и вот сейчас,
вот-вот уже,
вот-вот...

(Юрий Левитанский)

alant

Нам с тобой, увы, не по пути.
Не рискнул моей познать свободы.
Ты меня за всё, сосед, прости,
но таким, как ты не пишут оды.
Много было разного у нас:
праздников, обид и огорчений,
но настал тот подходящий час
молча разойтись без объяснений.
Время дело сделало своё –
слишком уж различны интересы.
Я читаю Виктора Гюго,
ты – заметки лживой желтой прессы.
Я рисую маслом на холсте,
а ты пишешь слово на заборе.
Больно, очень больно в суете
на меня ты руку поднял в ссоре.
Знай, сосед, я всё тебе прощу,
все твои обиды, унижения –
я прощу, но больше не впущу.
В дом мой не ходи без приглашения.
Все закрою двери на замок,
я тебе, сосед, уже не верю.
Ты мне важный преподнес урок:
человек смог оказаться зверем.
Будь же счастлив, милый мой сосед,
не пиши вдогонку телеграмму.
Я, предвидя скорый твой ответ,
душу чтоб не рвать, читать не стану.

А. Дмитрук
Я уж про себя молчу

Иван-Царевич

Цитата: alant от апреля 21, 2014, 18:39
Нам с тобой, увы, не по пути.
Не рискнул моей познать свободы.
Ты меня за всё, сосед, прости,
но таким, как ты не пишут оды.
Много было разного у нас:
праздников, обид и огорчений,
но настал тот подходящий час
молча разойтись без объяснений.
Время дело сделало своё –
слишком уж различны интересы.
Я читаю Виктора Гюго,
ты – заметки лживой желтой прессы.
Я рисую маслом на холсте,
а ты пишешь слово на заборе.
Больно, очень больно в суете
на меня ты руку поднял в ссоре.
Знай, сосед, я всё тебе прощу,
все твои обиды, унижения –
я прощу, но больше не впущу.
В дом мой не ходи без приглашения.
Все закрою двери на замок,
я тебе, сосед, уже не верю.
Ты мне важный преподнес урок:
человек смог оказаться зверем.
Будь же счастлив, милый мой сосед,
не пиши вдогонку телеграмму.
Я, предвидя скорый твой ответ,
душу чтоб не рвать, читать не стану.

А. Дмитрук
Тільки недавно відео дивився. Зачот! Прекрасний вірш. Молодець Настя. Ти чув, як Gintas Litinskas її вірші на музику поклали?

alant

Цитата: Иван-Царевич от апреля 21, 2014, 18:42
Цитата: alant от апреля 21, 2014, 18:39
Тільки недавно відео дивився. Зачот! Прекрасний вірш. Молодець Настя. Ти чув, як Gintas Litinskas її вірші на музику поклали?
А якже, тіки це вже пулітика.
Я уж про себя молчу

I. G.

...И мимимишечных круглышек,
Что безусловно хороши,
Но очень вредны для души.

Быстрый ответ

Обратите внимание: данное сообщение не будет отображаться, пока модератор не одобрит его.

Имя:
Имейл:
Проверка:
Оставьте это поле пустым:
Наберите символы, которые изображены на картинке
Прослушать / Запросить другое изображение

Наберите символы, которые изображены на картинке:

√36:
ALT+S — отправить
ALT+P — предварительный просмотр