Čteme česky

[Мечтатель]

Děvce stálo zamlklé a nespouštělo očí z píšťaly a krysaře. Když krysař mlčel, řekla zcela tiše:

,,Líbíte se mi, krysaři. Nežli přišel soumrak, viděla jsem ve vašich černých vlasech stříbrné nitky. Nežli jste promluvil, pozorovala jsem na vašem čele vrásky. Ale přesto se mi líbíte. Milovalo vás jistě mnoho žen." ,,Snad," odvětil krysař. ,,Nepamatuji se." Slova krysařova měla podivný a jímavý přízvuk. Děvče zvážnělo. Naklonilo se ke krysaři, takže cítil téměř horký jeho dech.

,,Líbíte se mi, krysaři," děla. ,,Ale na vašem místě zapískala bych na píšťalu — plně — vší silou —"

"Девушка стала молчаливой и не спускала глаз с дудки и крысолова. Когда крысолов (за)молчал, она сказала совсем тихо:

"Вы мне нравитесь, крысолов. Прежде чем наступили сумерки, я видела в ваших чёрных волосах серебряные нити. Прежде чем вы заговорили, я заметила на вашем челе морщинки. Но всё-таки вы мне нравитесь. Много женщин, наверное, вас любило."

"Возможно", ответил крысолов. "Не помню." У слов крысолова была странная и волнующая интонация.  Девушка посерьёзнела. Склонилась к крысолову - так, что теперь чувствовалось его жаркое дыхание.

"Вы мне нравитесь, крысолов," она произнесла. "Но на вашем месте я заиграла бы на дудке - сполна - во всю мочь..."

[Мечтатель]

Мне кажется, здесь нет "даже". "А раз так" или "А если это так".

Ну да, как-то так, наверное.

[Мечтатель]

,,Víte, co by to znamenalo?" otázal se krysař temným hlasem. ,,Já to nevím. Vím pouze, že mne časem pojímá úzkost. Hledím na svou píšťalu jako na něco, co mnohé zahubilo a co ještě mnohé zahubí. A pak se usměji. Není to nic než právě pěkná píšťala, sama jste to řekla. A já nejsem více než krysař, který má odvádět nezvané hosty. Krysař, který jako Ahasver jde z města do města, z jihu na sever, ze západu na východ. A jako Ahasver nemám stání. Pobyl jsem zde příliš dlouho, cizinko."

,,Ne," pravila. A pak šeptala tiše: ,,Říkejte mi Agnes." ,,Agnes —," řekl. Mluvil měkce a hudebně. V jeho ústech vše nabývalo kouzla. Hleděla na něho napjatě. ,,Odejdete záhy z Hameln?" ,,Nevím," řekl. ,,Není to v mé vůli. A — —" Odpověděla pohledem.

Usmála se svěžím a čistým smíchem mládí a radosti. Znělo to jako zvony vzkříšení.

,,Myslím, že tu máte co činiti; je tu mnoho krys." A vážněji dodala: ,,Zůstaňte, krysaři."

"Знаете, что бы это значило?" глухим голосом спросил крысолов. "Я этого не знаю. Знаю только, что иногда меня охватывает тоска. Гляжу на свою дудку как на нечто, погубившее многих, и на то, что ещё многих погубит. А потом улыбаюсь. Это только действительно красивая дудка, вы сами сказали. А я не более чем крысолов, который должен увести незваных гостей. Крысолов, который идёт, как Агасфер, от города к городу, с юга на север, с запада на восток. И, как у Агасфера, нет у меня пристанища. Пробыл я здесь слишком долго, незнакомка."

"Нет", сказала она. И затем тихо прошептала: "Зовите меня Агнес." "Агнес-," произнёс он. Молвил мягко и мелодично (музыкально). В его устах всё обретало очарование. Она смотрела на него с напряжением. "Уйдёте из Гамельна рано?". "Не знаю,", сказал он. "То не в моей воле. А --" Она ответила взглядом.

Засмеялась свежим и чистым смехом молодости и радости. Прозвучало это как колокола воскресения.

"Думаю, что здесь у вас будет, чем заняться; здесь много крыс." И более серьёзно добавила: "Останьтесь, крысолов."

[Мечтатель]

Neodpovídal. Zraky jejich se utkaly. Hleděla neklidně a tázavě do planoucího krysařova zraku. Větvička jasmínu chvěla se v její ruce. ,,Mám milence," řekla. Krysař ji vzal za ruku.

,,Nechci ho viděti. Nechci o něm slyšeti. Vím, že je na světě mnoho šeredných věcí. Co je mi po tom, nepřijdou-li mi do cesty. Nechci ho viděti. Ale kdybych ho viděl..."

Hlas krysařův zesmutněl a ztemněl. Znělo to vážně a varovně jako hrana.

,,Ne," vydechla. Ale nebylo jisto, co znamenalo toto ne. Ocitli se na prudkém spádu, kde nečiní se kroky, kde zbývá pouze let. Podržel její ruku ve své a nechala mu ji. Stiskl. Stiskl ji prudce a vášnivě, že by byla vykřikla bolestí. Opakovala přesto stisknutí. Tato bolest ji omamovala.

,,Agnes — —," řekl. Znělo to jako otázka a jako prosba. Pohlédla na něho a usmála se. ,,Ano," řekla. A bylo zřejmo, co znamenalo toto ano. Bylo zcela nahé, bez ostychu a bez výhrad. A děvče ve dveřích podalo krysaři snítku jasmínu.

"Он не ответил. Взгляды их столкнулись. Она смотрела беспокойно и вопрошающе навстречу горящему взору крысолова. Веточка жасмина дрожала в её руке. "У меня есть любимый," сказала она. Крысолов взял её за руку.

"Не хочу его видеть. Не хочу о нём слышать. Знаю, что есть на свете много скверных вещей. Что мне до того (?), не перейдут ли мне дорогу. Не хочу его видеть. Но если бы я его увидел..."

Голос крысолова стал печальным и глухим. Звучало это серьёзно и остерегающе, как погребальный звон.

"Нет," выдохнула она. Но не было ясно, что значило это "нет". Они очутились на крутом склоне, где не нужны шаги, где остаётся лишь полёт. Он подержал её руку в своей, и она оставила её. Сжал. Сжал её резко и страстно, что она могла бы вскрикнуть от боли. Несмотря на это она повторила (opakovat - "повторить") пожатие. Эта боль её одурманивала.

"Агнес --," он произнёс. Прозвучало это как вопрос и как просьба. Она глянула на него и улыбнулась. "Да", сказала она. И было очевидно, что означало это "да". Оно было совсем обнажённым, без стеснения и без оговорок. И девушка в дверях подала крысолову жасминовую веточку."

[Мечтатель]

2

Byl to kout v dobrém hanzovním městě Hameln, kout tichý a opuštěný, skoro jako by města nebylo. Těžké vozy nehrčely tudy s náklady zboží; nehlučely tu trhy a nejezdili zde jezdci v bohaté zbroji. Ani procesí tudy nechodila. Pouze hlas zvonu zněl sem z chrámu svaté Trojice v Hameln, hlas vážný a zádumčivý, ale z těch hlasů, kterým, poněvadž jsme je často slyšeli, zapomínáme naslouchati. Aspoň Agnes, otevřela-li své okénko, slyšela spíše jiné hlasy.

Bylať pod jejími okny zahrada v květu, kde zpívali jí ptáci, kde vše bzučelo životem a úsměvy na její pozdrav. V zahradě bylo tolik vůní, z nichž kterákoli dovedla opojovati. A Agnes se zdálo, že je květem mezi květy a vůní mezi vůněmi.

Byl tu také dům s prejzovou střechou, starý a skrytý zelení kaštanů. Ale tento dům dovedl tak náhle zjasněti a otevříti se v slunci.

Matka krásné Agnes, žena znavená spíše nežli lety smutnými příběhy, na které vzpomínala s hrůzou a steskem, chvěla se zimomřivě a ploužila se domem jako stín. Slunce a světlo ji lekalo; prchala před ním jako noční pták.

Ale Agnes nezdálo se nic lekati, hleděla s důvěřivým úsměvem do příštích dnů.

"То был угол в добром ганзейском городе Гамельне, угол тихий и заброшенный, как будто города почти не было. Тяжёлые телеги, нагруженные товарами, не громыхали тем путём; не шумели там рынки и не проезжали здесь всадники в богатых доспехах. Даже и крестным ходом тут не ходили. Лишь голос колокола доносился сюда от храма Св. Троицы в Гамельне, голос солидный и задумчивый, но из тех голосов, к которым, так как мы часто их слышали, мы забываем прислушиваться. По крайней мере Агнес, если она открывала своё окошко, слышала скорее другие голоса.

Под её окнами был сад в цвету, где пели ей птицы, где всё звенело жизнью и улыбками (в ответ) на её приветствие. В саду было столько запахов, какой угодно из них мог опьянить. И Агнес казалось, что она - цветок среди цветков, аромат среди ароматов.

Был там также дом с черепичной крышей, старый и скрытый (за) зелёными каштанами. (Но этот дом мог так внезапно проясниться и открыться на солнце.)

Мать прекрасной Агнес -  женщина, изнурённая не годами, а скорее печальными событиями, о которых она вспоминала с ужасом и тоской - зябко дрожала и перемещалась по дому подобно тени. Солнце и свет её пугали; она бежала от них словно ночная птица.

Но Агнес ничто не казалось пугающим, она глядела с доверчивой улыбкой в грядущие дни."

[Мечтатель]

A krysař stále pobýval v Hameln.

Vyháněl krysy.

Byla to událost pro Hameln. Děti a staří provázeli ho na jeho cestách. Děti a staří divili se krysám, které šly za ním slepě do záhuby, fascinovány jeho píšťalou, sotva více slyšitelnou pro dobré a počestné občany města nežli vzdálené bzučení hmyzu.

A vlny řeky přijaly krysy a pohltily je. — Vlny řeky je přijaly a nesly do moře, do vzdáleného moře; nikdy už neporuší dobré chuti ctihodných kupců hanzovního města.

Krysař vyháněl krysy; ale kromě toho byl jiný důvod jeho pobytu v Hameln.


"А крысолов постоянно бывал в Гамельне.

Изгонял крыс.

Для Гамельна это было событием. Дети и старики сопровождали его на его путях. И стар, и млад дивились крысам, которые слепо шли за ним к погибели, зачарованные его дудкой, для добрых и честных граждан города едва более слышной, чем отдалённое жужжание насекомого.

И волны реки приняли крыс и поглотили их. - Волны реки приняли их и несли к морю, к отдалённому морю; никогда уже не повредят они приятному аппетиту достопочтенных купцов ганзейского города.

Крысолов изгонял крыс; но, кроме того, была другая причина его пребывания в Гамельне."

[Мечтатель]

III

Sepp Jörgen, rybář, bydlil na břehu Vesery tam, kde se sbíhala s Havolou. Měl malý a chudý domek. Vedl život ubohý a nuzný.

Lidé všech cechů v Hameln posmívali se ubožáku. Chápal tak příliš těžko. Byl to dobrý, ale těžkopádný hoch. Říkali, že se usmívá a pláče až příštího dne. A měli pravdu.

Co se týče ryb, nebylo třeba myšlenek. Bylo třeba rozhoditi sítě a čekat. Čekat Sepp Jörgen uměl jako málokdo. Čekal trpělivě a odevzdaně; dočekal se však málokdy čeho. Říkají, že se tak děje těm, kdo odevzdaně a trpělivě čekají.

"Зепп Йорген, рыбак, жил на берегу Везера - там, где он сливается с Хафелем. Имел маленький и бедный домишко. Жизнь вёл убогую и полную нужды.

Люди всех цехов в Гамельне посмеивались над горемыкой. Соображал он чересчур тяжело. Это был добрый, но неуклюжий парень. Говорили, что он улыбается и плачет на следующий день. И были правы.

Что касается рыб, в думах не было нужды. Требовалось раскинуть сеть и ждать. Ждать Зепп Йорген умел как мало кто. Ждал терпеливо и покорно; однако ж редко когда дожидался. Говорят, что так происходит с теми, кто покорно и терпеливо ждут."

[Мечтатель]

Ale Sepp Jörgen neztrácel trpělivosti. Chápal, že den se musí podobat dnu a noc noci. Chápal, že se rodí někteří k štěstí a jiní ke strastem. Chápal, že jsou páni v nádherných kožiších a krásných řetězích na radnici, kteří poroučejí, a že je chudina v temných, vlhkých doupatech, které nutno poslouchat. To vše chápal, poněvadž viděl to po celý svůj život.

Věděl také, že je nutno vyhnout se z cesty, jedou-li po říšské silnici opilí lancknechti. To všechno věděl, třeba byl nechápavý hoch.

A věděl posléze, že se mu všichni posmívají. Druhové rybáři, děvčata v Hameln. Bolelo ho to časem a bylo těžko říci, co více bolelo. Svíral často pěsti a také srdce mu to mnohdy svíralo. Naneštěstí, dík neblahému určení Seppa Jörgena, až příští den. A tak odcházeli klidně muži, když ho uráželi, a ženy, které by byl mohl milovat, mizely v dáli. Bylo to určení rybářovo. A neuniknete určení.

"Но Зепп Йорген не терял терпеливости. Он понимал, что день должен походить на день, а ночь на ночь. Понимал, что некоторые рождаются на счастье, а другие на страдания. Понимал, что есть господа в роскошных шубах и красивых цепях в ратуше, которые приказывают, и есть беднота в тёмных, сырых норах, которой нужно слушаться. Всё это он схватывал, потому что видел это всю свою жизнь.

Он знал также, что надобно посторониться с дороги, если едут по имперскому тракту пьяные ландскнехты. Всё это он знал, хоть и был непонятливым парнем.

И, наконец, он знал, что все над ним насмехаются. Товарищи рыбаки, девчата из Гамельна. Иногда это его мучило, и трудно было сказать, что больше мучило. Он часто сжимал кулаки, и также не раз это сжимало ему сердце. К несчастью, благодаря худой судьбине Зеппа Йоргена, на следующий день. И так уходили спокойно мужчины, когда его оскорбили, и женщины, которых он мог бы любить, исчезали вдалеке. Было то участью рыбака. И неизбежной участью."

[Мечтатель]

A přece Sepp Jörgen byl statný hoch, silných svalů, pevných pěstí. Statný a ne ošklivý hoch, hoch dobrého srdce a dobrých, poněkud zalekaných očí.

Vše, co měl, byl drozd v kleci, kterého úzkostlivě ošetřoval. Dovedl to, poněvadž to vše bylo jednoduché a prosté, den co den stejné a den co den krásné, jak se aspoň Jörgenovi zdálo. Drozd v kleci se mu neposmíval ani ho neranil. A bylo-li rybáři krušno a těžko, dovedl utišiti poněkud jeho pošetilé srdce. Rybář Jörgen naslouchal zpěvu konejšivému a jasnému. Zapomínal na špatný lov, na svoji nouzi, na urážky všech v Hameln a na krásné dívky, které měli jiní a nikdy on. Usmíval se, ukolébán zpěvem; a vše se na ubohého usmívalo. Ženy přicházely a líbaly ho.

Pták zpíval.

A Sepp Jörgen žil, ničeho dále nečekaje.

"И всё же Зепп Йорген был статным малым, с сильными мышцами, с крепкими кулаками. Статный, не уродливый парень - юноша с добрым сердцем и добрыми, немного испуганными глазами.

Всё, что у него было - это дрозд в клетке, за которым он старательно ухаживал. Он справлялся с этим, так как всё это было нехитро и просто, изо дня в день одинаково и изо дня в день прекрасно, как по крайней мере казалось Йоргену. Дрозд в клетке над ним не смеялся, как и не ранил. А если рыбаку было трудно и тяжко, (дрозд) был способен немного утихомирить его безумное сердце. Рыбак прислушивался к пению успокаивающему и ясному. Забывал о худом улове, о своей нужде, об обидах всех в Гамельне, и о красивых девушках, которые были у других и никогда у него. Он улыбался, убаюканный пением; и всё улыбалось убогому. Женщины приходили и целовали его.

Птица пела.

И Зепп Йорген жил, ничего более не ожидая."

[Мечтатель]

IV

Milenec jmenoval se Kristián. Říkali mu dlouhý Kristián.

Měl plavé vlasy a modré oči. Měl všechno, co může míti občan v Hameln: počestné rodiče a zachovalé jméno a úctu k radnici a kostelu. Byl zaměstnán v obchodě svého strýce v podloubí náměstí v Hameln. Byl to soukenný obchod, známý široko daleko. A ježto strýc Kristiánův byl bezdětek, kojil se Kristián nadějí, že se stane dědicem. Chyba byla ta, že strýc Ondřej, třeba nemladý, neustával ve svých záletech kupce, který může platiti, záletech pohoršujících město tak ctihodné. Dlouhý Kristián činil, co mohl. Odváděl pokušení od strýcovy cesty. Dohodil mu pannu Gertrudu, letitou a prostou svůdnosti, za hospodyni. Strýc Ondřej měl tak málo času pro své lásky. A tak kolísal Kristián mezi úzkostí a nadějí. Kromě toho miloval Agnes.

Vypravoval jí o svých starostech a bezesných nocích, kdy myšlenka na svůdnice tlačila ho jako můra: vypravoval jí o záletech strýcových s pohoršením, kterého je schopen muž počestný a ohrožený dědic.

Agnes naslouchala.

Péčí její bylo, aby Kristián nevěděl o krysaři a krysař neuzřel Kristiána.

Kristián, pravda, mluvil občas o krysaři: o jeho zásluhách, jakož o tom, že řemeslo krysaře, třeba užitečné, nezdá se mu dost ctihodným a rozšafným.

Agnes naslouchala a souhlasila; Kristiánovi se aspoň zdálo toto mlčení souhlasem. Krysař byl stále ještě v Hameln. A dlouhý Kristián stále kolísal mezi úzkostí a nadějí.

"Имя возлюбленного было Кристиан. Называли его длинным Кристианом.

У него были светлые волосы и голубые глаза. Он имел всё, что может быть у гражданина в Гамельне: почтенных родственников , и честное имя, и уважение к ратуше и церкви. Был занят в лавке своего дяди в аркаде площади Гамельна. То была суконная лавка, известная далеко вокруг. И так как дядя Кристианов был бездетен, Кристиан питал надежду, что станет наследником. Изъян был в том, что дядюшка Ондржей, хоть и немолодой, не прекращал своего волокитства купца, способного платить, волокитства, возмущавшего столь достопочтенный город. Длинный Кристиан делал, что мог. Уводил соблазны с дядюшкиного пути. Приискал ему в хозяйки госпожу Гертруду, пожилую и лишённую привлекательности. Так у дяди Ондржея было немного времени для его любовных (историй). И так колебался Кристиан между тревогой и надеждой. Кроме того, он любил Агнес.

Он рассказывал ей о своих заботах и бессонных ночах, когда мысль о соблазнительницах угнетала его словно кошмар: рассказывал ей о дядюшкином волокитстве с негодованием, на которое способен мужчина целомудренный и поставленный под угрозу наследник.

Агнес слушала.

Заботой её было, чтобы Кристиан не узнал о крысолове, а крысолов не увидел Кристиана.

Кристиан, правда, иногда говорил о крысолове: о его заслугах, как и о том, что ремесло крысолова, хоть и полезное, не кажется ему достаточно уважаемым и благоразумным.

Агнес слушала и соглашалась; по крайней мере Кристиану это молчание казалось согласием. Крысолов был всё ещё в Гамельне. А длинный Кристиан всё колебался между тревогой и надеждой."

   

[Damaskin]

lásky

Я так понимаю, это дословно переводится "любови"?

[Мечтатель]

V

Nad krásným hanzovnim městem Hameln, pýchou všech obyvatelů, týčí se vrch Koppel, který jest jejich nemenši pýchou.

V neděli opouštějí měšťané brány města a svátečně vyšňořeni stoupají na Koppel. Stoupání je prudké a pot řine se s jejich čel; ale jak krásný pohled odtud na celé město a na celý kraj!

Stoupati nutno sosnovým lesem, ztemnělým poněkud, a aniž by občané Hameln chápali, smutným. Ale nejsmutnější les pozbude smutného svého rázu, naplní-li ho veselé a rozvážné hovory kupců hanzovního města, ctihodných jejich manželek a dívek a jinochů hamelnských.

Nad touto sférou, vrcholnou pro většinu, poskytuje vrch Koppel jiné možnosti. Vyjdete náhle z lesa. Jdete roztroušenými balvany, zbloudilými sem před staletími. Vše je zde nahé, prosté a veliké. Usaďte se a pohleďte dolů na město. Vyhřívejte se na slunci a užívejte nedělního klidu. Neboť kdybyste kráčeli dále, dojdete k propasti.

Propast zeje, chladná a hluboká. Nedohlédnete do ní. A hodíte-li tam kámen, padá tak dlouho. Vrch Koppel má své tajemství; propast není prý pouze propastí, ale je cestou. Tak říkají někteří smělejšího ducha, odvažující se až k okraji a zkoumající hádanku Koppelu.

Nikdo však neví.

"Над прекрасным ганзейским городом Гамельном, гордостью всех жителей, высится гора Коппель, которая является не меньшей их гордостью.

В воскресенье покидают горожане ворота града и празднично наряженные поднимаются на Коппель. Восхождение круто, и пот льёт у них со лба; но как прекрасен вид оттуда на целый город и на весь край!

Подниматься нужно сосновым лесом, немного потемневшим, и (граждане Гамельна даже не поняли бы), печальным. Но и печальнейший лес утратит печальный свой характер, если заполнят его весёлые и рассудительные разговоры купцов ганзейского града, почтенных их супруг, и дев, и юношей гамельнских.

Над этой сферой, завершающей для большинства, гора Коппель предоставляет иные возможности. Выходите вдруг из леса. Идёте по рассыпанным валунам, заблудившимся здесь столетия назад. Всё здесь голо, просто и велико. Сядьте и взгляните вниз на город. Погрейтесь на солнце и насладитесь воскресным спокойствием. Потому что если бы вы ступили дальше, подошли бы к пропасти.

Пропасть зияет, холодная и глубокая. Не обозрите её. А если бросите туда камень, он падает так долго. У горы Коппель есть свои тайны; пропасть, якобы, не только пропасть, но и дорога. Так говорят некоторые самого смелого духа, отваживающиеся (подойти) к краю и исследующие загадку Коппеля.

Однако никто не знает."

[Мечтатель]

lásky

Я так понимаю, это дословно переводится "любови"?

Да, вот склонение:
(wikt/en) láska#Czech

[Damaskin]

lásky

Я так понимаю, это дословно переводится "любови"?

Да, вот склонение:
(wikt/en) láska#Czech

Спасибо.

[Мечтатель]

Říkají pouze, že cesta odtud vede pod zemí daleko. Daleko, daleko přes hory a řeky. Do Sedmihradska až. Ale říkají tak, nevědouce, od koho to slyšeli. Jisto, že nikdo dosud, pokud známo, nedokončil odvážné této cesty, jisto, že nikdo dosud nedospěl tudy do země sedmihradské.

Kteréhosi dne stanul krysař nad touto propastí.

Prošel sosnovým lesem a holým vrchem, kde se hřáli hadi v poledním slunci. Krysaře to pudilo dál a dále.

Stál až na okraji, mnohem dále, než se odvážil kdo z rodáků Hameln. Stál až na okraji a zdálo se, že mluví s propastí, milenkou sebevrahů.

Jisto je, že propast lákala krysaře; stál nad ní zamyšlen a sám. Občanům v Hameln nelíbil by se výraz jeho očí; nebyla tu pouze propast, ale byly tu dvě propasti.

"Говорят только, что дорога оттуда ведёт далеко под землёй. Далеко, далеко через горы и реки. До самого Семиградья (т. е. Трансильвании, "Siebenbürgen"). Но говорят так, не ведая, от кого это слышали. Определённо, что пока никто, насколько нам известно, не завершил отважного сего пути, верно, что никто пока не достиг этой дорогой земли Семиградской. 

В один из дней остановился крысолов над той пропастью.

Прошёл он сосновым лесом и голой горой, где в последних (лучах) солнца грелись змеи. Крысолова то побудило (идти) всё дальше и дальше.

Он стоял на (самом) краю, намного дальше, чем осмеливался кто-нибудь из уроженцев Гамельна. Он стоял на самом краю, и казалось, что он говорит с пропастью, возлюбленной самоубийц.

Определённо, пропасть манила крысолова; он стоял над ней задумчивый и одинокий. Гражданам в Гамельне не понравилось бы выражение его глаз; то была не только пропасть, но были там две пропасти."

[Мечтатель]

VI

Onoho dne ležel Sepp Jörgen na palouku poblíž své chaty, hlavu maje opřenu o kupu sena. Seno vonělo a Jörgen usnul malátným a těžkým spánkem.

Stalo se tehdy, že na Jörgenův palouk zabloudila dvě děvčata z Hameln. Byla to Lora, dcera řezbáře Wolframa, a Kätchen, dcera pekaře Grilla. Obě měly plavý vlas a zvědavé oči a obě byly opilé mládím. Přicházely rozesmáté svou krásou a zkrásnělé svým smíchem. Spící rybář vzbudil jejich zvědavost. Připlížily se k spícímu po špičkách a dívaly se do jeho tváře — —

Spící neuslyšel kroků. Jeho prsa zdvihala se a klesala v pravidelném rytmu; jeho košile byla rozhalena; bylo viděti jeho zarostlá a mohutně klenutá prsa.

Lora Wolframová přisedla k spícímu. Sklonila se svým mladým a pružným tělem nad ním, zatajujíc dech, aby ho neprobudila. Ale opatrnost tato byla zbytečná. Sepp Jörgen se neprobudil. Také Kätchen nabyla odvahy. Dotkla se měkkou svou rukou lehce kučeravých vlasů spícího. Zachvěl se lehce, jakoby pod dotekem něčeho chladného a ošklivého. A přece ruce Kätchen nebyly ani chladné, ani ošklivé. Všichni v Hameln znali naopak krásné její ruce.

Ale Sepp Jörgen přes toto zachvění se neprobudil.

"В тот день лежал Зепп Йорген на лужайке поблизости от своей лачуги, прислонив голову на копну сена. Сено пахло, и Йорген уснул слабым и тяжёлым сном.

Случилось тогда, что на Йоргенову лужайку забрели две девицы из Гамельна. То была Лора, дочь резчика Вольфрама, и Кэтхен, дочь пекаря Грилля. У обеих были светлый волос и любопытные очи, и обе были опьянены молодостью. Они проходили, смеясь от своей красы и становясь ещё краше от своего смеха. Спящий рыболов пробудил их любопытство. Они подкрались к спящему на цыпочках и посмотрели на его лицо--

Спящий не услышал шагов. Его грудь поднималась и опускалась в равномерном ритме; его рубаха была распахнута; было видно его заросшую и могучую выпуклую грудь.

Лора Вольфрамова подсела к спящему. Наклонилась над ним своим юным и гибким телом, затаив дыхание, чтобы его не разбудить. Однако предосторожность та была излишней. Зепп Йорген не проснулся. Также и Кэтхен набралась смелости. Она легко коснулась мягкой своей рукой кудрявых волос спящего. Он слегка вздрогнул, будто от соприкосновения с чем-то холодным и отвратительным. А ведь руки Кэтхен не были ни холодными, ни противными. Напротив, все в Гамельне знали прекрасные её руки.

Но Зепп Йорген не проснулся от этого содрогания."

[Мечтатель]

Oči děvčat hořely zvláštním ohněm. Tento muž, tak blízký a tak lhostejný, dráždil v spánku zájem, kterého nikdy neprobudil bdící. Zdálo se, že vše malicherné, směšné a titěrné, co se pojilo k jeho jménu, bezvědomím spáčovým se tratí; zbyl tu muž, odpočívající v kupě sena.

,,Kdyby to nebyl Jörgen," pravila Kätchen, krčíc rameny.

A Lora, dcera řezbáře Wolframa, opakovala: ,,Kdyby to nebyl Jörgen."

Seděly chvíli nad spícím, roztoužené a snad něžné, drážděny neurčitými sny o rozkoši a lásce. Vlna opojení zaplavila mladá jejich těla. Cosi je pudilo do náruče silného a svalnatého hocha.

A seno vonělo a posečené květy v něm.

,,Kdyby to nebyl Jörgen," opakovala Kätchen trochu lítostivě, ,,bylo by možno ho milovat. Není ošklivý. A jistěže málokdo by se mu mohl silou rovnat. Pravili mi, že s Jörgenem nejsou žerty."


"Очи девушек горели странным огнём. Этот мужчина, настолько близкий и настолько равнодушный, вызывал во сне интерес, который никогда не возбуждал бодрствующий. Казалось, что всё пустяковое, смешное и ничтожное, что связалось с его именем, от беспамятства спящего исчезает; остался же тут мужчина, отдыхающий в копне сена.

"Если бы это не был Йорген," произнесла Кэтхен, пожимая плечами.

И Лора, дочь резчика Вольфрама, повторила: ""Если бы это не был Йорген."

Они посидели минуту над спящим, обуреваемые томлением и, возможно, разнежившиеся, возбуждённые неопределёнными мечтами о наслаждении и любви. Волна опьянения затопила юные их тела. Что-то тянуло их в объятия сильного и мускулистого парня.

А сено пахло, и скошенные цветы в нём.

"Если бы это не был Йорген," повторила Кэтхен с немного бо́льшим сожалением, "можно было бы его любить. Он не противен. И наверное мало кто мог бы равняться с ним силой. Мне говорили, что с Йоргеном не до шуток."

[Мечтатель]

,,— — Příštího dne," mínila Lora. ,,Činí vše o den později. Ožení-li se kdy, tedy jistě si na svou nevěstu vzpomene až příštího dne. Chudáček, bude mít smutnou svatební noc!"

Slova Lořina, končící dušeným smíchem, probudila spáče. Prvý okamžik hleděl naprosto nejistě, neuvědomiv si místa ani času. Zíral na rozehřáté tváře děvčat podivným, užaslým pohledem. To bylo příliš mnoho pro bujný rozmar dívek z Hameln. Vypukly v nehorázný smích, smích daleko slyšitelný, v zdravý, smyslný a překypující smích, smích ženy, která by ráda hřešila.

Nechápavě a němě hleděl rybář na smíšky. Pak povstával pomalu a ještě všecek zahleděn na Kätchen a Loru. Ale to přesahovalo míru. Kätchen a Lora vzpomněly si náhle, že nebylo by radno dáti se spatřiti v společnosti Seppa Jörgena, jehož směšnost vynikla tak náhle u bdícího. Zmizely, dříve než Jörgen se mohl vzpamatovati. Ale ještě z dálky bylo možno slyšet jejich neukrotitelný smích.

Sepp Jörgen stál a nechápal; bylo tomu vždycky tak.

"--На следующий день," подумала (mínit - "иметь в виду", "предполагать", "думать") Лора. "Делает всё на день позднее. Если когда-нибудь женится, стало быть и о своей невесте вспомнит на следующий день. Бедняжечка, у него будет печальная свадебная ночь!"

Слова Лорины, завершившиеся приглушённым смехом, разбудили спящего. Первое мгновение он смотрел совершенно неуверенно, не осознавая ни места, (где он находился), ни времени. Взирал на разгорячённые лица девушек странным, изумлённым взглядом. Этого было чересчур много для оживлённого настроя девушек из Гамельна. Они прыснули несуразным смехом, смехом далеко слышавшимся - здоровым, чувственным и (переполненным) смехом женщины, которая рада была бы согрешить.

Непонимающе и немо глядел рыбак на хохотушек. Затем начал понемногу привставать, всё ещё уставившись на Кэтхен и Лору. Но это уже превышало меру. Кэтхен и Лора вдруг вспомнили, что не следовало бы позволить себе быть замеченными в обществе Зеппа Йоргена, чья смехотворность так внезапно (выделилась, отличилась) у бодрствующего. Они исчезли, прежде чем Йорген сумел опомниться. Но ещё издалека можно было услышать их неукротимый смех.

Зепп Йорген стоял и не соображал; всегда с ним было так."

[Мечтатель]

VII

Noc byla vlahá a měsíčná. Náměstí v Hameln bylo pusté. Ponocný minul starou, pamětihodnou kašnu, pýchu Hamelnských, kašnu s Neptunem a tritony. Zmizel někde v podloubí. Pak bylo ticho.

Pouze u vrat domu řezbáře Wolframa (také počestný mistr pekařský Grill v něm měl svůj krámek!) choulilo se cosi jako člověk, ale zhroucené nějak a nelidské. Mělo to oči, oh, jaké žíznivé oči, upřené na jediný bod!

Když ponocný pískal opodál půlnoc, mihl se pod podloubím soukeník Ondřej, bera se někam k ženkám sídlícím u Svatého ducha. Jeho kroky přerušily noční ticho; ale to, co bylo zhrouceno, neohlédlo se ani.

"Ночь была тёплой и лунной. Площадь в Гамельне была пуста. Ночной сторож прошёл мимо старинного, достопамятного фонтана, гордости гамельнчан, фонтана с Нептуном и тритонами. Исчез где-то в аркаде. Затем настала тишина.

Только у ворот дома резчика Вольфрама (также и уважаемый мастер пекарского (ремесла) Грилль имел там свою лавочку!) жалось что-то человекоподобное, но какое-то сокрушенное и нечеловеческое. У него были глаза, ох, какие жаждущие глаза, устремлённые в одну точку!

Когда сторож просвистел поодаль полночь, мелькнул под аркадой суконщик Ондржей, пробираясь куда-нибудь к бабёнкам, проживающим у Святого Духа. Его шаги нарушили ночную тишину: но то, что было сокрушено, и не оглянулось."

[Мечтатель]

Pak tu šel ponocný; očekávání jakési zbystřilo jeho kroky. Ale než ještě došel k zhroucenému, ochabla jeho pozornost a zájem. Pokrčil rameny a bral se dále. Nebylo spropitného, nebylo ničeho. Byl to pouze Sepp Jörgen.

Nemluvil. Hleděl na vrata, jako by byla v jeho pohledu moc je otevříti. Ale vrata byla dobře zamčena. Řezbář Wolfram a pekař Grill zajisté spali; možná, že také Kätchen a Lora. Rozhodně byla okna zavřena a nebylo chuti je otevříti.

Seppa Jörgena nenapadl ostatně dětinský pokus vzbuditi pozornost. Zajisté, že zde byly drobné kaménky, vhodné k upozornění. Ale je marno a celkem zbytečno upozorňovati ženu, která nečeká. Sepp Jörgen, třeba nemoudrý, to chápal.

Sepp Jörgen sebou nehýbal; neznamenalo to, že by čekal.

Tu se mihl za jeho zády stín, dlouhý a ironický stín, vržený krysařem.

Krysař bloudil ulicemi; krysař míval neklidné noci. Krysař sklonil se nad Seppem Jörgenem, mumlajícím tichá, a přece vášnivá slova:

"Затем там снова прошёл сторож; какое-то ожидание напрягло его шаги. Но прежде чем он подошёл к сокрушённому, его внимание и интерес ослабли. Он пожал плечами и направился далее. Не было чаевых - не было ничего. То был всего лишь Зепп Йорген.

Он не говорил. Он смотрел на ворота, как будто в его взгляде была сила открыть их. Но ворота были хорошо заперты. Резчик Вольфрам и пекарь Грилль, конечно, спали; Кэтхен и Лора, возможно, тоже. Окна были решительно затворены и не было охоты их открыть.

К тому же Зеппу Йоргену не приходила в голову ребяческая попытка возбудить внимание. Наверное, тут были мелкие камешки, подходящие для этого. Но тщетно и в целом бесполезно привлекать внимание женщины, которая не ожидает. Зепп Йорген, хоть и немудрящий, это понимал.

Зепп Йорген не шевелился; это не означало, что он выжидал.

Тут у него за спиной мелькнула тень, длинная и ироничная тень, отброшенная крысоловом.

Крысолов блуждал по улицам; у крысолова бывали беспокойные ночи. Крысолов склонился над Зеппом Йоргеном, бормочущим тихие и всё же полные страсти слова:..."

[Damaskin]

Да, в мультфильме все куда менее детально. А рыбак скорее похож на этакого даоса. И вообще атмосфера более мрачная.

[Мечтатель]

,,Smějete se, ano — — Smějete se Seppu Jörgenovi. Znám vás: Jsi Lora, dcera řezbáře Wolframa. Jsi Kätchen, dcera pekaře Grilla. Jste krásné... a krásnější, smějete-li se. Je zbytečno říkat vám to, poněvadž o tom příliš dobře víte. Ale je něco, čeho nevíte a co Sepp Jörgen vám poví. Smějete se, ale není radno smáti se muži, třeba by to byl pouze Jörgen. — Je pravda, že chápu pomalu, je pravda, že říkám teprve dnes, co jsem měl včera říci. A vy jste odešly, aniž bych vám odhalil svou bolest. — Neposloucháte, když mluvím; propásl jsem svůj čas, jako vždycky. Mnoho lidi se mi už proto smálo; ale není smíchu, jenž by tolik dráždil jako smích ženy! Oh, jak jste se smály! Krev mi stoupá do hlavy a moje pěst se bezděčně svírá. — Jsem rybář, ano — ale mám pěsti... takové pěsti mám, že by mohly krásně hrdlo zaškrtit — bílé, krásné hrdlo, jaké u vás tuším.

Proč jste přišly na můj palouk? Nevolal jsem vás. Nehledal jsem vás. Nečekal. Přišly jste a sklonily se nad mou tvář. Snil jsem; měl jsem krásné a růžové sny, sny, jaké mívám, když mi zpívá drozd. Ale musím vám říci, že není už drozda. Zaškrtil jsem nejprve drozda. Bylo to vše, co jsem měl. Nezazpívá už. Nepotěší. V mé chatě bude ticho a mrtvo. Zkusil jsem sílu svých rukou. Je tak krásné rdousiti. Procitl jsem ze sna. Jak rezavý to byl smích! Jako by se smálo tisíc ďáblů.

A byly to pouze dvě ženy.

Není radno smát se muži, třeba to byl Jörgen. — Nyní je noc a vy spíte; ale co kdyby přišlo ráno a Jörgen nepohnul se z místa? A kdo vám praví, že ten prokletý smích přestane mi zníti v uších? Nepřestane-li, běda, Loro, běda, Kätchen!

Můj drozd je mrtev; vše je mrtvo, co jsem měl. Slyším jen smích... rezavý, pekelný smích — —"

"Вы смеётесь, да -- Смеётесь над Зеппом Йоргеном. Я знаю вас: Ты - Лора, дочь резчика Вольфрама. А ты - Кэтхен, дочь пекаря Грилля. Вы красивые... и ещё красивее, когда смеётесь. Напрасно вам говорить это, потому что вы об этом слишком хорошо знаете. Но есть что-то, чего вы не знаете, и что Зепп Йорген вам скажет. Вы смеётесь, но не следует смеяться над мужчиной, хоть бы это был всего лишь Зепп Йорген. - Это правда, что я понимаю немного, правда, что я говорю только сегодня то, что нужно было сказать вчера. А вы ушли, и (не смог бы) я раскрыть вам свою боль. - Вы не слушаете (сейчас), когда я говорю; прозевал я свой час, как всегда. Уж много людей поэтому надо мной смеялось; но нет смеха, который бы так дразнил, как смех женщины! Ох, как же вы смеялись! Кровь бросается мне в голову, и невольно сжимается кулак. - Да, я рыбак - но у меня есть кулаки... у меня такие руки, что прекрасно могли бы придушить шею - белую, красивую шею, какая, предполагаю, есть у вас.

Зачем вы пришли на мою лужайку? Я вас не звал. Я вас не искал. Не ждал. Вы пришли и склонились над моим лицом. Я видел сны; я видел прекрасные и розовые сны - какие у меня бывают, когда мне поёт дрозд. Но должен вам сказать, что дрозда уже нет. Сперва я задушил дрозда. Это было всё, что я имел. Он уже не запоёт. Не порадует. В моей избе будет тихо и мертво. Испытал я силу своих рук. Так здорово давить. Я пробудился ото сна. Как ржавый был тот смех! Как будто хохотала тысяча чертей.

А были это только две женщины.

Нельзя смеяться над мужчиной, хотя бы это был Йорген. - Сейчас ночь, и вы спите; но (если бы) наступило утро и Йорген не двинулся с места? И кто вам говорит, что тот проклятый смех перестанет раздаваться у меня в ушах? Если не перестанет - беда, Лора, беда, Кэтхен!

Мой дрозд мёртв; всё мертво, что у меня было. Я только слышу смех... ржавый, адский смех..."

[Мечтатель]

Да, в мультфильме все куда менее детально. А рыбак скорее похож на этакого даоса. И вообще атмосфера более мрачная.

Да, мрачновато.
Уже интересно, что там будет дальше, но я сознательно не заглядываю вперёд. Нельзя исключать, что таким образом удастся пройти всю книгу (приблизительно четверть произведения уже позади).

[Damaskin]

Уже интересно, что там будет дальше, но я сознательно не заглядываю вперёд. Нельзя исключать, что таким образом удастся пройти всю книгу (приблизительно четверть произведения уже позади).

Мне интересно, насколько концовка повести совпадает с концовкой мультфильма. В мультфильме она отличается от классической (когда Крысолов уводит детей из города).

[Мечтатель]

Krysař sáhl měkce na rameno rybářovo.

,,Vstaň, Jörgene."

Rybář hleděl tupě a nechápavě; co mu chtěl krysař?

,,Vstaň, Jörgene," pokračoval krysař. ,,Prošel jsem mnoho krajů a viděl jsem mnoho měst. Pravím ti proto, abys vstal. Není dobře klečeti."

Rybář hleděl tupě a nechápal; výraz jeho tváře se nezměnil.

,,Tvá Kätchen a tvá Lora tě neuslyší. Spí. Kdyby tě uslyšely, tím hůře, Seppe Jörgene; muž, který klečí, není už docela mužem."

Ale Sepp Jörgen neslyšel, hleděl kamsi do oken nebo do prázdna.

,,Chceš-li, Jörgene, řeknu ti celé tajemství; pro dva lidi je jen určitá míra lásky: ohraničená a nezměnitelná.

Nemiluj přespříliš, chceš-li býti milován; vyčerpáš sám všechnu lásku, určenou pro dva. Přemíra lásky, kterou dáváš, ničí možnost lásky, kterou bys měl bráti; to ti radí krysař, který mnoho viděl. Buď, jaký chceš; nedopusť pouze, aby tě žena měla, místo co bys měl míti ženu ty. Bud, jaký chceš; ani zlý nemusíš býti. Je to zbytečně hrubé, rybáři. Ale jsi-li dobrý, hleď se skrýti. Vstaň, Jörgene!"

Ale rybář sebou nepohnul.

Na věži chrámu svaté Trojice odbíjely hodiny.

Krysař mávl rukou. Litoval, ale nedovedl pomoci zhroucené masce u nedoslýchavých vrat domu řezbáře Wolframa.

,,Sbohem, Jörgene. Není ti pomoci," řekl posléze. ,,Nebudeš šťasten; ostatně, co je na tom? Štěstí není vrchol. Snad jsi zrozen pro něco lepšího, nejsi-li zrozen pro štěstí."

A krysař odcházel.

Nezdálo se, že by si byl rybář všiml jeho odchodu. Chápal všechno příliš pozdě. Mumlal cosi jednotvárného a smutného do nočního ticha. Žvatlal slova lásky a nenávisti, žvatlal sliby a hrozby. Ale vše znělo marně do noci.

Krysař zaměřil zatím do tiché uličky, k domku, kde bydlila Agnes. Zaklepal na okno.

Okno se otevřelo a také dveře.

"Крысолов мягко прикоснулся к плечу рыбака.

"Встань, Йорген."

Рыбак смотрел тупо и непонимающе; чего от него хотел крысолов?

"Встань, Йорген," продолжал крысолов. "Я прошёл много стран и видел много городов. Я тебе говорю, чтобы ты встал. Негоже стоять на коленях."

Рыбак смотрел тупо и непонимающе; выражение его лица не изменилось.

"Твоя Кэтхен и твоя Лора тебя не услышат. Спи. А если бы они тебя услышали, тем было бы хуже, Зепп Йорген; мужчина, который стоит на коленях, уже вовсе не мужчина."

Но Зепп Йорген не слышал, глядел куда-то на окна или в пустоту.

"Если хочешь, Йорген, я скажу тебе целую тайну; для двух людей есть только определённая мера любви: ограниченная и неизменная.

Не люби чересчур, если хочешь быть любим; исчерпаешь один всю любовь, определённую для двоих. Переизбыток любви, которую даёшь, уничтожает возможность любви, которую ты (мог) бы брать; это тебе советует крысолов, который много видел. Будь, каким хочешь; не позволяй только, чтобы женщина владела тобой, вместо того, чтобы владел женщиной ты. Будь, каким хочешь; но ты не должен быть злым. Это попусту грубо, рыбак. Но если ты добр, постарайся скрыть. Встань, Йорген!"

Но рыбак не шелохнулся.

На башне Св. Троицы пробили часы.

Крысолов махнул рукой. Он сожалел, но не сумел помочь сокрушенной фигуре (маске) у глухих ворот дома резчика Вольфрама.

"Прощай, Йорген. Ничто тебе не поможет," сказал он напоследок. "Ты не будешь счастлив; впрочем, что в том? Счастье - это не вершина. Возможно, ты рождён для чего-то лучшего, если не рождён для счастья."

И крысолов ушёл.

Не было видно, что рыбак заметил его уход. До него всё доходило слишком поздно. Он бормотал что-то однообразное и тоскливое ночной тишине. Лепетал слова любви и ненависти, обещания и угрозы. Но для ночи всё звучало тщетно.

Крысолов направился затем на тихую улочку, к домику, где жила Агнес. Постучал в окно.

Окно отворилось, а также дверь."