Любимые стихи

[Марго]

***
Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,
В иголку продеваю — луч,
Грабителю вручаю — ключ,
Белилами румяню бледность.

Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,
Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.

(Марина Цветаева, 1918)

[Hironda]

Давид Самойлов

Пестель, Поэт и Анна

Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.

А Пестель думал: "Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем".
Он думал: "И, конечно, расцветет
Его талант, при должном направленьи,
Когда себе Россия обретет
Свободу и достойное правленье".

– Позвольте мне чубук, я закурю.
– Пожалуйте огня.
– Благодарю.

А Пушкин думал: "Он весьма умен
И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для брутов слишком круты.
И не из брутов ли Наполеон?"

Шел разговор о равенстве сословий.
– Как всех равнять? Народы так бедны, –
Заметил Пушкин, – что и в наши дни
Для равенства достойных нет условий.
И потому дворянства назначенье –
Хранить народа честь и просвещенье.
– О, да, – ответил Пестель, – если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
– Увы, – ответил Пушкин, – тех основ
Не пожалеет разве Пугачев...
– Мужицкий бунт бессмыслен... –
                        За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал: "Анна! Боже мой!"

– Но, не борясь, мы потакаем злу, –
Заметил Пестель, – бережем тиранство.
– Ах, русское тиранство-дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу, –
Ответил Пушкин.
                "Что за резвый ум, –
Подумал Пестель, – столько наблюдений
И мало основательных идей".
– Но тупость рабства сокрушает гений!
– На гения отыщется злодей (*), –
Ответил Пушкин.
                Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор.
Об Азии, Кавказе и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти.

Заговорили о любви.
– Она, –
         Заметил Пушкин, – с вашей точки зренья
Полезна лишь для граждан умноженья
И, значит, тоже в рамки введена. –
Тут Пестель улыбнулся.
        – Я душой
Матерьялист, но протестует разум. –
С улыбкой он казался светлоглазым.
И Пушкин вдруг подумал: "В этом соль!"

Они простились. Пестель уходил
По улице разъезженной и грязной,
И Александр, разнеженный и праздный,
Рассеянно в окно за ним следил.
Шел русский Брут. Глядел вослед ему
Российский гений с грустью без причины.

Деревья, как зеленые кувшины,
Хранили утра хлад и синеву.
Он эту фразу записал в дневник –
О разуме и сердце. Лоб наморщив,
Сказал себе: "Он тоже заговорщик.
И некуда податься, кроме них".

В соседний двор вползла каруца цугом,
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал – распевает Анна.
И задохнулся:
                        "Анна! Боже мой!"

(*) На гения отыщется злодей - более ранний вариант: "в политике кто гений, тот злодей.

Есть даже перевод на английский язык:
http://magazines.russ.ru/slovo/2007/55/sa23.html

[okruzhor]

Поднесет мне коромысло , полное
воды

А это как?

Эх, пародия бы неплохая получилась...

Кстати , довольно близко :

Твои ресницы, словно коромысла,
Легко несут большие вёдра глаз,
Что так полны живой небесной сини,
Плескающейся даже через край.
Я ждал:
а вдруг плеснёшь в меня случайно,
И брызги жгуче звёздами сверкнут
и ослепят,
чтоб я других не видел...
Но ты те вёдра
мимо пронесла.

Не губы, не колени и не бедра,
А Ведра глаз твоих меня пленили.
Их было два. С ресниц они свисали.
К тому же ты с утра их налила.
И я все ждал: а вдруг пройдешь и спрыснешь?
Вдруг отольешь – пускай непроизвлольно!
Но мимо ты прошла, не отлила!
И я с тоски свои глаза налил.

Ты так кондово – трепетно красива,
Протяжна вся, как песня ямщика,
Льняных волос нескошенная нива,
Бровей два шелковистых рушника,
Румяных щёк безонные корыта
И их промеж курносой гроздью нос,
Ресниц твоих лучины цвета жита,
Кадушки глаз и прялки русых кос,
Что ивами плакучими повисли
Над трепетной спины веретеном,
Стога грудей и бёдер коромысла
Под староветхим модным шушуном,
Не ведая, как мной уже любима,
Ты вместе с постаментом и веслом,
Явилась вдруг, прошла куда-то мимо
И навсегда исчезла за углом.
Теперь мне это всё ночами снится,
Аж все места причинные свело,
Твои ланиты, перси и десницы,
А также лядви, выи и чело.

[Марго]

***
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.

(Иннокентий Анненский, 1909)

[Poirot]

Мужество
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
              Навеки!
(Анна Ахматова)
23 февраля 1942
Ташкент

[Alexi84]

Из стихов Анненского меня больше всего впечатлил "Петербург". Мнения поэта о северной столице я не разделяю, но само стихотворение чем-то нравится.

ПЕТЕРБУРГ

Жёлтый пар петербургской зимы,
Жёлтый снег, облипающий плиты...
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.

Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.

Только камни нам дал чародей
Да Неву жёлто-бурого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.

А что было у нас на земле,
Чем вознёсся орёл наш двуглавый,
В тёмных лаврах гигант на скале, -
Завтра станет ребячьей забавой.

Уж на что он был грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слёз, ни улыбки...
Только камни из мёрзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.

Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.

[Alexi84]

Стихи Вячеслава Иванова не очень люблю: мне они кажутся слишком высокопарными и архаичными. Но один сонет всё-таки понравился и запомнился...

Вячеслав Иванов

ЛЮБОВЬ

Мы - два грозой зажжённые ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы - два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!

Мы - два коня, чьи держат удила
Одна рука - одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.

Мы - двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.

Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы - Сфинкс единый оба.
Мы - две руки единого креста.

[Марго]

***
Сжала руки под темной вуалью...
«Отчего ты сегодня бледна?»
— Оттого что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот...
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».

(Ахматова, 1911)

[Conservator]

Майк Йогансен

Плесо спить. В очерет
Тікають перелякані брижжі.
Келех ночі налив у плав,
Келех ніччю по вінця — мла. І от
над щетиною бору
Появляється Мертвий Крижень.

Крила йому свистять залізні,
Оливом повні потужні жили.
Він летить — і пізні
Птахи ховають голови під крила.

Трава тремтить у чорній воді.
Поволі він облітає озеро.
Голову витяг вперед, вперед, вперед,
Залізні крила січуть очерет,
На коліна падають лози.

І от стрілець починає бить,
Божевільними пальцями шукає набоїв,
Б'є і б'є,
а Мертвий Крижень свистить
Усе ближче, все нижче над головою.

І коли ранок встає, змучений в смерть
Борнею коло чорного бору,
Човен, води повний ущерть,
Гойдає тіло з пониклою головою —
Тіло стрільця, убитого вчора
З його останнього набою.

[Hironda]

Анна Ахматова

                      РЕКВИЕМ

                   (1935-1940)

                   "You cannot leave your mother an orphan. Joice"*.

                   Нет, и не под чуждым небосводом,
                   И не под защитой чуждых крыл, -
                   Я была тогда с моим народом,
                   Там, где мой народ, к несчастью, был.

                                                    1961

                ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

         В страшные годы ежовщины я провела семнад-
цать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-
то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной
женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда
в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойст-
венного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо
(там все говорили шепотом):

        - А это вы можете описать?
        И я сказала:
        - Могу.
      Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому,
что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957
Ленинград

_____________________________________________
* "Ты не можешь оставить свою мать сиротой. Джойс" (англ.).



            ПОСВЯЩЕНИЕ

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней.
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор. И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... шатается... одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный мой привет.

Март 1940



          ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.


             I

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки.
Смертный пот на челе... не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

1935


            II

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень -
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна,

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.


           III

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари.
                      Ночь.


           IV

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случилось с жизнью твоей.
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своей слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука. А сколько там
Неповинных жизней кончается...


           V

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу -
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.


          VI

Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.

1939


          VII

        ПРИГОВОР

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

1939. Лето


        VIII

      К СМЕРТИ

Ты все равно придешь. Зачем же не теперь?
Я жду тебя. Мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом,
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, -
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Струится Енисей,
Звезда полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас затмевает.

19 августа 1939
Фонтанный Дом


         IX

Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.
И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.
И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):
Ни сына страшные глаза -
Окаменелое страданье -
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,
Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук -
Слова последних утешений.


4 мая 1940
Фонтанный Дом



         Х

      РАСПЯТИЕ


                           "Не рыдай Мене, Мати,
                                во гробе зрящи".

            1

Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: "Почто Меня оставил?"
А Матери: "О, не рыдай Мене..."

            2

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.




         ЭПИЛОГ

            1

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной,
Под красною ослепшею стеною.

            2

Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же оне поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.


Около 10 марта 1940
Фонтанный Дом

[Damaskin]

Притча Будды о горящем доме (Б. Брехт)

Гаутама Будда говорил
О колесе алчбы,
К которому мы прикованы, и учил
Отринуть все вожделения и таким образом,
Избавившись от желаний, войти в Ничто, называемое им Нирваной.

Однажды ученики спросили его:
- Какого это Ничто, Учитель? Мы все стремимся
Отринуть, как ты призываешь, вожделения, но скажи нам,
Это Ничто, куда мы вступим,
Примерно то же, что Единосущность со всем Сотворенным,
Когда бездумно лежишь в воде в полдень,
Почти не ощущая собственного тела, лениво лежишь в воде или проваливаешься в сон,
Машинально натягивая одеяло, утопаешь во сне?
Так же ли прекрасно твое Ничто, доброе Ничто,
Или твое Ничто - это обыкновенное Ничто,
Холодное, пустое и бессмысленное? -
Будда долго молчал, потом небрежно бросил:
- На ваш вопрос нет ответа. -
Но вечером, когда ученики ушли,
Будда все еще сидел под хлебным деревом
И рассказывал другим ученикам, тем, кто не задавал вопросов,
Такую притчу:
- Недавно я видел дом. Он горел. Крышу
Лизало пламя. Я подошел и заметил,
Что в доме еще были люди. Я вошел и крикнул,
Что крыша горит, призывая тем самым
Выходить поскорее. Но люди,
Казалось, не торопились. Один из них,
Хотя его брови уже дымились, расспрашивал,
Как там на улице, не идет ли дождь,
Нет ли ветра, найдется ли там другой дом,
И еще в том же роде. Я ушел,
Не отвечая. "Такой человек сгорит, задавая вопросы", -
Подумал я.
В самом деле, друзья,
Тем, кому земля под ногами еще не так горяча,
Чтобы они были готовы
Обменять ее на любую другую, тем советовать нечего.
Так сказал Гаутама Будда.
Но и нам, владеющим скорее искусством нетерпения,
Чем искусством терпения, поглощенным
Всевозможными земными делами
И призывающим людей свергать земных палачей, -
Нам не о чем говорить
С теми, кто при виде бомбардировочных эскадр Капитала
Будут еще долго расспрашивать,
Что мы об этом думаем,
И как мы это себе представляем,
И что будет после переворота
С их кубышками и выходными штанами.

(перевод Бориса Слуцкого)

[Alone Coder]

Рассказ мой вроде ни о чем
И в то же время обо всем.

Один известный кое-кто
Нам всем глаза открыл на то,
Что то, что мы считали тем,
Оно меж тем не то совсем.
И нам пора расстаться с ним
И заменить его другим.
И сразу же во всех местах —
В домах, столовых, детсадах —
Все стали новое внедрять,
А старое искоренять.

А то это или не то —
Вокруг не понимал никто.
Прошло полгода или год —
Внедренье толку не дает.
А тут известный кое-кто
Вдруг почему-то стал никто.
А дело оказалось в том,
Что он ошибся кое в чем,
И кое в ком, и кое-где.
Короче говоря, везде.

И был другой рецепт назначен:
Все делать так же, но иначе.

И сразу же во всех местах —
В домах, столовых, детсадах —
Все стали новое внедрять,
А старое искоренять.
А то ли это иль не то —
Вообще не понимал никто.
И стало хуже кой-кому
От этого внедрения.
Уж больно верим мы тому,
Кто создает учения.

Наука движется вперед,
Лет через сто она поймет,
Что нужно есть, что нужно пить,
Что нужно жарить, что варить
И что настаивать на чем,
Но мы уж будем ни при чем.

Эдуард Успенский

Почему нет издания Козьмы Пруткова с черновиками и письмами авторов?

[Hironda]

Давид Самойлов

Дом-музей

            Потомков ропот восхищенный,
             Блаженной славы Парфенон!
                          Из старого поэта

             ...производит глубокое...
                          Из книги отзывов

Заходите, пожалуйста. Это
Стол поэта. Кушетка поэта.
Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.
Это штора - окно прикрывать.
Вот любимое кресло. Покойный
Был ценителем жизни спокойной.

Это вот безымянный портрет.
Здесь поэту четырнадцать лет.
Почему-то он сделан брюнетом.
(Все ученые спорят об этом.)
Вот позднейший портрет - удалой.
Он писал тогда оду "Долой"
И был сослан за это в Калугу.
Вот сюртук его с рваной полой -
След дуэли. Пейзаж "Под скалой".
Вот начало "Послания к другу".
Вот письмо: "Припадаю к стопам..."
Вот ответ: "Разрешаю вернуться..."
Вот поэта любимое блюдце,
А вот это любимый стакан.

Завитушки и пробы пера.
Варианты поэмы "Ура!"
И гравюра: "Врученье медали".
Повидали? Отправимся дале.

Годы странствий. Венеция. Рим.
Дневники. Замечанья. Тетрадки.
Вот блестящий ответ на нападки
И статья "Почему мы дурим".
Вы устали? Уж скоро конец.
Вот поэта лавровый венец -
Им он был удостоен в Тулузе.
Этот выцветший дагерротип -
Лысый, старенький, в бархатной блузе
Был последним. Потом он погиб.

Здесь он умер. На том канапе,
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное: "Хочется пе..."
То ли песен. А то ли печенья?
Кто узнает, чего он хотел,
Этот старый поэт перед гробом!

Смерть поэта - последний раздел.
Не толпитесь перед гардеробом..

[Марго]

.
БЕДА
                 
Я несла свою Беду
По весеннему по льду,—
Обломился лед, душа оборва́лася.
Камнем по́д воду пошла,
А Беда — хоть тяжела,
А за острые края задержалася.

И Беда с того вот дня
Ищет по́ свету меня,—
Слухи ходят вместе с ней, с Кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая ветла,
Да еще — перепела с перепелками.

Кто из них сказал ему,
Господину моему,—
Только выдали меня, проболталися.
И, от страсти сам не свой,
Он отправился за мной,
А за ним Беда с Молвой увязалися.

Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял,—
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог —
Был всего один денек, —
А Беда на вечный срок задержалася...

(Владимир Высоцкий, 1970)

[Lodur]

СМЕРТЬ ПИОНЕРКИ

          Грозою освеженный,
          Подрагивает лист.
          Ах, пеночки зеленой
          Двухоборотный свист!

Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.

Говорить не можешь -
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?

Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать.)
Над тобой склоняется
Плачущая мать:

Валенька, Валюша!
Тягостно в избе.
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты,
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.

На щеке помятой
Длинная слеза...
А в больничных окнах
Движется гроза.

Открывает Валя
Смутные глаза.

От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.

Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.

В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.

Рухнула плотина -
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.

Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.

Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.

А внизу, склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных
Губ не освежить -
Валентине больше
Не придется жить.

- Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла,-
Чтоб было приданое,
Крепкое, недраное,
Чтоб фата к лицу -
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.

Пусть звучат постылые,
Скудные слова -
Не погибла молодость,
Молодость жива!

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.

Возникай содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.

Чтобы в этом крохотном
Теле - навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.

Валя, Валентина,
Видишь - на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.

Красное полотнище
Вьется над бугром.
"Валя, будь готова!" -
Восклицает гром.

В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.

Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.

"Я всегда готова!" -
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.

А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.

И, припав к постели.
Изнывает мать.

За оградой пеночкам
Нынче благодать.

Вот и все!

Но песня
Не согласна ждать.

Возникает песня
В болтовне ребят.

Подымает песню
На голос отряд.

И выходит песня
С топотом шагов

В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
(© Эдуард Багрицкий, 1932)

[RockyRaccoon]

СМЕРТЬ ПИОНЕРКИ

Ой, а ещё можно про Павлика Морозова что-нибудь?

[Damaskin]

СМЕРТЬ ПИОНЕРКИ

Ой, а ещё можно про Павлика Морозова что-нибудь?

Наслаждайтесь.

[Lodur]

СМЕРТЬ ПИОНЕРКИ

Ой, а ещё можно про Павлика Морозова что-нибудь?

Почти ожидаемая реакция. Вы сами-то как давно эти стихи внимательно перечитывали? В далёком советском детстве, когда их заставляли учить наизусть?
А вы перечитайте сейчас, максимально отрешившись от всей мишуры и установок, что нам вдалбливали тогда. И скажите, о чём они? О чём на самом деле?
Дьявол - он ведь, как известно, в деталях...

Если всё ещё покажется, что это всего лишь дешёвая советская агитка, вот статейка в помошь:
http://polutona.ru/index.php3?show=dvoetochie&number=6&id=153
Хотя она так... только пища для ума и упражнения в остроумии её автора.

[ostapenkovr]

Сапасиба!



Всегда стеснялся графоманить. Почитал по ссылке.

Теперь понял - можно!

[Conservator]

Ой, а ещё можно про Павлика Морозова что-нибудь?

http://www.doslidy.kiev.ua/stories/st-pavlik.htm

можно еще в аудиозаписи в исполнении автора, там вообще разрыв.

в прошлом году поставили на сцене, хотя пьеса писалась не для этого, а чисто для сольного чтения. в школьные 90-е мы ее на кассетах переписывали

[Hironda]

СМЕРТЬ ПИОНЕРКИ

Как же, помню. Хорошее стихотворение.

Мне ещё нравится вот это:

    Эдуард Багрицкий
       
      КОНТРАБАНДИСТЫ
       
      По рыбам, по звездам проносит шаланду:
      Три грека в Одессу везут контрабанду.
      На правом борту, что над пропастью вырос:
      Янаки, Стравраки, Папа Сатырос.
      А ветер как гикнет, как мимо просвищет,
      Как двинет барашком под звонкое днище,
      Чтоб гвозди звенели, чтоб мачта гудела:
      - Доброе дело! Хорошее дело!
       
      Ай, греческий парус!
      Ай, Черное море!
      Черное море! Черное море!
      Вор на воре!..
       
      Двенадцатый час - осторожное время.
      Три пограничника, ветер и темень.
      Три пограничника, шестеро глаз -
      Шестеро глаз да моторный баркас...
      Три пограничника! Вор на дозоре!
      Бросьте баркас в басурманское море,
      Чтобы волна под кормой загудела:
      - Доброе дело! Хорошее дело!
       
      Ай, звездная полночь!
       Ай, Черное море!
       Черное море! Черное море!
       Вор на воре...
       
      Вот так бы и мне в налетающей тьме
      Усы раздувать, развалясь на корме,
      Да видеть звезду над бушпритом склоненным,
      Да голос ломать черноморским жаргоном,
      Да слушать сквозь ветер, холодный и горький,
      Мотора дозорного скороговорки!
      Иль правильней, может, сжимая наган,
      За вором следить, уходящим в туман...
      И вдруг неожиданно встретить во тьме
      Усатого грека на черной корме...
       
      Так бейся по жилам, кидайся в края,
      Бездонная молодость, ярость моя!
      Чтоб звездами сыпалась кровь человечья,
      Чтоб выстрелам рваться Вселенной навстречу,
      Чтоб волн запевал оголтелый народ,
      Чтоб злобная песня коверкала рот, -
      И петь, задыхаясь в страшном просторе:
      - Черное море! Черное море!
       
      Ай, звездная полночь!
       Ай, Черное море!
       Черное море! Черное море!
       Хорошее море!...
       

[Alexi84]

Недавно привлекло внимание стихотворение еврейского поэта-сиониста Шаула Черниховского, писавшего на иврите. В данном случае форма понравилась не меньше, чем содержание.

Шаул Черниховский

ИЗ ПЕСЕН ИЗГНАНИЯ

"Откуда ты, странник?"

С Востока. Я был в Ханаане, там горы
Всё плачут, и слёзы алмазным потоком
Бегут в Иордана холодное лоно.
Я громко воззвал... Оглашая просторы,
Шакал мне ответил на кряже высоком,
Звучавшем напевами дщери Сиона.

"А наши твердыни?"

Их мощные стены - лишь груда развалин,
Обломки камней на родимых могилах;
Средь них не гнездятся напевы преданий,
Их дух омрачён и безмерно печален,
И сохнут под солнцем на нивах унылых
Кровавые реки, пролитые в брани.

"А память зелотов?"

Спроси у орлов, им глаза расклевавших,
У псов, что их кости глодали с рычаньем,
У ветра, разнесшего прах по пустыне.
У мудрых не спрашивай. Что им до павших?
Их книги обходят героев молчаньем,
В их сердце нет места борцам за святыни.

"Так что же осталось?"

Пещеры в горах для отважных и сильных,
Расселины скал для взыскующих мести,
Поля, где немало прольётся народом
И пота, и крови потоков обильных,
Когда на родном и утраченном месте
Он вновь заживёт под родным небосводом.

[Марго]

Поскольку  здесь зашел разговор о стихах про пионеров, вспомнила один стишок о комсомолке — с какого-то, видимо, детского конкурса поэзии, который проводился в Интернете несколько лет назад.

Смерть комсомолки

Собрались комсомольцы у речки на лугу,
Собрание открыли наперекор врагу.
Секретарем ячейки Hадеждою была -
Ребята все ей верили и смелая она.
Но вот однажды вечером, работая одна,
В окошко постучался ей кто-то из села.
Она не разглядела и думала сама:
"Наверное, девчата из нашего села".
Но это были подлые кулацкие сынки,
Решили отомстить ей за сбор тот у реки.
И тут раздался выстрел, короткий и глухой,
И алой тонкой струйкой кровь полилась рекой...
Надежда, ты погибла, но ты жива в сердцах,
Мы помним тебя, Надя, наш верный друг и брат!
                                                              Лена Я. (5 класс)

[Марго]

Вот ссылочка, по которой можно почитать еще нечто подобное: http://diary.ru/~jazzzzman/?comments&postid=3280250 (Комментарии можно пропускать; они, на мой взгляд, туповаты.)

Мне, например, вот эти два еще очень приглянулись:

Люблю зиму я в январе,
Когда лежит ковром блестящим
Снег зимних сохранений на дворе
И поражает описанием изящным.
Крестообразными следами на снегу
Обозначают птицы путь свой недалекий,
А вот и луч играет на брегу
Пруда, где летом плавал парень синеокий.
                                             Андрей H. (5 класс)


Флаги вьются над землей,
Музыка играет.
Все ребята во дворе
Ноги поднимают.
Аня крикнет: - Посмотрите!
Оля встанет на дубок.
Первомай идет к вам, дети, -
Значит всем народам мир!
                       Юля Т. (2 класс)

По-моему, просто прелесть!

[Alone Coder]

Вот сюртук его с рваной поло́й -
След дуэли. Пейзаж "Под скалой".

Годы странствий. Венеция. Рим.
Дневники. Замечанья. Тетрадки.
Вот блестящий ответ на нападки
И статья "Почему мы дури́м".

Объясните.