Лингвофорум

Е. И. Носов

ПЕРЕПРАВА



      То лето прошло в стремительном наступлении. Еще в конце июня наша батарея вела огонь с плац­дарма на берегу Днепра, а уже к сентябрю, продви­нувшись чуть ли не на шестьсот километров, подс­тупила к Польше.

      Впереди, над черепичными крышами и зелеными кущами городков и местечек, стали маячить непри­вычные силуэты темных готических костелов, начи­налась иная земля, и в частях царило оживленное оживление: Европа!

      В одну из коротких передышек старшина выдал нам свежее обмундирование взамен вконец износив­шегося, комбат, оглядев построенную батарею, при­казал всем постричься, побриться и начистить са­поги.

      Но уже на другой день новые гимнастерки, да и мы сами, запылились до прежней обыденности. Войска валили нескончаемым потоком. В клубах до­рожной пыли грохотали танки, артиллерия, шли за­чехленные «катюши», оседали под тяжестью бое­припасов грузовики, скрипели конные обозы со вся­кой солдатской пожитью. А мимо, уступая главную дорогу технике, по обочинам и тропкам все топала и топала матушка-пехота.

     Иногда от нечего делать кто-нибудь задевал с ма­шин:

     — Эй, пехота! Сто верст прошла — еще охота! Да­вай сюда, перекурим!

     Однако усталые, взмокшие пехотинцы, обвешан­ные скатками, подсумками, саперными лопатками, молча и сосредоточенно продолжали гуськом обте­кать забитую машинами дорогу.

     Но вот за пыльной, прореженной обстрелом ро­щицей вдруг открылась какая-то река с понтонной переправой. С высокого склона нам было видно, как скопившиеся войска вздулись гигантским клубком, из которого медленно выпутывалась узенькая лента машин и орудий и, вытянувшись на переправе, уст­ремлялась по ту сторону.

     — Все, братцы, припухаем... — заметил один из батарейцев, опасливо озираясь по сторонам. — Не хватало еще немецких пикировщиков.

     — Прошло их время, — отозвался другой. — Гля­ди-ка!

     Над переправой пронеслась четверка «Лавочки­ных» — недавно появившихся на фронте скорост­ных истребителей, прикрывавших с воздуха это уяз­вимое и опасное место.

     Сидеть на застрявших машинах, время от време­ни продвигавшихся на десяток-другой метров, вско­ре наскучило, и мы с командиром нашего орудия старшим сержантом Боярским спрыгнули за борт. Нам не терпелось скорее спуститься к реке, попить заграничной водицы, умыться и просто так поле­жать на зеленом лужку до той поры, пока пустят на переправу и нашу батарею.

     Внизу, на въезде, шумел, размахивал руками за­паренный и охрипший капитан. По красной повязке на рукаве кителя мы догадались, что это был сам на­чальник переправы. Его осаждали шоферы и ездо­вые, напирали со всех сторон, что-то кричали и тре­бовали, но он, увертываясь и ошалело мотая головой в запыленной фуражке, неприступно твердил:

     —  Ничего не знаю! Нич-чего не знаю!

     Он только что пропустил на мост колонну тяже­лых гаубиц и, заглядывая в блокнотик, превозмогая шум и галдеж, сипло вызывал:

     — Триста восьмой полк! Где триста восьмой?!

     Пехота триста восьмого, не спрашивая разреше­ния, уже давно была на той стороне, но полковые обозы, оттесненные мехчастями, съехали на берег и только теперь, дождавшись своей очереди, на рысях начали выкатываться из прибрежных лозняков. Погромыхивали походные кухни, некоторые уже кадили дымком, зеленые армейские фуры и просто крестьянские телеги, нагруженные патронными цинками, санитарными носилками, мешками с кру­пой и сухарями, тюками прессованного сена. Кони тоже были далеки от прежних кадровых стандар­тов — иные по-домашнему под дугой, с веревоч­ными вожжами, мослатые, вислобрюхие, с бабьими распущенными косицами по глазам, — неказистые обозные лошаденки, невесть где добытые за время долгого наступления из глубины России. Начальник переправы, поглядывая на них, хмуро кривился, должно быть от того, что вынужден был пропускать такую пеструю обшарпанную базарщину на ту сто­рону. Казалось, будь его воля, он завернул бы весь этот колхоз, свалил бы в кучу и поджег к чертовой бабушке. Но война не признавала никакой эстети­ки, и по ребристому настилу моста, разя дегтем и конским потом, обыденно и скучно затарахтели обозные телеги.

     И вдруг начальник переправы, всякое повидав­ший, вздрогнул и обалдело вытаращил глаза: над задком очередной повозки, покачиваясь из стороны в сторону, возвышалась над сенными тюками ка­кая-то лошадиная не лошадиная, баранья не ба­ранья, а черт знает какая морда с круглыми ушами и рыжим кудлатым коком.

     — Стой! Стой! — Капитан сорвался с места и вски­нул руки запрещающим крестом. — Стой, говорят!

Ездовые, не понимая в чем дело, недоуменно на­тянули вожжи, затпрукали, обоз остановился. На крик повалили любопытные. Вскочили с лужайки и мы с Боярским.

     — А это еще что такое? — доносился голос на­чальника переправы.

          Над толпой, что-то жуя, шевеля дряблыми сини­ми губами, рыжим валенком торчала голова верб­люда. Протиснувшись, мы увидели длинную телегу с решетчатыми бортами, сквозь которые выгляды­вало несколько станковых пулеметов. Коренастый, дочерна загорелый возница, похожий на фотографи­ческий негатив еще и оттого, что на нем сидела по­чти добела выцветшая пилотка, непонимающе ми­гал белыми ресницами.

      —  Что еще за новость? — гневно добивался на­чальник переправы, тыча блокнотом в сторону верб­люда, должно быть олицетворявшего в его глазах крайнюю разболтанность и непорядок. — Тебя спра­шивают!

     — Сами видите... Верблюд это... — промямлил наконец обозник.

     — Какой еще верблюд?! — побагровел капитан оттого, что животное это было все-таки названо со всей очевидной определенностью. — Какой еще, спрашиваю, верблюд?! — побагровел капитан. — Ты бы мне еще корову в оглобли поставил... Заворачи­вай к едрене фене!

     — Как же так, товарищ капитан...

     — А вот так! Никаких верблюдов!

     — Мне назад никак нельзя. У меня пулеметы.

     — Ничего не знаю!

     Возница растерянно посмотрел на собравшихся.

     — Товарищ капитан...

     — Все! Все! Не задерживай мне движение, а то вызову караульных. Совсем разболтались, понима­ешь... Армия это тебе или цыганский табор? Да ты хоть соображаешь, кочанная твоя голова, куда всту­пают наши войска? Перед нами Европа, вот она, а ты прешься со своим верблюдом, позоришь Совет­скую Армию. Тьфу!

        Капитан ожесточенно сплюнул и брезгливо оки­нул воспаленными от колготы и бессонницы глаза­ми громоздкую скотину в лохмах бурой шерсти на опавших горбах и тощих ляжках, столь нелепую здесь, на фронтовой дороге. Верблюд же продолжал с буддийским спокойствием перекидывать из сторо­ны в сторону нижнюю челюсть, как бы по-своему, по-верблюжьи пренебрегая людской суетой и переб­ранкой и даже тем обстоятельством, что пред ним простиралась Европа — за тысячи верст от его род­ных колючек и солончаков.

     — Хороши, скажут, освободители... — продол­жал распаляться капитан.

     — И куда только коман­дир смотрит? Такой же, наверное, разгильдяй.

Неожиданно по всему спуску, забитому войска­ми, вспыхнула какая-то суматоха. Разбредшиеся было артиллеристы опрометью бежали к своим ору­диям, пехотинцы спешно строились в колонны, ко­мандиры, придерживая планшетки, торопились к своим подразделениям.

     По склону, пробираясь сквозь сгрудившиеся вой­ска, спускались две черные «эмки». И вот уже до пе­реправы донеслось сдержанное и настороженное:

     — Командующий! Командующий едет!

     Капитан торопливо одернул китель и, погрозив ездовому пальцем: «Вот я т-тебя! Чтоб духу твоего здесь не было!» — побежал от моста.

     Перепуганный обозник задергал вожжами, зач­мокал: «Чоп! Чоп!» — но пока все это дошло до верб­люда, пока тот раскачивал свои долгие ходули и по­том неспешно воротил телегу в сторону, и вовсе пе­регородив ею въезд на переправу, — где-то совсем рядом уже хлопнули автомобильные дверцы. Сквозь ряды солдат, замерших по стойке «смирно», к пред­местью направлялась группа генералов и штабных офицеров. Среди них, возвышаясь над остальными чуть ли не на голову, шел ладный, молодцеватый ге­нерал с крутым разлетом бровей под алым околы­шем фуражки. Это был сам Рокоссовский.

     Начальник переправы, выбрасывая носки пыль­ных брезентовых сапог, хватил строевым и, шлеп­нув задниками в пяти метрах перед командующим, запел хриплым речитативом:

     — Товарищ командующий! Вверенные вам вой­ска ведут переправу через...

     — В чем дело, капитан? — остановил его Рокос­совский. — Что за базар на переправе?

     Начальник переправы, вытянув руки по швам, мельком обернулся, пытаясь удостовериться, стоит ли этот распроклятый верблюд. Но командующий уже заметил злополучного зверя и, обходя капита­на, вместе с остальными генералами и офицерами направился к повозке, возле которой, спрыгнув на землю, стоял ни жив ни мертв вконец перепуганный возница.

      — Верблюд, товарищ командующий, — семеня сбоку, пытался пояснить ситуацию начальник пере­правы. — Я ему: нельзя, а он не понимает...

     Командующий, подойдя к повозке, со вниманием оглядел верблюда. На его живом лице обозначились мальчишеское любопытство и удивление.

     — Каков, а? — обернулся он к генералам. — Фи­лософ! Ну и почему вы его не пропускаете, капитан? Прямое политическое недомыслие. — Рокоссов­ский вскинул бровь. — Какой части, солдат?

     — Ездовой Товарняков, второй роты второго ба­тальона триста восьмого полка...

     — Какая армия?

     — Шестьдесят пятая, товарищ командующий.

     — Сталинградец, значит?

     — Так точно, товарищ генерал армии!

     — Выходит, вместе воевали. Ну, а верблюд у тебя откуда?

     — Тоже оттуда, из тех мест.

     — Чего же ты на лошадей не поменяешь?


     — Да где же их было взять? — развел руками ездовой. — Моих под Сталинградом побило, я и зап­ряг вот его. А теперь и менять жалко, привык. Еду — доеду. Вон уж сколько проехано вместе. Хо­тели его на мясо забить, да я не дал. Чего же его забивать — исправный, не хромает.

Командующий усмехнулся, снова с интересом по­смотрел на верблюда.

     — Но не по уставу ведь, а? Вот и начальник пере­правы не пускает...

     — Дак, товарищ командующий! Верблюд, ежели разобраться, он получше лошадей будет. Он у меня вроде долгоиграющий.

     — Какой-какой?

     — Недельного заводу, — оживился солдат. — Ло­шадь кажинный день есть-пить просит. А этот и день идет, и неделю — ничего не требует. Вот как под Волковыском охапку веников съел, так и по сей день. А уже которы сутки в походе. Очень эконом­ная скотина.

     — М-да... Ну вот что, капитан. — Командующий похлопал верблюда по мягкой шее. — Нечего нам перед Европой стыдиться. Кроме этого верблюда вон у нас еще какая техника — мостов не хватает. Кста­ти, сегодня же начинайте наводить новую перепра­ву. Тут же рядом, чтобы в два потока.

     — Есть! — вытянулся капитан.

     — А верблюда пропустите, пропустите. Пусть в Ев­ропе смотрят и на него. И кое-кто лишний раз вспом­нит, что мы пришли от самых стен Сталинграда.

Обрадованный ездовой, забежав вперед, схватил верблюда за повод.

     — Постой, — удержал его Рокоссовский. — Что же ты — сталинградец, а наград не вижу? С пустой грудью вступаешь в Европу. Иль воевал плохо?

     — Так ведь... — Ездовой дернул погонами.— В обозе я... Какие награды?

Рокоссовский обернулся к адъютанту:

      — Запишите-ка бойца. Сообщите в полк, пусть представят.

     Верблюд, не внемля ничему, все в том же невоз­мутимом раздумье продолжал глядеть поверх пере­правы на затуманенные шпили готического собора.

     — Ну, солдат, догоняй, догоняй своих. Не задер­живай движение. До встречи в Берлине! И коман­дующий, улыбнувшись, взял под козырек.

Олимпиада по лит-ре. О, ужас... Я бы не выжил.