Эмили Дикинсон.
It's easy to invent a Life —
God does it — every Day —
Creation — but the Gambol
Of His Authority —
It's easy to efface it —
The thrifty Deity
Could scarce afford Eternity
To Spontaneity —
The Perished Patterns murmur —
But His Perturbless Plan
Proceed — inserting Here — a Sun —
There — leaving out a Man —
_______________
Перевод Ольги Денисовой http://stihi.ru/2011/11/12/4739
Нетрудно жизнь изобрести –
Бог каждый божий день
Созданья вбрасывает в мир –
По прихоти своей –
И поломать нетрудно жизнь –
Господь наш из скупых
И вечности не разрешит
Экспромтов никаких –
Пусть ропщет пробный экземпляр –
План принят раз навек –
Здесь яркий свет прибавлен – там
Убавлен человек –
______________________
Перевод Г. Кружкова
Нетрудно Жизнь изобрести -
Всевышнему оно -
Обыденное Дело -
Забава - Домино -
И погубить нетрудно -
Всего важней итог -
Не может Бог свои дела
Пускать на самотёк -
Пусть гибнущие ропщут -
Но Всемогущий прав -
Там - Звёздочку добавив -
Тут - Девушку убрав -
Яшчэ і ў гэту тэму запошчу Шымборскую.
Цитата: Wisława SzymborskaKilkunastoletnia
Wisława Szymborska
Ja - kilkunastoletnia?
Gdyby nagle, tu, teraz, stanęła przede mną,
czy miałabym ją witać jak osobę bliską,
chociaż jest dla mnie obca i daleka?
Uronić łezkę, pocałować w czółko
z tej wyłącznie przyczyny,
że mamy jednakową datę urodzenia?
Tyle podobieństwa między nami,
że chyba tylko kości są te same,
sklepienie czaszki, oczodoły.
Bo już jej oczy jakby trochę większe,
rzęsy dłuższe, wzrost wyższy
i całe ciało obleczone ścisle
skórą gładką, bez skazy.
Łączą nas wprawdzie krewni i znajomi,
ale w jej świecie prawie wszyscy żyją,
a w moim prawie nikt
z tego wspólnego kręgu.
Tak mocno się różnimy,
tak całkiem o czym innym myślimy, mówimy.
Ona wie mało -
za to z uporem godnym lepszej sprawy.
Ja wiem o wiele więcej -
za to nie na pewno.
Pokazuje mi wiersze,
pisane pismem starannym, wyraźnym,
jakim ja nie piszę już od lat.
Czytam te wiersze, czytam.
No może ten jeden,
gdyby go skrócić
i w paru miejscach poprawić.
Reszta niczego dobrego nie wróży.
Rozmowa się nie klei.
Na jej biednym zegarku
czas chwiejny jeszcze i tani.
Na moim dużo droższy i dokładny.
Na pożegnanie nic, zdawkowy uśmiech
i żadnego wzruszenia.
Dopiero kiedy znika
i zostawia w pośpiechu swój szalik.
Szalik z prawdziwej wełny,
w kolorowe paski
przez naszą matkę
zrobiony dla niej szydełkiem.
Przechowuję go jeszcze.
Цитата: Перевод Андрея Базилевского
Девочка-подросток
Я — девочка-подросток?
А если вдруг здесь, сейчас она предстанет предо мной,
должна ли я приветствовать в ней близкое существо?
Ведь она мне чужая, далёкая.
Уронить слезу, чмокнуть в лобик
исключительно по той причине,
что у нас одна и та же дата рождения?
Между нами столько несходства,
что, наверно, совпадают только кости,
свод черепа да глазные впадины.
Ведь даже глаза у неё как будто немного больше,
ресницы длиннее, ростом она выше,
всё её тело туго обтянуто
безупречно-гладкой кожей.
Правда, у нас общая родня и знакомые,
но в её мире почти все живы,
а в моём нет почти никого
из того общего круга.
Мы так отличаемся друг от друга,
совершенно о разном думаем и говорим.
Она знает мало — зато знает точно,
с уверенностью, достойной лучшего применения.
Я знаю гораздо больше —
однако не наверняка.
Она показывает мне стихи,
записанные старательным, чётким почерком.
Я таким не пишу уже много лет.
Читаю эти стихи, читаю.
Ну, может быть, только одно, вот это,
если его сократить
и кое-где подправить...
Остальные ничего хорошего не сулят.
Разговор не клеится.
На её скромных часиках
время пока ещё дёшево и неопределённо.
На моих оно гораздо точней и дороже.
На прощанье — ничего. Мимолётная улыбка
и никакого волнения.
Только когда она исчезает
и впопыхах оставляет свой шарф...
Шарф из настоящей шерсти,
в цветную полоску,
наша мама
связала его для неё крючком.
До сих пор его храню.
Цитата: http://www.horatius.net/index.xps?4.111Tú ne quǽsierís, scíre nefás, quém mihi, quém tibí
fínem dí dederínt, Léuconoé, néc Babylóniós
témptarís numerós. út meliús, quídquid erít, patí.
séu plurís hiemés séu tribuít Júppiter últimám,
quǽ nunc óppositís débilitát púmicibús maré
Týrrhenúm: sapiás, vína liqués, ét spatió breví
spém longám resecés. dúm loquimúr, fúgerit ínvida
ǽtas: cárpe diém quám minimúm crédula pósteró.
Цитата: http://prajdzisvet.org/kit/108-liehkadumny-zausiody-ja.html
Ты выпытваць пакінь, грэх тое знаць, колькі табе ці мне,
Леўканоя, багі судзяць жыцця; і вавілонскія
Лічбы ты не трывож: лепей нашмат зносіць усё як ёсць.
І ці многа шчэ нам наканаваў зімаў Юпітэр, ці
Толькі тую, што б'е шумна цяпер хваляй тырэнскаю
Скáлы, — мудраю будзь, віны цадзі, хвіляй кароткаю
Рэж надзей даўжыню; прэч між размоў квапны ўцякае час.
То хапай гэты дзень — веры няма дням, што ідуць за ім.
Осип Мандельштам.
МУХА
— Ты куда попала, муха?
— В молоко, в молоко.
— Хорошо тебе, старуха?
— Нелегко, нелегко.
— Ты бы вылезла немножко.
— Не могу, не могу.
— Я тебе столовой ложкой
Помогу, помогу.
— Лучше ты меня, бедняжку,
Пожалей, пожалей,
Молоко в другую чашку
Перелей, перелей.
Евгений Евтушенко.
Поцелуи в метро
Наши невесть откуда
возникшее вдруг в бардаке пуритане,
Вы пытались -
недавно совсем -
запретить поцелуи в метро,
Но в тоннеле,
в дыму,
чьи-то губы, ещё не целованные пролетали,
Оторвавшись от взорванных тел,
только рельсы целуя мёртво.
И куда-то летят до сих пор
эти губы обугленные,
Не полюбленные -
погубленные...
Штрафовать вы хотели
за все поцелуи поштучно
И, какой будет штраф,
дискутировали всерьёз,
Но пока вы трепались,
как Воланд, над вами недобро подшучивая,
Террорист в чемоданчике скромно взрывчатку пронёс.
Стали пеплом на шпалах
ещё никого не обнявшие руки,
Под ногами валялись
любимым в глаза не глядевшие в жизни глаза.
Неужели же вам недостаточно этой жестокой науки,
Что в сравнье со смертью
позорны все ханжеские "нельзя"?
Я всю жизнь вызывал высочайшие раздражения -
То писал я не то,
то в хламиде ходил,
то в нахально-пижонском жабо.
Я любил, где хотел и кого я хотел,
безо всякого разрешения,
И когда отберут все свободы,
то эту - им будет слабо.
Разрезали мне узкие брюки,
и прямо на мне,
канцелярскими ножницами,
да ещё приговаривали:
"У, дебил!"
В коммунизме мы были совсем непонятными
новшествами
И, быть может, единственными
кто ими был.
Было холодно зверски в Москве.
Ты была в досоветском тулупе,
Но в метро мы прогреться спустились,
и я тебя так целовал,
Прижимая спиной к пограничнику бронзовому -
Карацупе
С его верным Джульбарсом,
врагов - но не нас -
загрызающим наповал.
Рок-нролл запрещали,
а мы танцевали его под музыку венского вальса,
И пуская нас пугают свободой,
как будто чумой,
Если я на земле,
где хотелось и раньше всегда целоваться,
Под землёй целоваться я буду -
Хотя бы с землёю самой.
2004
Neuro Dubel (Александр Куллинкович)
Я ещё тёплый
Плакали, правильно, раздвигали эти рамки
Были бы несмелые, не лежали бы на травке
Черный дым стелется, это в ночь летят они
Пью вино с месяцем, подойди и обними
Ведь я еще теплый
Ведь я еще теплый
И я еще могу сказать..
Разошлись милые, поломали руки, двери
Не сошлись во мнении и решили все проверить
У костра, со звездочкой отдыхали общим сердцем
Подойди, поцелуй и откроешь эту дверцу
Ведь я еще теплый
Ведь я еще теплый
И я еще могу сказать...
Томный глаз косится на меня из темноты
И стал правильным, перешел с тобой на ты
Сколько ни дай мало мне, я иду искать кого-то
Неприметно радостного ты найдешь меня в субботу
Где я еще теплый
я еще теплый
И я еще могу сказать..
___________________________
Гуси - лебеди
Я заметил промежуток между временем и сукой,
Этой милой и неглупой я петлею осенен...
Летели гуси-лебеди по воздуху нехожено,
С Танюшей и Сережею похоронили, встретили...
Летели гуси-лебеди, летели гуси-лебеди...
Дождь упал последней сотней в мою чашку сна-терпенья,
И вишневое варенье, не забуду мать родную,
Если только не умру, если только не сойду
На последней остановке и с ума без тренировки...
Очень сложно выбить зубы,
Летели гуси-лебеди...
Очень просто притворяться одуванчиком и водкой,
Если хватит - всем нальется, разойдитеся, уроды,
Вишь, летят как самолеты, белым приступом свободы,
Горячо, остынь, смотри, как...
Летели гуси-лебеди, летели гуси-лебеди,
Летели гуси-лебеди по воздуху нехожено,
С Танюшей и Сережею похоронили, встретили...
Летели гуси-лебеди, летели гуси-лебеди...
Нейро Дюбель
ВОЙНА
Полноте плакаться замертво, заново
Я буду прятаться в доме поганого
Счастья безмерного в блеске окон
Я начинаю охотничий сезон.
ШОУ ОКОНЧЕНО!
В полночи бесится судьба бесстыжая
В канаве плещются все те, кто выжили,
Все те, кто слушали твои стенания
Все те старания, что ночью дороги
А они выжили, не подавилися,
А дни все тише, а небо ближе
И не важно, что написано,
НА АФИШЕ!
ШОУ ОКОНЧЕНО!
По вере каждому, по морде пряником,
Кнутом по важному, по боку заднице,
Что ты кричишь со своей маленькой сцены
КРОВЬЮ, МАТОМ, ЖИЗНЬЮ, ВЕНЫ,
ПЕРЕМЕНЫ МЕЖДУ СЛОВОМ, СНОМ И ДЕЛОМ
За все заплачено давно, сорви струну!
ШОУ ОКОНЧЕНО!
© АКм . 1994г.
Віктар Шалкевіч.
Асыпаецца бедны наш сад,
зоркі ў небе ляцяць карагодам.
З Новым годам, электарат,
са старым цябе, брат, Новым годам.
З Новым годам, электарат,
са старым цябе, брат, Новым годам.
Уціскаючы ў крэсла свой зад,
імчыш насустрач жыцьцёвым прыгодам.
З Новым годам, электарат,
са старым цябе, брат, Новым годам.
З Новым годам, электарат,
са старым цябе, брат, Новым годам.
Ты ня ведаеш, кім быў Сакрат,
ты ня слухаў ні таты, ні мамы,
З Новым годам, электарат,
і з турмой, і з сумою таксама.
З Новым годам, электарат,
і з турмой, і з сумою таксама.
Александр Баль
Горжусь своей свободой слова,
Пока не стану под прицелом. -
Я не боюсь остаться смелым -
Боюсь, что разрыдаюсь снова.
А на Руси опять морозы,
Опять вопросы без ответа.
А на Руси от горя ветры,
А на Руси от ветра слёзы.
Мы будем петь, мы будем пить
Лет по пятьсот за каждую победу
И будет родина носить
Пуховый будничный платок.
А сколько платят на войне -
Скажите мне, и я поеду,
Чтоб увидать, как рядом с телом
Хоронят толстый кошелёк.
Встречает дом голодной кошкой.
Разрежу ночь настольной лампой
И посижу ещё немножко
С гитарой над дворовым штампом.
И что-то вскрикнет мать спросонок,
И я склонюсь над спящим братом, -
Сегодня он ещё ребёнок
А завтра станет он солдатом.
Мы будем петь, мы будем пить
За все победы, что за нами,
Мечтая женщинам дарить
Букеты слов, букеты роз...
А мама, выплакав глаза,
В бессилье разведёт руками,
А значит на Руси зима,
А значит на Руси мороз.
В котомке бритва и табак...
"Да ты уже совсем мужчина.
Лишь не курил бы натощак" -
Прощаясь, мать просила сына.
"Дай, обниму тебя, сынок! -
Не забывай меня, старуху". -
Пуховый ласковый платок
Впитает новую разлуку.
Мы будем петь, мы будем пить
Лет по пятьсот за каждую победу.
И будет родина носить
Пуховый будничный платок.
"Ах, мама, напеки блинов,
Когда домой с войны приеду...
Как сладко этот воздух пить -
Ещё глоток, ещё глоток".
Наденут форму, постригут,
Пришьёшь петлички и погоны.
Вот, ты солдат. Но что-то вдруг
Среди войны запахнет домом,
И что-то вдруг тебя спасёт
От разорвавшейся гранаты,
И командир тебе нальёт,
И вы споёте "Аты-баты!.."
Мы будем петь, мы будем пить
И падать в старые траншеи,
Легко бранить, с трудом любить,
Чертить мишени на висках.
А завтра скажут: "Под ружьё" -
И мы свои подставим шеи.
И будут женщины носить
Нас, перебитых, на руках.
Мы будем петь, мы будем пить
Лет по пятьсот за каждую победу
И будет родина носить
Пуховый будничный платок.
А сколько платят на войне -
Скажите мне, и я поеду,
Чтоб увидать, как рядом с телом
Хоронят толстый кошелёк.
________________________________
Не по годам теряя силы,
Не по приметам, без лица
Я вижу жизнь сквозь призму жилы
И целый мир, как два кольца.
В одном кольце немое эхо,
Могильный шепот тишины.
В другом - отпущенного века
Мои несбыточные сны.
И лет потрачено не мало,
И жизней кончено свинцом, -
Прочнее прочного металла
Судьба окутала кольцом.
В глухом распутье вязнут ноги,
На перепутье без конца
Я из кольца ищу дороги,
Но нет дороги из кольца.
Я так устал вставать с рассветом
И у заката быть в долгу,
И о сугробах думать летом,
И о подснежниках в пургу.
И если вырвусь в поднебесье -
Надежда мне расправит грудь -
Всё ж от судьбы, ну, хоть ты тресни,
Не убежать, не ускользнуть.
Не вдохновил меня Создатель -
Не создал дерево из пней.
Не нас вскормила Божья матерь -
Не нам ответ держать пред ней.
На всё на свете воля Божья -
И кровь, и слезы лить рекой!
Я надрываюсь в бездорожье -
Пою себе заупокой.
Зеркальным отраженьем треснешь,
Надеясь выйти из колец -
Родился мертвым - не воскреснешь;
Родился русским - не жилец.
Дмитрий Пригов
Восточные женщины рая
Весьма беспомощны мужчин выбирая
Потому что это дело не их -
В природе их выбирают самих
А западная женщина ада
Выбирать свободна и рада
И поскольку выбирает она сама
То терпит в мужчине и слабость и переизбыток ума
Тим Скоренко. Заокеанская история X
http://nostradamvs.livejournal.com/462428.html
Завтра война доберётся до нас, мой хороший. Завтра, мой мальчик, объявят о том, что грядёт. Так что прости, но отныне я буду чуть строже, чуть беспокойнее, чуть истеричнее, может, это поможет, избавит, спасёт от невзгод. Выключи радио, звук начинает вгрызаться в мякоть диванную, в старый настенный палас, в фотообои, в настенную карту Эльзаса – так, что уже через час начинает казаться, будто немецкие танки въезжают в Эльзас.
Всё, как обычно, – по радио утром сказали – люди стреляют друг в друга без всяких причин. Вот тебе франк на кино. В затемнившемся зале просто смотри, как Астер подпространство взрезает. Просто смотри, как танцует Астер, и молчи.
Будет война номер два, номер три, номер десять. Будут война за войной пожирать этот век. Тысяча жертв каждый час, каждый день, каждый месяц; даже на Бога такую вину не повесить, пусть она – просто случайный побочный эффект. Будет война в азиатских промасленных джунглях, будет война в раскалённых песчаных морях, медь заржавеет, листы броневые пожухнут, время закончится чем-то бессмысленно жутким, холодом вечной зимы, тишиной декабря.
Солнце скрывается. Вечер склоняется к ночи. Радио давится шумом серийных помех. Вот тебе франк – заскочи за багетом, а впрочем, просто смотри, как Астер залихватски хохочет. Просто смотри и с собой захвати этот смех.
Льются из медных тромбонов свинцовые струи,
выглядит мутным экран из-под влажных очков.
Джинджер танцует, ритмично паркет полируя,
Джинджер взлетает под ритм пулемётных щелчков.
Душит зенитная музыка гамбургских башен,
рёв самолётный дерёт на волокна струну.
Фред безупречен, безумен, бесстрастен, бесстрашен,
каждым наигранным па отрицая войну.
Цокот чечётки. Усталость во взгляде тирана.
Круг на крыле. Опалённый пожаром рассвет.
Нет ничего за пределами киноэкрана.
Есть только Фред. Не забудь – только Джинджер и Фред.
Нет ничего.
Смерти нет.
Смерти нет.
Смерти нет.
Віталь Рыжкоў. Святая праўда http://www.lyrikline.org/en/poems/svyataya-prada-7466#%VF91EGegWhp
Цитировать
Сёння, Божа, іконы твае смяяліся.
Праваслаўны бацюшка Міхаіл Царквы Трох Свяціцеляў
за стырном у нецвярозым стане спынены супрацоўнікам ДАІ
(зусім яшчэ маладзенькім, па вайсковых панятках — духам);
з Ленінскага РАУСа — як добра, што ён недалёка, —
выкліканая на асведчанне камісія з двух міліцыянтаў,
бацькі і сына.
бацюшка Міхаіл кляне ўсіх трох імем Госпада
бацюшка Міхаіл абяцае ўсім гарачыя пуцёўкі ў Пекла
бацюшка Міхаіл адчувае сябе святым дамкратам
ён бярэ загрудкі міліцыянта і ўздымае яго бліжэй — да Бога.
таму складаецца ўражанне, што ён не хоча ў аддзяленне
вялізны святар трасе барадой
бамбіза-святар не дае начапіць кайданкі
супрацоўніка царквы ледзь запхнулі ў машыну
урэшце едуць
бацюшка Міхаіл прызвычаіўся на пярэдніх месцах
бацюшка Міхаіл адчувае няёмкасць
бацюшка Міхаіл прасоўвае нагу ў пярэднюю частку машыны
і пі..дзіць, пі..дзіць ёй кіроўцу і пасажыра-міліцыянта,
нялюбых сыноў праваслаўя, клятых анафемскіх вырадкаў
машына спыняецца
бацюшку звязваюць ногі скураным рамянём
машына едзе да аддзялення
зрэшты, тое, што было далей, зразумела і нецікава
вобшук, допыт, складанне актаў
бацька, сын і дух-даішнік і іх адзіная воля і справа — любоў
і званок, каб хутчэй прыпынялі справу і ўсё забылі, ад некага зверху
дзякуй, Божа, за слёзы ад смеху,
за жыццё і любоў, за свабоду і праўду
за званы Падніколля і Царквы Трох Свяціцеляў
за своечасовыя тэлефанаванні зверху
Юлия Иваницкая.
ПЕСНЯ ВЕДЬМЫ
Ты гори веселей,
Мой высокий костёр!
Я живу на земле
За сожжённых сестёр.
Плоть сестёр моих смелых
Прахом стала в огне –
Сила предков сумела.
Воплотиться во мне.
Ты гори веселей,
Мой высокий костёр!
Я живу на земле
За сожжённых сестёр.
Я на Лысой горе
Буду петь и плясать,
На вечерней заре
К духам леса взывать,
На луну начитаю
Ведьмовской наговор –
Все печали бросаю
В свой священный костёр.
Ты гори веселей,
Мой высокий костёр!
Я живу на земле
За сожжённых сестёр.
Пусть огонь очищает,
Силу чарам даёт!
Ветер – косы ласкает,
Зазывая в полёт!
Пусть вода омывает
В полнолунье меня,
Духов всех созывает,
В неизвестность маня!
Пусть разверзнутся дали,
Знаньем испепеля:
Силу жизни подарит
Мать родная – Земля!
Ты гори веселей,
Мой высокий костёр!
Я живу на земле
За сожжённых сестёр.
Из стихий и эфира
Я была создана;
Жизнь – вселенская лира,
В ней я – только струна.
Вековечное чудо
Продолжаю творить:
Мои дочери будут
За меня вечно жить
И на Лысой горе
В полнолунье плясать,
На вечерней заре
К духам леса взывать.
Ты гори веселей,
Мой высокий костёр!
Я живу на земле
За сожжённых сестёр.
Евгений Евтушенко. Евген Гребинка
Когда вражда народов — вроде рынка,
где рвутся и продаться, и продать,
как вы нужны сейчас, Євген Гребінка,
чтоб двуязычно отповедь им дать.
Распевный говор украинской мовы
и русский говор слышу вдалеке,
когда в тайге кандальников оковы
звенели на едином языке.
И, может, прадед мой - поляк Байковский,
дойдя в степях до станции Зима,
пел ваши песни где-то на покосе,
пока не приняла сыра земля.
Как страсти измельчали и обрюзгли!
Мы всё кабацкой пошлостью срамим,
но зараз вас, Гребінка, по-французски
Спивает гарный хлопец-армянин.
И песня бесшабашно и могуче
тоскует над вселенной всё звончей
о возвращеньи чёрных, страстных, жгучих,
Куда-то вдруг изчезнувших очей...
Уладзімір Караткевіч
Кнігі - сябры.
Іх кідаюць перш за ўсё:
Яны цяжкія,
Як дзесяць вазоў з цэглай.
І калі над дарогамі
Равуць бамбавозы,
Чалавек нясе з сабою
Не цэглу,
А хіба насавік.
(А мо абыходзіцца без яго.)
Кнігі - сябры,
Іх кідаюць перш за ўсё.
Але потым...
Коштам пайковага хлеба,
Калі знойдзеш на вуліцы пяцьсот рублёў
(Два боханы!),
Купляеш не боханы, якіх дома чакаюць,
Купляеш "Гісторыю чалавецтва" Гельмальта.
Чалавека,
Унук якога,
Магчыма, расстраляў
Або прымучыў
Твайго адзінага брата.
Кнігі - сябры.
Іх кідаюць перш за ўсё...
І потым,
Галодныя,
Перш за ўсё зноў пачынаюць заводзіць.
Згарэлі бібліятэкі прадзеда,
Дзеда,
Бацькі,
Твая...
Але ты копіш,
Грамаздзіш адна на адну
"Віфліофікі" жонкі,
Сваю,
І дзяцей,
І ўнукаў.
Кнігі - сябры.
Іх кідаюць перш за ўсё.
Каб навек зберагчы,
Як сяброў,
У сэрцы.
Чалавек прыходзіць
З-за далёкіх, чужых нам меж
І здзіўляецца:
"Што вы за нацыя,
Хай вас халера,
Што ні дом - сотні кніг!"
Гэта правільна, дружа,
Іначай бы мы не былі
Ні народам,
Ні нацыяй,
А дзярмом,
Гноем,
Хімерай.
Гэта ведамствы гебельсаў
Толькі хлусілі на нас:
"Дзікуны,
Швайзэланд!"
Але ў гэтым нялёгкім сусвеце
Мы чытаем,
Мыслім,
Мы дзейнічаем,
Мы.
Мы, што больш за ўсіх чытаюць на свеце.
Кнігі - сябры.
Іх кідаюць перш за ўсё.
Але ўсё ж Чалавек
Выходзіць пад бомбы ў дарогу,
Захапіўшы з сабою
Акрым шчоткі зубной
Багдановіча, Танка, Купалу,
І Коласа, й Панчанку,
І Эклезіяста,
І - ў сэрцы - бога.
Калі здарыцца горшае,
Калі будуць паліць
(А папера палае лёгка і весела),
Мы на памяць завучым,
Каб прапраўнукам не забыць
Ўсё сваё,
Дарагое:
Наш свет -
Ад сонца да месяца.
Кнігі - сябры.
Іх кідаюць перш за ўсё.
Але ў сэрцы яны застаюцца,
Як памяць нятленная.
Бо яны - гэта мы,
Бо яны -
"Гэта рэкі суць,
Рэкі, што назаўжды
Пяюць вечную нашу ўсяленную".
Катулл/Пиотровский.
[Вообще гениально, вся суть опасностей, стоящих перед поэтом, за тысячелетия ничего не меняется. Знаем мы таких Суффенов по сию пору...]
Мой Вар, Суффена ты наверняка знаешь!
Суффен красив, воспитан, говорить мастер!
Вдобавок к остальному он стихи пишет,
По тысяче, по десять тысяч строк за день
Кропает, не как мы, на черновых свёртках,
На царских хартиях, чтоб переплёт новый,
Чтоб скалки новые, чтобы вышито красным,
Свинцом расчерчено, начищено пемзой,
Стихи прочесть попробуй, и Суффен важный
Покажется бродягой, пастухом козьим.
Такая перемена! Вот стихов сила!
Никак не верится! Такой хитрец, умник,
Умней всех умников, из хитрецов хитрый,
Становится последним дураком сразу,
Чуть за стихи возьмётся. Никогда всё же
Так горд он не бывает, до небес счастлив,
Поэзией своей он упоён, право.
Но будем откровенны! Таковы все мы,
Немножко от Суффена ты найдёшь в каждом.
Смешны мы все, у каждого своя слабость.
Но за своей спиной не видать сумки.
Катулл же
[АТТИС {*}]
По морям промчался Аттис {**} на летучем, легком челне,
Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,
В те ли дебри рощ дремучих, ко святым богини местам.
Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян,
Оскопил он острым камнем молодое тело свое.
И себя почуял легким, ощутив безмужнюю плоть,
Окропляя теплой кровью кремнистый выжженный луг.
Он взмахнул в руке девичьей полнозвучный гулкий тимпан.
Это твой тимпан, Кибела, твой святой, о матерь, тимпан!
В кожу бычью впились пальцы. Под ладонью бубен запел.
Завопив, к друзьям послушным исступленный голос воззвал:
"В горы, Галлы! В лес Кибелы! В дебри рощ спешите толпой!
В горы, Галлы, Диндимены {***} госпожи покорная тварь!
Рой изгнанников, за мной понеслись вы к чужим краям,
По следам моим промчавшись, повинуясь речи моей.
Не страшил нас вал соленый, не смутила зыбкая хлябь.
Презирая дар Венеры, оскопили вы свою плоть.
Веселитесь, быстро мчитесь, пусть взыграет сердце в груди!
Порадейте в честь богини! Поспешите, Галлы, за мной!
В лес фригийский! В дом Кибелы! Ко святым фригийским
местам?
Там рокочет гулко бубен, там кимвалы звонко звенят.
Там Менад {****}, плющом увитых, хороводы топчут траву.
Восклицают там Менады, в исступленной пляске кружась:
"Там безумствует богини вдохновенно-буйная рать!
Нам туда помчаться надо! Нас туда желания зовут!"
Дева телом, бледный Аттис так вопил, сзывая друзей.
Отвечал мгновенным воплем одержимый, бешеный сонм,
Зазвенела медь кимвалов. Загудел протяжно тимпан.
По хребтам зеленой Иды полетел, спеша, хоровод.
Ударяет в бубен Аттис, задыхаясь, хрипло кричит.
Обезумев, мчится Аттис через дебри, яростный вождь.
Так, упряжки избегая, мчится телка, скинув ярмо.
За вождем, за буйной девой, в исступлении Галлы летят.
И к святилищу Кибелы добежал измученный рой
И уснул в изнеможенье, не вкусив Цереры {*****} даров.
Долгий сон тяжелой дремой утомленным веки смежил.
Под покровом тихой лени угасает ярости пыл.
Но когда наутро солнца воссиял сверкающий глаз,
Сквозь эфир, над морем страшным, над пустынным ужасом гор,
И прогнал ночные тени огненосных коней полет,
Тут покинул, вдаль умчавшись, быстролетный Аттиса сон.
В мощном лоне Пасифея {******} приняла крылатого вновь.
Исчезает в сердце ярость, легковейный входит покой.
Все, что сделал, все, что было, вспоминает Аттис дрожа,
Понимает ясным взором, чем он стал, куда залетел.
С потрясенным сердцем снова он идет на берег морской,
Видит волн разбег широкий. Покатились слезы из глаз.
И свою родную землю он призвал с рыданьем в груди.
"Мать моя, страна родная, о моя родная страна!
Я, бедняк, тебя покинул, словно раб и жалкий беглец.
На погибельную Иду {*******} ослепленный я убежал.
Здесь хребты сияют снегом. Здесь гнездятся звери во льдах,
В их чудовищные норы я забрел по тайной щели.
Где же ты, страна родная? Как найду далекий мой край?
По тебе душа изныла, по тебе тоскуют глаза.
В этот миг короткий ярость ослабела в сердце моем.
Или мне в лесах скитаться, от друзей и дома вдали,
От тебя вдали, отчизна, вдалеке от милых родных?
Не увижу я гимнасий {********}, площадей и шумных палестр
Я, несчастный, их покинул. Буду снова, снова рыдать.
О, как был я горд и счастлив, о, как много я пережил!
Вот я дева, был мужчиной, был подростком, юношей был,
Был палестры лучшим цветом, первым был на поле борьбы.
От гостей гудели двери, от шагов был теплым порог.
Благовонными венками был украшен милый мой дом.
От постели, вечно весел, подымался я поутру.
И теперь мне стать служанкой, стать Кибелы верной рабой!
Стать Менадой, стать калекой, стать бесплодным, бедным
скопцом!
Стать бродягой в дебрях Иды, на хребтах, закованных в лед!
По лесным влачиться щелям во фригийских страшных горах!
Здесь козел живет скакуний, здесь клыкастый бродит кабан!
Ой-ой-ой! Себя сгубил я! Ой-ой-ой! Что сделать я мог!"
Чуть сорвался вопль плачевный с утомленных розовых губ,
Чуть до слуха гор богини долетел раскаянья стон,
Тотчас львов своих Кибела отпрягает, снявши ярмо,
Бычьих стад грозу и гибель, подстрекает левого так:
"Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!
Пусть, охвачен темным страхом, возвратится в дебри лесов
Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.
Выгибай дугою спину, ударяй ужасным хвостом,
Дебри гор наполни ревом, пусть рычанью вторит земля!.."
Перевод А.И. Пиотровского
{* Это эпиллий в александрийском духе; написан особым размером -
галлиямбами (галлы - жрецы богини Кибелы).
** Аттис - жрец малоазийской богини Кибелы.
*** Диндимена - культовое имя богини Кибелы.
**** Менада - вакханка.
***** Церера - богиня, покровительствующая произрастанию злаков.
****** Пасифея - богиня сновидений.
******* Ида - гора во Фригии (в Малой Азии).
******** Гимнасий - здания у греков для гимнастических игр и
упражнений.
********* Палестра - место гимнастических состязаний и борьбы.
Упоминание о гимнасиях и палестрах, которые были у греков, говорит о том,
что это или следы использованного Катуллом греческого оригинала, или
сознательная стилизация.}
Тауфик Исмаил.
Молитва малышки.
Господи Всемилостивший,
подари маме в раю мягкий матрас.
Господи Всемогущий,
Подари папе красивую трубку.
Аминь.
Страх 1966. Страх 1998
Студенты боятся преподавателей.
Преподаватели боятся декана.
Декан боится ректора.
Ректор боится министра.
Министр боится президента.
Президент боится студентов.
Тимур Кибиров
Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведет за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенен тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Виссон, багряница, венец златой!
Вкруг трона его веселой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.
Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдет,
Никуда не спрятаться ей!
Николай Глазков
ВОРОН
Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась.
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.
Я спросил его: — Удастся
Мне в ближайшие года
Где-нибудь найти богатство? —
Он ответил: — Никогда!
Я сказал: — В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда,
Все же буду я любимым? —
Он ответил: — Никогда!
Я сказал: — Невзгоды часты,
Неудачник я всегда.
Но друзья добьются счастья? —
Он ответил: — Никогда!
И на все мои вопросы,
Где возможны «нет» и «да»,
Отвечал вещатель грозный
Безутешным НИКОГДА!..
Я спросил: — Какие в Чили
Существуют города? —
Он ответил: — Никогда! —
И его разоблачили!
Ефим Самоварщиков
* * *
По улице я как-то шел один.
Навстречу иностранный господин.
Спросил его: «Ну как вам наш хоккей?»
А он по-иностранному: «О'кей!»
Я вновь к нему: «Ты наш балет смотрел?»
А он по-басурмански: «Вери велл».
Тогда в упор: «А ты читал меня?»
А он опять по-ихнему: «Фигня!»
Так подвело двух умных мужиков
Незнанье иностранных языков.
Евгений Евтушенко
Русское чудо
Есть в Москве волшебный гастроном.
Пол - ну хоть катайся на коньках.
Звёзд не сосчитает астроном
на французских лучших коньяках.
Просто - без нажатия пружин
там, как раб, выскакивает джинн.
Там и водка - не из чурбаков.
Вся в медалях - словно Михалков.
Ходит шеф с трясущейся губой:
"С тоником сегодня перебой.
Кока-колы, извините, нет.
Запретил цензурный комитет.
Ну а в остальном, а в остальном..." -
Он рукой обводит гастроном,
принимая вдохновенный вид,
словно он по коммунизму гид.
В коммунизме - мощный закусон!
Как музейный запах - запах сёмг,
и музейно выглядит рыбец,
как недорасстрелянный купец.
У дверей в халате белом страж.
У него уже приличный стаж.
Но, к несчастью, при любом вожде
стражу тоже нужно по нужде.
Ну а тетя Глаша мимо шла.
Видит - магазин, да и зашла.
Что за чудо - помутился свет:
есть сосиски, очереди нет.
"Вырезка" - на мясе ярлычок.
Как бы не попасться на крючок.
Ведь она считала с давних лет -
вырезка есть только из газет.
Тетю Глашу пошатнуло вдруг,
и авоська выпала из рук.
Перед нею рядом, в трёх шагах,
вобла, как невеста в кружевах.
Тетя Глаша - деньги из платка:
"Вот уж я умаслю старика...",
но явился страж и, полный сил:
"Есть сертификаты?" - вопросил.
Та не поняла: "Чего, сынок?"
А сынок ей показал порог.
Он-то знал, в охранном деле хват,
пропуск в коммунизм - сертификат.
И без самой малой укоризны
выстуженной снежною Москвой
тетя Глаша шла из коммунизма
сгорбленно, с авоською пустой.
И светила ей виденьем дальним
вобла сквозь хлеставшую пургу,
как царевна, спящая в хрустальном,
высоко подвешенном гробу...
1968
Александр Иванов
Панибратская ГЭС
(пародия на Евгения Евтушенко)
Быть может, я поверхностный поэт?
Быть может, мне не стоило рождаться?
Но кто б тогда сварганил винегрет
из битников, Хеопса и гражданства?!
...Мой Пушкин, самых честных правил,
когда я Братском занемог,
ты б замолчать меня заставил
и разнеможиться помог.
М. Лермонтов, прошу тебя,
дай силу жить, врагов губя,
чтоб я в противника воткнул
и там два раза повернул
свое оружье... Враг завыл,
ругаясь из последних сил.
Назови мне такую обитель
благодарных читательских душ,
где бы мой не стонал потребитель,
где оркестр не играл бы евТУШ!
Есенин, дай на счастье руку мне.
Пожми мою. Дружить с тобой желаю.
Давай с тобой полаем при луне.
Ты помолчи. Я за двоих полаю.
Пройду я с Блоком мимо столиков,
туда, где скреперы ворчат
и женщины с глазами кроликов
«In Женя veritas!» — кричат.
И вот теперь я обретаю вес,
как тот певец неведомый, но милый.
Творение мое о Братской ГЭС,
клянусь, не стало братскою могилой.
Сергей Николаев. Эпитафия Федоту Филину
ЦитироватьТы науки паразит,
От тебя г*вном разит.
Как начнут тебя кончать,
Станешь плакать и кричать:
"Ой, куда меня везут!"
А везут тебя на суд.
Станешь Бога умолять,
Чтобы ты издохла, бл*дь.
Чтоб собаки на суде
ОтгрызлИ твое муде,
Схоронили чтоб тебя
Во помойной яме,
И могила чтоб твоя
поросла х*ями!
Жуковский Василий
Лесной Царь
И. Гете (перевод В. А. Жуковского)
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.
"Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?" -
"Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой". -
"О нет, то белеет туман над водой".
"Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои".
"Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит". -
"О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы".
"Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".
"Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей". -
"О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".
"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой". -
"Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать".
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.
1818 г.
Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm.
5
Mein Sohn, was birgst du so bang dein Gesicht? —
Siehst, Vater, du den Erlkönig nicht?
Den Erlenkönig mit Kron' und Schweif? —
Mein Sohn, es ist ein Nebelstreif. —
,,Du liebes Kind, komm, geh mit mir!
10
Gar schöne Spiele spiel' ich mit dir;
Manch' bunte Blumen sind an dem Strand,
Meine Mutter hat manch gülden Gewand." —
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht,
Was Erlenkönig mir leise verspricht? —
15
Sei ruhig, bleibe ruhig, mein Kind;
In dürren Blättern säuselt der Wind. —
,,Willst, feiner Knabe, du mit mir gehn?
Meine Töchter sollen dich warten schön;
Meine Töchter führen den nächtlichen Reihn
20
Und wiegen und tanzen und singen dich ein." —
Mein Vater, mein Vater, und siehst du nicht dort
Erlkönigs Töchter am düstern Ort? —
Mein Sohn, mein Sohn, ich seh' es genau:
Es scheinen die alten Weiden so grau. —
25
,,Ich liebe dich, mich reizt deine schöne Gestalt;
Und bist du nicht willig, so brauch' ich Gewalt." —
Mein Vater, mein Vater, jetzt faßt er mich an!
Erlkönig hat mir ein Leids getan! —
Dem Vater grauset's; er reitet geschwind,
30
Er hält in Armen das ächzende Kind,
Erreicht den Hof mit Mühe und Not;
In seinen Armen das Kind war tot.
__________________________________
Rammstein, Dalai Lama
Ein Flugzeug liegt im Abendwind
An Bord ist auch ein Mann mit Kind
Sie sitzen sicher sitzen warm
Und gehen so dem Schlaf ins Garn
In drei Stunden sind sie da
Zum Wiegenfeste der Mama
Die Sicht ist gut der Himmel klar
Weiter, weiter ins Verderben
Wir müssen leben bis wir sterben
Der Mensch gehört nicht in die Luft
So der Herr im Himmel ruft
Seine Söhne auf dem Wind
Bringt mir dieses Menschenkind
Das Kind hat noch die Zeit verloren
Da springt ein Widerhall zu Ohren
Ein dumpfes Grollen treibt die Nacht
Und der Wolkentreiber lacht
Schüttelt wach die Menschenfracht
Weiter, weiter ins Verderben
Wir müssen leben bis wir sterben
Und das Kind zum Vater spricht
Hörst du denn den Donner nicht
Das ist der König aller Winde
Er will mich zu seinem Kinde
Aus den Wolken tropft ein Chor
Kriecht sich in das kleine Ohr
Aus den Wolken tropft ein Chor
Kriecht sich in das kleine Ohr
Komm her, bleib hier
Wir sind gut zu dir
Komm her, bleib hier
Wir sind Brüder dir
Der Sturm umarmt die Flugmaschine
Der Druck fällt schnell in der Kabine
Ein dumpfes Grollen treibt die Nacht
In Panik schreit die Menschenfracht
Weiter, weiter ins Verderben
Wir müssen leben bis wir sterben
Und zum Herrgott fleht das Kind
Himmel nimm zurück den Wind
Bring uns unversehrt zu Erden
Aus den Wolken tropft ein Chor
Kriecht sich in das kleine Ohr
Aus den Wolken tropft ein Chor
Kriecht sich in das kleine Ohr
Komm her, bleib hier
Wir sind gut zu dir
Komm her, bleib hier
Wir sind Brüder dir
Der Vater hält das Kind jetzt fest
Hat es sehr an sich gepresst
Bemerkt nicht dessen Atemnot
Doch die Angst kennt kein Erbarmen
So der Vater mit den Armen
Drückt die Seele aus dem Kind
Diese setzt sich auf den Wind und singt
Komm her, bleib hier
Wir sind gut zu dir
Komm her, bleib hier
Wir sind Brüder dir
Самолёт лежит на вечернем ветру,
на борту мужчина с ребёнком.
Они сидят в безопасности, сидят в тепле
И попадают в сети сна.
Три часа они в полёте,
Летят на день рождение к маме.
Хорошая видимость, чистое небо.
Вперёд, вперёд - к погибели.
Мы должны жить, пока не умрём.
Человеку не место в воздухе
Царь небесный призывает
Своих сыновей, оседлавших ветер:
«Принесите мне этого ребёнка!»
Время для ребёнка потеряно,
Тут эхо врывается в уши.
Глухие раскаты грома несутся в ночи,
И повелитель облаков хохочет,
сотрясая человеческий груз.
Вперёд, вперёд - к погибели.
Мы должны жить, пока не умрём.
И ребёнок говорит отцу:
«Разве ты не слышишь грома?
Это царь ветров,
Он хочет сделать меня своим ребёнком»
Из облаков льётся хор,
Заползает в детское ухо:
«Иди сюда, останься здесь
Мы будем добры к тебе
Иди сюда, останься здесь
Мы твои братья»
Ураган обнимает самолёт,
Давление в кабине быстро падает,
Глухие раскаты грома несутся в ночи,
В панике кричит человеческий груз.
Вперёд, вперёд - к погибели.
Мы должны жить, пока не умрём.
И ребенок молит Господа:
«Небо, забери ветер!
Верни нас невредимыми на землю!»
Из облаков льётся хор,
Заползает в детское ухо:
«Иди сюда, останься здесь
Мы будем добры к тебе
Иди сюда, останься здесь
Мы твои братья»
Отец крепко держит ребёнка,
прижал его к себе сильно,
не замечает, что тот задыхается,
ведь страх безжалостен,
И отец собственными руками
выжимает душу из ребёнка,
Она садится на ветер и поёт:
«Иди сюда, останься здесь
Мы будем добры к тебе
Иди сюда, останься здесь
Мы твои братья»
Евгений Евтушенко
Из поэмы "Мама и нейтронная бомба"
Мама,
мне страшно не то,
что не будет памяти обо мне,
а то, что не будет памяти.
И будет настолько большая кровь,
что не станет памяти крови.
Во мне,
словно семь притоков,
семь перекрёстных кровей:
русская -
словно Непрядва,
не прядающая пугливо,
где камыши растут
сквозь разрубленные шеломы;
белорусская -
горькая от пепла сожжённой Хатыни;
украинская -
с привкусом пороха,
смоченного горилкой,
который запорожцы
клали себе на раны;
польская -
будто алая нитка из кунтуша Костюшки;
латышская -
словно капли расплавленного воска,
падающие с поминальных свечей над могилами в Риге;
татарская -
ставшая последними чернилами Джалиля
на осклизлых стенах набитого призраками Моабита,
а ещё полтора литра
грузинской крови,
перелитой в меня в тбилисской больнице
из вены жены таксиста -
по непроверенным слухам,
дальней родственницы
Великого Моурави.
Анна Васильевна Плотникова,
мать моего отца,
фельдшерица, в роду которой
был романист Данилевский,
работала с беспризорниками
и гладила по голове
рукой постаревшей народницы,
возможно, Сашу Матросова.
Рудольф Вильгельмович Гангнус,
отец моего отца,
латыш-математик,
соавтор учебника «Гурвиц - Гангнус»,
носил золотое пенсне,
но строго всегда говорил,
что учатся по-настоящему
только на медные деньги.
Дедушка голоса не повышал никогда.
В тридцать седьмом
на него
повысили голос,
но, говорят,
он ответил спокойно,
голоса собственного не повышая:
«Да,
я работаю в пользу Латвии.
Тяжкое преступление для латыша...
Мои связи в Латвии?
Пожалуйста - Райнис...
Запишите по буквам:
Россия,
Америка,
Йошкар-Ола,
Никарагуа,
Италия,
Сенегал...»
Единственное, что объяснила мама:
«Дедушка уехал.
Он преподаёт
в очень далёкой северной школе».
И я спросил:
«А нельзя прокатиться к дедушке на оленях?»
До войны я носил фамилию Гангнус.
На станции Зима
учительница физкультуры
с младенчески ясными спортивными глазами,
с белыми бровями
и белой щетиной на розовых гладких щеках,
похожая на переодетого женщиной хряка,
сказала Карякину,
моему соседу по парте:
«Как можешь ты с Гангнусом этим дружить,
пока другие гнусавые гансы
стреляют на фронте в отца твоего?!»
Я, рыдая, пришёл домой и спросил:
«Бабушка,
разве я немец?»
Бабушка,
урождённая пани Байковска,
ответила «нет»,
но взяла свою скалку,
осыпанную мукой от пельменей,
и ринулась в кабинет физкультуры,
откуда,
как мне потом рассказали,
слышался тонкий учительшин писк
и бабушкин бас:
«Пся крев,
ну а если б он даже был немцем?
Карл Маркс, по-твоему, кто - узбек?!»
Но с тех пор появилась в метриках у меня
фамилия моего белорусского деда.
Роберт Бёрнс
Шатландская слава
Мой слаўны, мой шатландскі край, -
Нагор'і і лагчыны,
Забудзь пра славу, забывай
Само імя - айчына!
Дзе ў верасах і Старк, і Твід
Да мора коцяць хвалі,
Там сёння гаспадарыць брыт,
Купцы запанавалі.
Знайшлі братоў, апекуны,
А хто ж забыцца зможа,
Што ваш злачынны меч вайны
Суседзяў век трывожыў?
Хто б верыў, што надыдзе час
І вольны край загіне,
Што здрада чорная ўсіх нас
За грошы ў яму кіне!
А колькі ж раз - і не пытай -
Мы іх, драпежных, білі!
І вось - за стэрлінгі наш край
Брытанцы прыкупілі.
Шатландыя, снягоў абрус,
Чаму я ў ратным полі
Не згінуў за цябе, як Брус,
Як сын твой верны Уолес?
Пакуль не ўмосцяць у труну
Мой труп праз леты, зімы,
Я праклінаў вас і кляну,
Прадажнікі радзімы!
Adam Mickiewicz.
TRZECH BUDRYSÓW
(BALLADA LITEWSKA)
Stary Budrys trzech synów, tęgich jak sam Litwinów,
Na dziedziniec przyzywa i rzecze:
"Wyprowadźcie rumaki i narządźcie kulbaki,
A wyostrzcie i groty, i miecze.
Bo mówiono mi w Wilnie, że otrąbią niemylnie
Trzy wyprawy na świata trzy strony:
Olgierd ruskie posady, Skirgiełł Lachy sąsiady,
A ksiądz Kiejstut napadnie Teutony.
Wyście krzepcy i zdrowi, jedzcie służyć krajowi,
Niech litewskie prowadzą was Bogi;
Tego roku nie jadę, lecz jadącym dam radę:
Trzej jesteście i macie trzy drogi.
Jeden z waszych biec musi za Olgierdem ku Rusi,
Ponad Ilmen, pod mur Nowogrodu;
Tam sobole ogony i srebrzyste zasłony,
I u kupców tam dziengi jak lodu.
Niech zaciągnie się drugi w księdza Kiejstuta cugi,
Niechaj tępi Krzyżaki psubraty;
Tam bursztynów jak piasku, sukna cudnego blasku
I kapłańskie w brylantach ornaty.
Za Skirgiełłem niech trzeci poza Niemen przeleci;
Nędzne znajdzie tam sprzęty domowe,
Ale za to wybierze dobre szable, puklerze
I innie stamtąd przywiezie synowę.
Bo nad wszystkich ziem branki milsze Laszki kochanki,
Wesolutkie jak młode koteczki,
Lice bielsze od mleka, z czarną rzęsą powieka,
Oczy błyszczą się jak dwie gwiazdeczki.
Stamtąd ja przed półwiekiem, gdym był młodym człowiekiem,
Laszkę sobie przywiozłem za żonę;
A choć ona już w grobie, jeszcze dotąd ją sobie
Przypominam, gdy spojrzę w tę stronę.
Taką dawszy przestrogę, błogosławił na drogę;
Oni wsiedli, broń wzięli, pobiegli.
Idzie jesień i zima, synów nié ma i nié ma,
Budrys myślał, że w boju polegli.
Po śnieżystej zamieci do wsi zbrojny mąż leci,
A pod burką wielkiego coś chowa.
"Ej, to kubeł, w tym kuble nowogrodzkie są ruble?"
- "Nie, mój ojcze, to Laszka synowa".
Po śnieżystej zamieci do wsi zbrojny mąż leci,
A pod burką wielkiego coś chowa.
"Pewnie z Niemiec, mój synu, wieziesz kubeł bursztynu?"
- "Nie, mój ojcze, to Laszka synowa".
Po śnieżystej zamieci do wsi jedzie mąż trzeci,
Burka pełna, zdobyczy tam wiele,
Lecz nim zdobycz pokazał, stary Budrys już kazał
Prosić gości na trzecie wesele.
Евгений Евтушенко.
Кондратий Рылеев
1795-1826
А что случилось бы, Рылеев,
когда бы свергнули царя
и расстреляли, не жалея,
на льду того же декабря?
Потом была бы схватка спесей,
и Вас бы, пряча торжество,
назвал врагом народа Пестель,
или, быть может, Вы - его?
Ну а в Михайловском потеху
устроили бы мужики,
впустив свиней в библиотеку
и дав жевать черновики.
И няню Сашеньки орава
тех, кому нож да ночь к лицу,
поволокла бы на расправу
как барскую доносчицу.
А Пушкин бы скакал, врезаясь
в сивушный строй дубья и вил,
и никакой бы, к черту, заяц
его бы не остановил.
И Пушкин проклял бы, неистов,
власть, не смягченную добром,
и разбессмертил декабристов,
брезгливо брызгая пером...
http://ev-evt.net/stihi/poet/kondratiy_ryleev.php
Ніл Гілевіч.
Паэт – крыху вар'ят. Абавязкова!
Без гэтага паэзіі няма.
I не бярыся за пяро дарма,
Калі не здольны ашалець ад слова –
Ад раптам знойдзенага ў нетрах-сховах
Або ад вызваленага з ярма
Руцінных штампаў, без таўра-кляйма, –
Бы толькі што радзілася нанова.
Калі не чуеш ты яго такім –
Як полымя на ветры – трапяткім,
Бунтоўным, як віно, што дно ўзрывае,
Або гаючым, як вада жывая, –
Тады пакінь паэзію, пакінь.
Бог ад цябе твой дар яшчэ хавае.
1992.
Евгений Евтушенко. Из поэмы "Фуку"
В день рождения Гитлера
под всевидящим небом России
эта жалкая кучка парней и девчонок
не просто жалка,
и сережка со свастикой крохотной - знаком нациста,
расиста
из проколотой мочки торчит
у волчонка, а может быть,
просто щенка.
Он, Васек-полупанк,
с разноцветноволосой и с веками синими
Нюркой,
у которой в прическе
с такой же кустарненькой
свастикой брошь.
чуть враскачку стоит и скрипит
своей чёрной,
из кожзаменителя курткой.
Соблюдает порядок.
На пушку его не возьмешь.
Он стоит
посреди отягченной
могилами братскими Родины.
Инвалиду он цедит:
"Папаша, хиляй, отдыхай...
Ну чего ты шумишь? -
Это в Индии - знак плодородия.
Мы, папаша, с индусами дружим...
Сплошное бхай-бхай!"
Как случиться могло,
чтобы эти, как мы говорим, единицы
уродились
в стране двадцати миллионов и больше -
теней?
Что позволило им,
а верней, помогло появиться,
что позволило им
ухватиться за свастику в ней?
Тротуарные голуби
что-то воркуют на площади каркающие,
и во взгляде седого комбата
отеческий гнев,
и глядит на потомков,
играющих в свастику,
Карбышев,
от позора и ужаса
заново обледенев...
в тебе нет внутреннего стержня
промолвил виктору илья
обломок арматуры в жопу
суя
сорокин сел с утра за книгу
но написал лишь слово йух
уж полночь близится сорокин
никак не разовьёт сюжет
узнать поэтов очень просто
по вдохновению их лиц
по взору дикому по звону
яиц
олег с друзьями на рыбалку
отправился раным рано
пришёл без удочки под вечер
в говно
семён берёт бутылку виски
и бьёт по темени илью
мать говорит илья печально
твою
Уладзімір Паўлаў
Славянам
Спявае перапёлка ў спелым жыце.
Гуляе сонца весела ў двары.
Таварышы славяне, спадары,
Хто раз'яднаў вас і калі - скажыце?!
Суседзі побач добрыя, сябры.
Жылі лагодна і далей жывіце.
Нектару з даўняй браціны адпіце,
Каб не тлусцелі духу ліхвяры.
Перашываюць нанава ж кабат:
Славянскія базар, сабор, набат,
Саюз... Бы анікога блізка.
Не раз неславянін быў друг, як брат.
Не ўзвышцеся! У нас адна калыска...
Было ўжо штосьці з расаю арыйскай.
Нил Гилевич
Мой гнеў прарос са слёз майго
дзіцяці
Панок, што ў нашы дні па ўласнай хэнці
Як дысідэнт падаўся на чужыну,
Прылюдна збэсціў крык душы збалелай,
Што даляцеў здаля, з шасцідзясятых.
Шасцідзясятыя... Я помню, помню,
Як прыбягаў дадому з горкім плачам
Малы мой сын: «Там хлопчыкі ў двары
Б'юць кулакамі ў твар мяне за тое,
Што я па-беларуску гавару!..»
Ён мне крычаў з такою крыўдай гэта
І так глядзеў праз слёзы на мяне,
Як быццам я ва ўсім быў вінаваты.
Я суцяшаў, як мог, малога сына,
Як мог, дзікунства хлапчукоў тлумачыў,
А на душы ў самога закіпала
Святая лютасць: «Ну, чакайце, злыдні,
Правадыры шчаслівай Беларусі,
Манкуртаў хросныя бацькі! Яшчэ вам
Гісторыя належнае аддасць!..»
Мой гнеў прарос са слёз майго дзіцяці.
І страшна мне было за лёс ягоны.
Але, да ганьбы, ведаў я, не дойдзе:
Бацькоўскай мовы не зрачэцца сын!
Табе, панок, не зразумець тых слёз,
Хоць і равеснік ты майму нашчадку:
Яшчэ з калыскі вызвалены быў ты
«От грубого, простого языка».
Панок!.. А ты часом не быў, прабач,
У тым двары і разам з хлапчукамі
Маё дзіця за мову не грумячыў?
Чаго ж бо так узяў цябе за рэбры
Мой успамін пра той дзіцячы плач?
Евгений Евтушенко. Из поэмы "Мама и нейтронная бомба"
"
Другой мой дед —
белорус Ермолай Наумович Евтушенко —
носил два ромба перед второй мировой,
а в первую мировую был
полным георгиевским кавалером,
Я помню его в галифе
и сапогах со скрипом,
с коротким седеньким ежиком,
с раздвоинкой на носу,
с кривыми крепкими ногами
старого кавалериста.
По воскресеньям дед приезжал на «эмке» —
на персональной машине, тогда ещё редкой, —
с веснушчатым красноармейцем-шофёром.
Дед ставил на стол коробку конфет
с неизменными вишнями в шоколаде,
а ещё — чекушку,
которую сам выпивал,
после чего он пел белорусские песни,
плясал вприсядку,
плакал,
а после
деда укладывали на диван.
В понедельник за дедом приходила «эмка»,
и он опохмелялся вишнями в шоколаде,
а однажды чокнулся конфетой со мной,
почему-то вздохнув
и горько заплакав.
Но в один понедельник за дедом пришла не «эмка»,
а совсем другая машина,
и дед исчез навсегда.
Мама никогда не бывала в Полесье,
но знала, что там у деда остались
две сестры,
одна из которых, Ганна,
приезжала однажды в тридцатых к нам в гости
и привезла мне постолы —
белорусские лапоточки, —
а ещё корзину,
где было штук сто яиц.
Мама забыла названье отцовской деревни,
но когда мы однажды при маме с друзьями
вспоминали о славном прошлом футбола —
о Хомиче, о Боброве,
мама вскрикнула: «Хомичи!
Хомичи — это село!»
После полуторачасового полета из Минска на вертолете
мы ехали на военном «газике»
с драматургом Андреем Макаенком
и генералом ВВС Белорусского военного округа.
Мы ехали по проселку среди болотных кочек Полесья,
похожих на голубые шапки,
сшитые из незабудок.
На проселке стоял необыкновенный старик.
Необыкновенность его состояла
из эсэсовского унтер-офицерского мундира,
на котором болтался Георгиевский крест
рядом с партизанской медалью,
а так же из новеньких постолов,
где в переплетеньях лыка
застряли небесные незабудки.
«Вам в Хомичи, дедушка?» —
«А то куды ж!»
И в «газике» сразу запахло
ядреннейшим самосадом
от домовито расположившегося старика.
Я осторожно спросил:
«Кто-нибудь из семьи Евтушенко живы?» —
«Ды як же не живы —
половина Хомичей усе Явтушенки...» —
«А Ганна — жива?» —
«Ого, ды яще якая живая —
надысь, кали лишку хватил —
кочергой чуть-чуть не огрела...» —
«А её сестра?» —
«Евга?
Мучается ад риматизму...
Я ей гаварыл,
што самогонный кампресс памагае,
а яна не паверыла...» —
«А Ермолая вы знали?» —
«А як же не знать...
Трохи смурый был хлопец,
но жвавый.
3 им и свиней пасли,
и утякали з германского полону у пятнадцатом годе,
и разом Георгиев атрымали.
А потым он вышел у великие красные командиры
и запропал у Маскве...
Лепш — сядел бы у хате...» —
«А какой он был?» —
«Дуже до девок ласый...
На носу раздвоинка,
як у тябе...»
Мы въехали в Хомичи.
Деревня была пуста,
но ни один замок не висел ни на чьей двери.
«Почему нет замков?» —
я спросил у деда.
«Да няма ничого,
каб хавать...» —
«А где же люди?» —
«Усе на поли...»
Мы вышли на поле,
и я увидел
копавших картошку детей и женщин,
а ещё я увидел —
впервые в жизни —
младенцев,
еще ходить не умевших,
но по полю
ползающих
с пользой —
выгребая пальчиками картошку.
И какая-то непостижимая сила
меня толкнула
к махонькой ловкой старушке,
которая, взяв за шкирку мешок,
наполненный наполовину,
встряхивала его,
как сонного пьяного мужика.
«Вы — Ганна?» —
«Ну я буду Ганна... — она отвечала,
вытирая руки о старенький сарафан. —
А вы будете хто?» —
«А я — ваш внук Женя...» —
«Ды як же ты Женя?
Хиба ж ты з голоду не помер на войне у Маскве?» —
«Не умер...»
И тогда она взвыла на целое поле:
«Людцы, бяжите сюды!
Кровиночка наша знайшлася!»
И заплакали Андрей Макаенок
и генерал ВВС,
когда ко мне побежали женщины
и поползли младенцы,
все — с незабудочными явтушенковскими глазами,
сжимая в руках картофелины,
втрое больше их крошечных кулачков.
А потом,
осушив граненый стакан розового свекольного первака,
в хате, в которую набилось штук шестьдесят Явтушенок,
бабка Ганна вспомнила деда:
«Кали возвернулся з гражданки Ярмола,
то усе образы спалил,
тольки один схавать удалося.
Бачишь,
Христос висить —
однюсенький ва усим селе?
У друтий раз возвернулся твой дед
у пачатку тридцать семаго
и ходил по хатам,
и просил пробаченья у всих,
у кого спалил образы,
а потым у Маскву зъехал
и згинул...»
И бабка Ганна выпила второй стакан первака
и спросила:
«А ким ты працуешь?» —
«Пишу стихи». —
«А што яно такое?»
Я пояснил: «Ну как песни...» —
а бабка Ганна засмеялась:
«Дык песни пишуть для задавальненья...
Якая же гэто праца!»
А потом бабка Ганна выпила третий стакан первака.
Я спросил: «Не много?» —
«Дык я же з Палесья — я паляшучка!
А тябе повезло, унучек,
што твоя родня — добрыя люди.
Не дай бог мы были б якие-небудь уласовцы
ци спекулянты!»
И бабка Ганна подняла сарафан не стесняясь
и показала на старческих высохших желтых грудях
ожоги:
«Гляди, унучек,
гэто ад фашистских зажигалок.
Мяне пытали, дзе партизаны...
Але я не сказала ничого...»
А потом бабка Ганна выпила четвертый стакан первака
и спросила:
«А ты бывал у других краинах?» —
«Бывал». —
«А сустракал там яще Явтушенок?» —
«Нет, не встречал...
А что, разве есть Евтушенки — эмигранты?»
И бабка Ганна выпила пятый стакан первака.
«Ды я гавару не аб радне по прозвищу —
аб радне по души.
И кали дзе-нибудь —
у Америцы ци у Африцы
ёсць добрыя люди —
мне здаёцца —
яны усе Явтушенки...
И ты не стамляйся
шукать радню по белому свету.
Шукай родню,
и завсёды родню отшукаешь,
як нас отшукал,
и за гэто дякую,
унучек...»
И заплакала бабка Ганна,
и заплакала бабка Евга,
и заплакали все шестьдесят Явтушенок,
и заплакал спасенный бабкой от деда Ярмолы
изможденный Христос на иконе,
похожий
на белоруса из поэмы Некрасова «Железная дорога».
Бабка Ганна,
над могилой твоей голубые шапки
из незабудочных глаз твоих внуков.
Бабка Ганна,
белорусская бабушка
и бабушка всего мира,
если в Белоруссии был убит каждый четвертый,
то в будущей войне
может быть убитым каждый.
Бабка Ганна,
ты живая не была ни в каких заграницах.
Пустите за границу
хоть мертвую бабку Ганну —
крестьянскую Коллонтай партизанских болот!
Товарищи,
снимите шапки —
характеристика бабки Ганны
написана фашистскими зажигалками
на её груди!
Эдгар Аллан По
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my
chamber door -
'"Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber
door -
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for
the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore -
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never
felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
"Tis some visiter entreating entrance at my chamber
door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber
door; -
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no
longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness
I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my
chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened
wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the
word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me
burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
"Surely", said I, "surely that is something at my
window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore -
Let my heart be still a moment and this mystery
explore; -
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped
or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my
chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said,
"art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's
Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy
bore;
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then
he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have
flown before -
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my
bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light
gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o'er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these
angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories
of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still,
if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I
implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me -
tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird
or devil!
By that Heaven that bends above us - by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!"
I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that
is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his
shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted - nevermore!
(1844-1849)
Эдгар Алан По. Крумкач
Неяк змрочным часам ночы, калі я заплюшчыў вочы,
Разбіраючы прарочы сэнс старых пажоўклых кніг,
Раптам стук пачуў праз стому, ціхі стук у дзверы дому,
Быццам нехта невядомы прыпыніўся каля іх.
«Гэта нейкі госць, - я мовіў, - прыпыніўся каля іх,
Там, каля дзвярэй маіх».
Быў, я помню, снежань слотны, у каміне неахвотна
Гаснуў жар, і цень дрымотны варушыўся ў зборках штор.
І чакаў я час світання, як збавення, бо чытанне
Не прынесла мне адхлання ў смутку вечным па Лінор,
Па святой, якой анёлы кажуць там цяпер «Лінор», -
Безыменнай тут з тых пор.
Неакрэслены, трывожны шолах штор, іх зморшчкі кожнай,
Нейкім жахам прыварожным да сябе прыкуў мой слых,
І стаяў я, спалатнелы, паўтараючы нясмела:
«Гэта нейкі госць спазнелы там, каля дзвярэй маіх,
Гэта нейкі госць спазнелы прыпыніўся каля іх,
Там, каля дзвярэй маіх».
І сябе пераканаўшы, што там госць, і страх суняўшы,
«Сэр, - я мовіў, - або лэдзі, выбачайце, што на міг
Я заснуў і вас, як брата, не пусціў адразу ў хату,
Дый пастукаліся надта ціха вы ў дзвярох маіх» -
Дзверы я штурхнуў... нікога, толькі цемра каля іх,
Там, каля дзвярэй маіх.
Я ўзіраўся ў прадчуванні немажлівага спаткання
У ахутаны маўчаннем і цямрэчаю прастор
Ды пачуў у непрабуднай цішы толькі водгук скрутны,
Толькі водгук ледзьве чутны слова ціхага «Лінор?» -
Гэта я шапнуў, і цемра прашаптала мне: «Лінор?»,
Прашаптала, як дакор.
І, гаруючы ад страты, я вярнуўся ў жальбе ў хату,
Як знячэўку стук зацяты зноў пачуўся і аціх.
«Так, - я мовіў, - мне не сніцца: стукнуў нехта ў аканіцу,
Трэба вызнаць таямніцу незвычайных стукаў тых.
Гэта вецер - вось разгадка таямнічых стукаў тых,
Вецер ля вакон маіх».
Ды калі акно шырока разнасцежыў я - са змроку
У пакой крумкач звячэлы, быццам прывід дзён сівых,
Увайшоў хадою цвёрдай, і пратупаў з пыхай лорда
Ля мяне ў паставе гордай проста да дзвярэй маіх,
І на бюст Палады ўзбіўся там, каля дзвярэй маіх,
Сеў панура і заціх.
Чапурыстасць і паважнасць чорнай птушкі нехлямяжнай
Змусілі мяне ўсміхнуцца цераз сум: «Хоць і абдзёр
У сутычцы нейкі вораг на тваёй макушцы пёры,
Ты не страціў смелы нораў, змрочны дух начных пячор,
Як Плутон цябе мянуе ў нетрах тых начных пячор?»
Крук пракрумкаў: «Nevermore!»
Хоць адказ начнога птаха на душу мне ўпаў, як плаха,
Быў бы дзень - не меў бы страху, а цяпер - які выбор,
Калі ноч і бездарожжа, калі, быццам дух варожы,
Уваходзіць крук варожы і сядае насупор
На скульптурны ўзгруд Палады, над дзвярыма, насупор,
Крук з мянушкай Nevermore.
А тым часам крук пануры знерухомеў на скульптуры,
Бы душу ўсю ўклаў у слова страшнае, як прыгавор.
«Як сябры мае, - ледзь чутна я шапнуў, - крумкач прыблудны
Знікне заўтра ў каламутным цемрыве начных пячор,
Як мае надзеі, знікне ў цемрыве начных пячор».
Крук пракрумкаў: «Nevermore!»
Напалоханы адказам, я ачуўся не адразу
І прамовіў: «Несумненна, слова гэтае - паўтор
Скаргі нейкага нябогі, што пад гнётам лёса злога
Праз усю сваю дарогу паўтараў, нібы дакор,
На хаўтурах мар, да скону, паўтараў, нібы дакор,
Толькі слова «nevermore».
Так разважыўшы, з усмешкай я на крэсла сеў без спешкі
Тварам да жудлівай птушкі, спінаю да цьмяных штор,
На падушку сеў у крэсла і задумаўся над сэнсам
Слова, што прынёс злавесны, змрочны дух начных пячор.
Што паведаміць хацеў мне змрочны дух начных пячор
Гэтым словам «nevermore»?
Так раздумваў я ў маўчанні над прароцтвам незвычайным
Птаха, што паглядам жорсткім на мяне глядзеў ва ўпор.
У святле сядзеў няісным каганца і ненаўмысна
На падушку прыхіліўся - так мяне адолеў змор.
Ах, ніколі на падушку не прыхіліцца Лінор
Ля мяне, о nevermore!
І здалося, пасмы дыму паплылі перад вачыма
І за спінай серафімы павыходзілі з-за штор.
«Хлус! - я ўсклікнуў. - Без сумнення, дзіўнае тваё з'яўленне -
Боскі знак майго збавення ад жалобы па Лінор!
Дай мне зелля, каб забыцца, каб не помніць пра Лінор!»
Крук пракрумкаў: «Nevermore!»
«О вястун, - я ўсклікнуў, - птушка проста ты ці д'яблаў служка!
Хай прыслаў цябе нячысты, хай прынёс цябе віхор
У бязрадны мой закутак, дзе пануе вечны смутак,
Ці пазбаўлюся пакутаў я ля Галаадскіх гор?
Ці знайду я панацэю там, ля Галаадскіх гор?»
Крук пракрумкаў: «Nevermore!»
«О вястун, - я ўсклікнуў, - птушка проста ты ці д'яблаў служка!
Дзеля Бога, што справуе існым ад зямлі да зор,
Адкажы душы гаротнай, ці ўзляціць яна ў зіхотны
Райскі сад да бессмяротнай, што завецца там Лінор?
Да святой, якой анёлы кажуць там цяпер «Лінор»?
Крук пракрумкаў: «Nevermore!»
«Хай жа гэта слова стане знакам нашага расстання! -
Крыкнуў я. - Туды вяртайся, скуль прынёс цябе віхор!
І не ўздумай неўзаметку скінуць мне пяро, як сведку
Злой хлусні сваіх адведкаў, і не трэба так ва ўпор
Мне ў душу глядзець, і з бюста прэч нясі свой чорны ўбор!»
Крук пракрумкаў: «Nevermore!»
З той пары крумкач закляты, з бюста бледнага Палады
Не злятаючы ніколі, прымасціўся насупор,
Ён вачыма патарочы, соннымі, за мною сочыць
І пад лямпай цень свой змрочны, на падлозе, распасцёр,
І душой я з таго ценю нізашто цяпер да зор
Не ўзлячу, о nevermore!
Пераклад: Алег Мінкін
под
cutбла- бла-
блабла- бла- блабла-
бла- блабла- бла- блабла-
бла- блабла- бла- блабла-
бла- блабла- бла- блабла-
бла- блабла- бла- блабла- бла-
блабла- бла- бламбла- бла- бла...
западло ? невозможно же нормально просматривать тред
Цитата: я пифия от ноября 12, 2015, 02:15
самое хорошее представление стихов, на мой взгляд.
всегда бы так ::)
к сожалению, понимаю, не всегда возможно.
П.С. Прошу Вас пифия, извинить меня за неуместную грубость, допущенную с моей стороны по отношению к Вам.
не смог совладать со своими эмоциями, захлестнувшими меня при виде такого количества букв... :-[
Да нет, всё по делу, сделаю кат.
Сделал.
В премодерацию вы хоть не из-за меня попали?
http://margmagazine.narod.ru/GRINBERG08.htm
Эпопея Кориандровна Сукевич.
На рускам очэнь трудна гаварыць
На этай вашай мове сложна панимаць
И толька трасянка у сэрцы агнём гарыць
Яна усягда цябе будзе любиць як маць
Ёй ня нада выкрутасау культурнага языка
Ёй ня нада пантоу этай вашай мовы
Ёй толька нада штоб дзетки ели кашу выпили малака
Гуляли играли и были усягда здаровы
Цитата: я пифия от ноября 12, 2015, 01:48
Что в сравнье со смертью
похороны все ханжеские "нельзя"?
[hint]здесь что-то не так (у Евтушенко?), может быть(?):[/hint]
Что в сравнение со смертью --
похороны (всех ханжеских/ "всеханжеских нельзя")?? сомневаюсь что там (похороны всеханжеские) "нельзя"
Сейчас сверю с печатным изданием и всё переделаю.
Александр БальКак нелегко признать, что ты не гений,
Что ты служил не своему кресту.
Хоть цепь слогов продлилась за версту,
Ей не подняться до стихотворений.
Как нелегко признать, что ты безроден,
Не потому, что пращуров своих
Ты тщетно вспоминаешь - суть не в них -
Суть в том, что родословные не в моде.
Как нелегко признать, что ты некстати,
И что без роду плоть твоя и мать,
Что с гением вы даже и не братья -
Как нелегко признать.
Но я признал!
И я стригусь по моде
И в инкубаторный бесцветный мир
Вот-вот вольюсь, при пасмурной погоде
В своей душе, заштопанной до дыр.
В толпу!
Толпа родит, провозгласит,
Благословит и подчиняться станет,
Толпа нахлынет, свергнет, истребит.
Простит посмертно и добром помянет.
Она казнит и раздаёт награды,
Шпионить может, может быть слепой -
Ни табуном, ни косяком, ни стадом -
Народ передвигается толпой.
И крест без веры в роли талисмана
В мещанском золоте повиснет на груди -
Всё позади, и я уже не стану
Жалеть о том, что что-то позади.
Всё позади. Захлопнется калитка,
Постылый дождь застанет у крыльца -
Всё позади, и ни к чему визитка
Мной некогда любимого певца.
В день, когда взорвался самолёт, произошло ещё одно событие: грабителями был застрелен поэт Виктор Гофман.
Цитата: _Swetlana от ноября 21, 2015, 19:48
В день, когда взорвался самолёт, произошло ещё одно событие: грабителями был застрелен поэт Виктор Гофман.
Не знаю, кто такой Виктор Гофман, но пусть земля ему будет пухом.
Ду Фу. Предвосхищая Омара Хайяма.
Перевод А.И. Гитовича.
Обычай этот
Мне судьбою дан -
Закладывать кабатчикам
Одежду:
Уже с утра
Лелею я надежду,
Что к ночи буду
Совершенно пьян.
Долг за вино -
Святой на свете долг:
Будь в молодости
Пьяницей усердным.
Жить до ста лет
Дано немногим смертным,
А как бы в тридцать
Голос не умолк!
Сейчас весна,
И дни мои легки,
Гляжу: стрекозы
Над водой летают
И крылышками
Еле задевают
Поверхность
Очарованной реки.
И вот я говорю
Своей весне:
"Мы знаем,
Как меняется Природа,
Ты - только миг,
Ты - только Время Года,
Но в этот миг
Не изменяй ты мне!"
Я тоже только год назад узнала. Рейн считает Виктора Гофмана одним из лучших русских поэтов, единственным, кто не пошёл вслед за модернистами, а продолжил пушкинскую традицию.
http://www.youtube.com/watch?v=-G9qFOmM8Wg
Сегодня день памяти Юлии Друниной.
Я только раз видала рукопашный.
Раз — наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
1943
______________________
Я ушла из детства
В грязную теплушку,
В эшелон пехоты,
В санитарный взвод.
Дальние разрывы
Слушал и не слушал
Ко всему привыкший
Сорок первый год.
Я пришла из школы
В блиндажи сырые.
От Прекрасной Дамы —
В «мать» и «перемать».
Потому что имя
Ближе, чем
«Россия»,
Не могла сыскать.
1942
___________________
Трубы.
Пепел еще горячий.
Как изранена Беларусь...
Милый, что ж ты глаза не прячешь? —
С ними встретиться я боюсь.
Спрячь глаза.
А я сердце спрячу.
И про нежность свою забудь.
Трубы.
Пепел еще горячий.
По горячему пеплу путь.
1943
Цитата: _Swetlana от ноября 21, 2015, 20:03
продолжил пушкинскую традицию.
Я и подумал, что на Волошина похоже. Светлая память обоим
Светлая память
Уильям Джей Смит
Смерть джазиста
(перевод А. Вознесенского)
Я умер, но я слышу, как летят
монетки в музыкальный автомат.
И так же, только скованно-тихи,
лежат на моих веках пятаки.
За эту плату отвезёт Харон
меня в немую музыку времён.
И разойдутся по воде Харона
круги - будто пластинки граммофона.
ВГЛУБЬ
(перевод Г. Кружкова)
Он ушел в себя, как в лес,
гневным духом обуянный,
в лабиринте троп исчез,
в гуще веток и бурьяна.
Позабыв дорогу вспять,
он ушел в глуши скитаться,
гнилостью грибной дышать,
горечью коры питаться,
погружаться в дебри хвой,
в безнадежность, мрак и бездну,
чтобы вдруг над головой
небо пасть свою разверзло
и, разламывая мглу,
грянуло тысячекратно,
чтобы кануть в эту глубь
безвозвратно, безвозвратно.
ЦитироватьМАРШ ПИДОРОБОРЦЕВ
Идём уверенным путём, преград не зная
И монолитны наше общество и власть
Не зря конечно Закулиса Мировая
На нас обрушить хочет новую напасть
Народ в цехах, аудиториях и классах
Не покладает рук и не жалеет сил...
А в это время орды гнусных пидарасов
Хотят пробраться в наш незащищённый тыл!
И наш размах и ширь принизить и заузить
Сорвать парады и надои сократить
И нашу старость постараться оконфузить
И нашу молодость желая совратить
Но остановлены коварные вражины
Их похотливая и мерзкая возня...
Стоят на страже православные дружины
Своею грудью наши задницы храня!
Предупреждаем толерантную Европу:
Своих традиций не позволим изменить
Мы всё у нас привыкли делать через Жопу,
так значит будем жопу в целости хранить!
В. В, Закржевский, г.Брест, май-июнь 2013 г.
Цитата: _Swetlana от ноября 21, 2015, 19:48
В день, когда взорвался самолёт, произошло ещё одно событие: грабителями был застрелен поэт Виктор Гофман.
Светлая ему Память и земля пухом!
эти ублюдки сами-то знали кого убивают?
да и какая разница в самом деле! ублюдки -- они и в Синае, и в Париже такие. ненавижу >(
Цитата: я пифия от ноября 22, 2015, 00:09
ЦитироватьМАРШ ПИДОРОБОРЦЕВ
Идём уверенным путём, преград не зная
И монолитны наше общество и власть
Не зря конечно Закулиса Мировая
На нас обрушить хочет новую напасть
Народ в цехах, аудиториях и классах
Не покладает рук и не жалеет сил...
А в это время орды гнусных пидарасов
Хотят пробраться в наш незащищённый тыл!
И наш размах и ширь принизить и заузить
Сорвать парады и надои сократить
И нашу старость постараться оконфузить
И нашу молодость желая совратить
Но остановлены коварные вражины
Их похотливая и мерзкая возня...
Стоят на страже православные дружины
Своею грудью наши задницы храня!
Предупреждаем толерантную Европу:
Своих традиций не позволим изменить
Мы всё у нас привыкли делать через Жопу,
так значит будем жопу в целости хранить!
В. В, Закржевский, г.Брест, май-июнь 2013 г.
что-то кроме лютой ненависти не увидел.
ничего человеческого. так, типа эндео, придурошного.
простите, если что...
а это не стёб ли, случаем?
Отец Виктора Гофмана был Героем Советского Союза, ещё и писателем. Из квартиры похитили награды отца и коллекцию монет.
Псой Короленко.
ЦитироватьЯ Пифия, я Пифия
Я маленькая Пифия
Послушайте, послушайте
Чего вам скажет Пифия
Пиф пиф пиф пиф.....
А было так, а было так
Я расскажу вам было как
А было так, а было так
Я расскажу вам было как
Никто не думал, что я Пифия
Пиф пиф
Никто не верил, что я Пифия
Пиф пиф
Все говорили лишь одно
«мудак говно, мудак говно»
Пиф пиф пиф пиф .......
А я им втюхивал стихи
Они мне «ха», они мне «хи»
Пиф пиф пиф пиф ......
А я им втюхивал тексты
Они мне «ты», они мне «ты»
Пиф пиф пиф пиф ......
А я им втюхивал слова
Они мне раз, они мне два
Пиф пиф пиф пиф ......
А я им втюхивал себя
Они мне «бя», они мне «бя»
Пиф пиф пиф пиф ......
И понял я, что делать мне,
Чтоб не барахтаться в говне
Пиф пиф пиф пиф...
И понял я, что делать мне,
Чтоб не барахтаться в говне
Пиф пиф пиф пиф...
И понял я, что делать мне,
Чтоб не барахтаться в говне
Пиф пиф пиф пиф...
Я понял: больше ни стиха
Лишь только песенки ха ха
Пиф пиф пиф пиф...
Я понял: на хуй те стихи
Нужны лишь песенки хи хи
Пиф пиф пиф пиф...
Я понял: толку нет в стихе
Лишь только в песенке хе хе
Пиф пиф пиф пиф...
Я понял: скажем «нет» стиху
Нужны лишь песенки ху ху
Пиф пиф пиф пиф......
И вот теперь я вам пою,
Вас звонкой песней достаю
Пиф пиф пиф пиф......
И вот теперь пою я вам
Я превратился в стыд и срам
Пиф пиф пиф пиф......
И вот пою я вам теперь
Стал производительным как зверь
Теперь все знают, что я пифия
Пиф пиф пиф пиф......
Теперь все верят, что я пифия
Пиф пиф пиф пиф......
Вы все уж поняли давно,
Что не мудак я, не говно
Пиф пиф пиф пиф......
Вы все уж поняли давно,
Что не мудак я, не говно
Пиф пиф пиф пиф......
Вы все уж поняли давно,
Что не мудак я, не говно
Пиф пиф пиф пиф......
Теперь все знают, что я пифия
Пиф пиф пиф пиф......
Теперь все верят, что я пифия
Пиф пиф пиф пиф......
Вы все уж поняли давно,
Что не мудак я, не говно
Пиф пиф пиф пиф...
Ф. И. Тютчев
«Silentium!»
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, –
Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, –
Питайся ими – и молчи.
Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..
Цитата: _Swetlana от ноября 22, 2015, 09:28
Отец Виктора Гофмана был Героем Советского Союза, ещё и писателем. Из квартиры похитили награды отца и коллекцию монет.
знали, значит, на что шли... твари.
а шоб их поопускали на зоне до соответствующего уровня!
Нина Краснова
ЗАГОВОР СОВРЕМЕННЫХ КРИТИКОВ НА ПРИХОД НОВОГО ПУШКИНА
Нет графьев, князьев, дворяньев,
Нет обломовских диваньев...
Власть народа, власть Советов,
Почему же нет поэтов?
Есть какой-нибудь Кукушкин,
Ну а где же новый Пушкин?
Нет купцов и фабрикантов,
Столько развелось талантов...
Власть народа, власть Советов,
Почему же нет поэтов?
Есть какой-нибудь Квакушкин,
Ну а где же новый Пушкин?
Нет попов и кулаков,
Нету больше дураков...
Власть народа, власть Советов,
Почему же нет поэтов?
Есть какой-нибудь Клопушкин,
Ну а где же новый Пушкин?
Сгинь, Кукушкин!
Приди, явись новый Пушкин!
Сгинь, Квакушкин!
Приди, явись новый Пушкин!
Сгинь, Клопушкин!
Приди, явись новый Пушкин!
Кукушкиными не рождаются. Ими становятся :)
Шок-контент и чёрный юмор.
(https://pp.vk.me/c629502/v629502841/25250/7gIFiNUppKc.jpg)
У нас был один набор программистов, необыкновенный. С массово красивыми девушками, разумеется, и умницами при этом. Причём часть красоток была... ну что обычно под этим словом подразумевают: эффектные (и симпатичные, конечно), а вот три девушки были фотомодельного роста, идеально сложены, хоть сейчас на подиум. Но на подиум они не пошли, а пошли в местную фирму, все три. И человек, который зазывал наших студентов в эту фирму, прям обезумел при виде наших трёх красавиц, хорошо понимая, что долго они там горбатиться не будут. А потом успокоился и сказал: "Ничего. Они парней за собой приведут", и как в воду глядел.
Так что: приди, приди, Кукушкин! А там и Пушкин подтянется ;D
Иван Крутой
Ничейная народная песня
Вот мчится тройка никакая
Вдоль по дороге никакой.
Никто, никак не напевая,
Трясет ничейной головой.
Там дух ничей. Ничем там пахнет.
И никаковский поля.
Никто не встанет и не ахнет:
Мол, как же так? Ничья земля!
Никто не поведет и бровью,
Никто не ворохнет плечом.
Ничей покой не куплен кровью.
Никто
Не плачет ни о чем.
Уладзімер Арлоў
Брат Ільля
сусед па палаце
праваслаўны манах
утульны акулярысты мядзьведзь
прасьветлены ісьціннай верай
прапаведуе слова Божае
штораніцы апавядае пра старца
якому дзікі казёл
спусьціўшыся з гораў цалаваў руку
ведае што
нельга трымаць удома катоў і сабак
беларускую мову прыдумалі антыхрысты
да рэвалюцыі продкі размаўлялі
па-царкоўнаславянску
памерці – шчасьце
усе католікі ў пекле
папа Ян Павел ІІ
у самым страшным агні
ляжыць брат Ільля
прасьветлены
як кавалак бурштыну сонечным промнем
ратуе нашыя душы
ад аблуды
со стихов.ру
ЦитироватьАвтор, публиковавшаяся на сайте под псевдонимом Евдокия Дозорная, скоропостижно скончалась вечером 23 марта 2011 года в возрасте 35 лет.
Светлая память.
Оставь мне, Господи, ворох писем и шорох лисьих его шагов.
Придай молчаниям статус истин. Твой бледный ангел из дураков.
Ангина, знаешь, и не до крика, а стон положен немой вдове.
Я в паре месяцев от блицкрига. Теряю перья. В шестой главе
Известной книги - одни пробелы, не лучше точек над буквой "Ё".
Убитых, Боже, обводят мелом и превращают в утильсырьё...
Март
... и силится, и тщится угадать:
орлом сегодня выпадет монета?
единственная, право, благодать
тщедушного, но милого брюнета,
в котором веры - меньше на глоток
осталось после прожитой недели...
буравя взглядом низкий потолок
своей несокрушимой цитадели,
он полнится сознанием себя,
как истины в последней из инстанций,
больных сомнений долго не терпя,
рисуется отчаянным спартанцем.
но летаргия бабочкой кружит,
смежая веки вечному герою,
и он уходит вдаль... "за рубежи"
в костюме идеального покроя.
85 лет Владимиру Короткевичу.
Рагнарадзi, Уладзімір Караткевіч
Словы паўночных паданняў
Годы амаль што згладзiлi;
Словы прароцтва змрочнага,
Як ф'ёрдау начных берагi:
"Настане апошнi дзень -
Бiтва пры Рагнарадзi,
Ў якой загiнуць героi,
Ў якой загiнуць багi.
Будуць бiцца да смерцi,
Рыкам поўнячы горла,
Ў полi жалезным лягуць
Апошняй данiнай мячам.
Не будзе нi пекла, нi рая,
Загiнуць душы памёрлых,
А час зжуе iх даспехi,
А потым скончыцца сам
Годы мае,
Як строфы,
Строяцца ў моцным парадзе.
Лёс чакае няўхільны,
Просты, як хлеб і свінец.
Чакаю майго Рагнарадзі,
Чакаю майго Рагнарадзі,
Чакаю майго Рагнарадзі,
I мне не страшны канец.
Быў змагаром суровым,
Ворагам быў сталёвым,
Рыцарам чалавечнасцi
Над прорвай страшных баёў.
Я не ўцякаў нiколi
Ў вечнай бiтве за волю,
Браў тое, што мне належала,
I тое, што не маё.
Меў я толькi радзiму:
Пушчы, палеткi, вежы,
Ясную песню жаўранка
Ў моры надрэчных траў.
Песня мне не належала,
Голас мне не належаў,
Слова мне не належала, -
I ўсё я ў змаганні ўзяў.
Бронзай гучала зброя,
Срэбрам звiнела слова.
Зброяй i песняй такою
Здолеў я ўсё узяць,
I толькi не ўзяў адзiнага,
Маёй адзiнай любовi,
Смерцю ўзятай любовi.
Не мог у руках затрымаць.
Вазьмi сабе ружы тугi маёй,
Пакiнь мне крывавыя макi,
Тыя, што на магiлах
Забiтых байцоў гараць.
Бывай, мой далёкi бераг.
Шчасце апошняе, дзякуй!
Няма забыцця на свеце,
I не ў ложку мне памiраць.
Я не плямiў нiколi
Рукi бязвiннай крывёю,
Не плямiў маною песню
I словам здраднiцкiм - рот.
Я воiнам быў нястомным
З жорсткасцю i хлуснёю,
I без забрала, да смерцi
Бiўся за просты народ.
Я ведаю: я загiну,
Загiну i не ўваскрэсну,
I ўсё ж за народы змагацца
Пакiну кагорты свае,
I будуць магутнымі словы,
I пераможнымі - песні,
Нават тады, калі прахам
Стануць косцi мае.
Такiя байцы не ўцякуць,
Такія сябры не здрадзяць,
Добрыя, як паветра,
Надзейныя, як свiнец.
А потым настане бітва,
Бітва пры Рагнарадзі,
I чалавецтву старому
Прыйдзе паўсюль канец.
Гэта будзе, напэўна,
Ранiцай яснага мая,
Тады з не крывёю паэты
Параўноўваць будуць зару.
Зброя не будзе патрэбнай -
I людзі яе зламаюць,
Героi не будуць патрэбны -
I ў бітве апошняй памруць.
I лёсам нашчадкаў будуць
Толькі кахання раны,
I толькі аднойчы мужчына
Пралье жыватворную кроў,
I шчасце будзе нясцерпным,
Бы ад сліцця з каханай,
Толькі не два імгненні,
А тысячы тысяч вякоў.
Пралескі спакойна будуць
Квітнець на светлым прадвесні,
А дзеці - гуляць жалудамі
Пасаджаных намі дубоў,
I людзям не будуць патрэбны
Мае iржавыя песнi,
I людзям не будуць патрэбны
Мой боль і мая любоў...
Думы мае загiнуць,
Думы гневу i радасцi,
Народжаныя ў пакутах
Тысяч бяссонных начэй.
Прыйдзi, маё Рагнарадзi,
Прыйдзi, маё Рагнарадзi,
Няхай забыццё, Рагнарадзi.
Прыходзь.
Наступай.
Хутчэй...
В. Фёдоров
Всё речи да речи.. .
Молчи, фарисей!. .
Никто не поверит,
Имея понятье,
Что дети родятся
От жарких речей,
От жарких речей,
А не жарких объятий.
Душа да душа!. .
Замолчи ты, ханжа!
Мы тоже святые,
Но разве же худо,
Что к женам нас манит
Не только душа,
А женского тела
Горячее чудо.
Ты книжный,
Ты скучный.
Должно, не любя,
Тебя зачинали,
Когда заскучалось.. .
Все люди как люди,
И, кроме тебя,
Ошибок в природе
Еще не случалось.
Роберт Бёрнс
Голосом Калягина:
Бразильская народная песня на слова Роберта БЭрнса
ЛЮБОВЬ И БЕДНОСТЬ
Любовь и бедность навсегда
Меня поймали в сети.
Но мне и бедность не беда,
Не будь любви на свете.
Зачем разлучница-судьба -
Всегда любви помеха?
И почему любовь - раба
Достатка и успеха?
Богатство, честь в конце концов
Приносят мало счастья.
И жаль мне трусов и глупцов,
Что их покорны власти.
Твои глаза горят в ответ,
Когда теряю ум я,
А на устах твоих совет -
Хранить благоразумье.
Но как же мне его хранить,
Когда с тобой мы рядом?
Но как же мне его хранить,
С тобой встречаясь взглядом?
На свете счастлив тот бедняк
С его простой любовью,
Кто не завидует никак
Богатому сословью.
Ах, почему жестокий рок -
Всегда любви помеха
И не цветет любви цветок
Без славы и успеха?
Сергей Есенин
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной,—
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
1923
Симонов Константин
Жди меня, и я вернусь
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет:- Повезло.-
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Пімен Панчанка
Беларуская мова
Ільняная і жытнёвая. Сялянская.
Баравая ў казачнай красе.
Старажытная. Ты самая славянская.
Светлая, як травы у расе.
Вобразная, вольная, пявучая,
Мова беларуская мая!
Дратавалі, здзекваліся, мучылі...
Ты жыла і ў працы і ў баях.
Пра цябе, як сонечнае дзіва,
I Купала, ды і ўсе мы снілі сны...
Ад цябе, ласкавай і праўдзівай,
Адракаюцца цяпер твае сыны.
Пра народ мой, церпялівы, працавіты,
Помняць партызанскія лясы...
Хто за намі? Пакаленне прагавітых.
Халуёў я чую галасы.
Я спяваў пра жыта і пра жаўранкаў,
Ненавідзеў акупантаў і прыгнёт,
А сягоння — вялікадзяржаўнікаў,
Што разбэсцілі вялікі мой народ.
Навучылі не рабіць —
Хлусіць і красці.
Дзеці ў школы з іншай моваю бягуць.
Я хацеў, нашчадкі, вас праклясці,
Ды люблю сваю зямлю... і не магу.
Иосиф Бродский
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку... (1970)
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
Только в уборную -- и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Цитата: я пифия от ноября 29, 2015, 17:42
Иосиф Бродский
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку... (1970)
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не выходи из квартиры! Будь человеком в футляре.
Одумайся! И не старайся героя видеть в фигляре.
А лучше, -- почитай Бродского, успокойся, напейся,
уколись героином, -- прими дозу и будет тебе счастье!
Вот: написал много букв; еще одна будет лишней.
Даниил Хармс.
Мама Няма аманя
Гахи глели на меня
сынды плавали во мне
где ты мама, мама Няма
мама дома мамамед!
Во болото во овраг
во летает тетервак
тертый тетер на току
твердый пламень едоку.
Твердый пламень едока
ложки вилки. Рот развей.
Стяга строже. Но пока
звитень зветен соловей
сао соо сио се
коги доги до ноги
некел тыкал мыкал выкал
мама Няма помоги!
Ибо сынды мне внутри
колят пики не понять
ибо гахи раз два три
хотят девочку отнять.
Всё.
4 августа 1928
Александр Введенский, "Животные".
Восходит скверная заря. Лес просыпается. И в лесу на дереве, на ветке, подымается птица и начинает ворчать о звездах, которые она видела во сне, и стучит клювом в головы своих серебряных птенцов. И лев, и волк и хорек недовольно и сонно лижут своих серебряных детенышей. Он, лес, он напоминает нам буфет, наполненный серебряными ложками и вилками. Или, или, или смотрим, течет синяя от своей непокорности река. В реке порхают рыбы со своими детьми. Они смотрят божескими глазами на сияющую воду и ловят надменных червяков. Подстерегает ли их ночь, подстерегает ли их день. Букашка думает о счастье. Водяной жук тоскует. Звери не употребляют алкоголя. Звери скучают без наркотических средств. Они предаются животному разврату. Звери время сидит над вами. Время думает о вас, и Бог.
Звери вы колокола. Звуковое лицо лисицы смотрит на свой лес. Деревья стоят уверенно как точки, как тихий мороз. Но мы оставим в покое лес, мы ничего не поймем в лесу. Природа вянет как ночь. Давайте ложиться спать. Мы очень омрачены.
Цитата: я пифия от ноября 29, 2015, 17:42
Иосиф Бродский
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку... (1970)
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
Только в уборную -- и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Бродский силен. Его еще надо читать голосом Бродского. НЕ ВЫХОДИ. ИЗ КОМНАТЫ. НЕ СОВЕРШАЙ. ОШИБКУ.
Сергей Украинка
Наракай цяпер хоць да знямогі
на бясконца насмешлівы лёс...
Мне быў кінуўся хохлік пад ногі
у той год, як я стол перарос.
Прастарэкаваць, зрэшты, не буду,
раскажу, як яно і было:
цэлы месяц хлапчыну ад пуду
ратавала намарна сяло.
Не Васіль-эскулап, вечна п'яны,
і не бацюшка Маркіян -
крываносая Дзяна (Дзіяна)
адваўхвіла. І я акрыяў.
"Хохлікі-хохлі, каб вы кожны дзень па адным дохлі"...
Рэшту даўняй наіўнай замовы
я пранёс цераз безліч падзей
і не ведаў пра сэнс яе новы:
шэпчуць людзі яе - ад людзей!
Зноў ад жаху руда ў жылах стыне,
(цётка Дзяна, ты мне там прабач),
калі чую, як з д'яблавай скрыні
замаўляе ватоўнік-мурлач:
"Хохли, хохли, чтоб вы каждый день..."
Александр Пушкин.
Пророк
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Востань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей."
М. Борозенец
Померкло всё, и мир уснул,
И правит ночь Великий Юл,
Как манной заметает тихо вьюга.
И дышит бездна впереди...
Кали-Юга
Кали-Юга
Кали-Юга
Кали-Юга
Куда привел ты свой народ?
Чем обернулся тот исход,
Который разорвал порочность круга?
Века струятся как песок...
Кали-Юга
Кали-Юга
Кали-Юга
Кали-Юга
Уже не раз я здесь бывал,
Входил в ледовый тронный зал
И весть неслась от севера до юга,
Что близок час, грядет рассвет...
Кали-Юга
Кали-Юга
Кали-Юга
Кали-Юга
Померкло всё, и мир уснул,
Вещает бездна Страшный Юл,
И смерти подвывает тихо вьюга.
И кто-то машет впереди...
Кали-Юга
Юл - дорога, Юга - Ига (итацизм), гали (высший, великий) > кали.
Александр Блок
За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты,- и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.
Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и прямо.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.
Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.
Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной...
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть,- хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта - всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,-
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!
Уладзімір Лобач
Крокі змераў, прыйшоў на ростані.
За гарбіну свайго пляча
Кінуў смела каралі восені –
Вочы рудага крумкача.
Пад нагамі бясконцасць сыдзецца
Брудам памяці і дарог
І дрыготкія рукі ўскінуцца
Пад кашуляй шукаць абярог.
Ды не знойдзеш – пара дзіцячая
Збегла з цацкамі і гульнёй.
Сталасць – справа яна няўдзячная,
Калі воля табе бядой.
Ты не плач, ты бяжы паспешліва
У зваротны задумам бок.
Выбар – справа яна нясмешная,
Не хвалюйся: не кожны змог.
Пі ды еш, спі пад цёплай коўдраю
Пад наглядам свайго ўрача.
Толькі жах будзе ноччу зорнаю –
Вочы рудага крумкача.
http://vk.com/video7130558_162903527
Борис Пастернак
Нобэлеўская прэмія
Я прапаў, як у загоне
Зьвер, а недзе людзі, сьвет,
А за мною шум пагоні,
Я згубіў на волю сьлед.
Цёмны лес, абрыў бязьлюдны,
Ёлкі зваленай бярно.
Шлях адрэзаны паўсюдна,
Будзь што будзе, ўсё адно.
Я зрабіў якую благаць,
Як забойца, злодзей той?
Я ўвесь сьвет прымусіў плакаць
Над красой зямлі маёй.
Ды амаль што ля магілы
Веру, прыйдзе ўсё ж пара,
Подласьці і злосьці сілу
Пераможа дух дабра.
1959
Пераклаў Рыгор Барадулін
Нобелевская премия
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора -
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Приписывается А. Крученых.
Забыл повеситься
Лечу
Америку
Тацяна Барысік.
Шыя мая брудна, бо даўно ня мыта.
Ножанька зламана, ручанька пабіта
Хату абабралі, выламалі дзьверы.
Грошай ні капейкі, вошай да халеры.
Тэлевізар ляснуў, лісапед прапілі.
Лазьня дагарае, мабыць, падпалілі.
Ўсе няшчасьці сьвету ўсьлед бягуць за мною.
Дочка-малалетка нагуляла двойню.
Сына майго зьвезьлі некуды далёка,
Кажуць, адбывае тэрмін у Глыбокім.
Жонка другі месяц лечыцца ў бальніцы.
Няма чаго есьці — зубы на паліцу.
Няма чаго выпіць, а на сэрцы сьвята —
У майго суседа здохлі кураняты!
Живко Николич
Уж такое настало время
где теперь поповская краля
и жив ли поп еще, бестия
или ему прихожане выдрали бороду
где ладана дух обманный
и вечерние песнопения
стоят еще старые стены
о том же скрипит колокольня
а батюшка словно сгинул
пройдоха
на чьем же заборе
повисла поповская ряса
у кого нынче в доме крестины
кто сегодня играет свадьбу
в какую все кануло бездну
и что за волшебное царство:
крикнешь одно отзовется другое
где же теперь этот поп ненасытное брюхо
где его преподобная краля
Воспылавший отец
доченька не склоняй предо мной свой стан
ибо душа моя так и льнет к нему
ступай лучше к овцам в хлев в дебри лесные прочь
от моего естества
от этой бездонной пропасти полной огненных змей
(перевод Жанны Перковской).
Арсений Северин.
Пора приняться за перо
И взять да написать такое,
Чтоб дворник умер от запоя,
Жену зарезав топором.
Такое, чтоб пошла молва,
Что город полон каннибалов,
И чтоб цена тотчас упала
На все съестные вещества,
Но поднялась на топоры,
Ножи, кинжалы и кастеты;
Чтоб люди бегали, раздеты,
И жгли на улицах костры
И сонно грелись у костров,
Не чуя, что они – мишени
Для снайпера... Довольно лени!
Пора приняться за перо!
Арсений! топор тебе на язык и на перо.
Цитировать
Когда я сажала, ливала смородину,
Она превращала мой сад в огородину.
Она превращала, рубила дрова,
На них высекая попутно слова.
Я к ним наклонилась, чтоб свидеть их толк —
Корова моя опрокинула полк.
Пошла я, собрала с ковра фурнитурину,
Бурёне под нос показала фигулину
И вновь проявилась под брёвнами слов.
Увидела там, что гадала из снов:
«Когда я сажала, ливала смородину,
Она превращала мой сад в огородину...»
«Предания Аффинной Палаты», том DXLII «Пенсиопеня», 31(::1-12)
Вау ;up:
Это другого Арсения, нашего (который arseniiv). Он, правда, больше рассказы пишет.
Цитата: Demetrius от декабря 16, 2015, 18:57
Это другого Арсения, нашего (который arseniiv). Он, правда, больше рассказы пишет.
Который математик :) Лично не знакома, но этот стих пыталась перевести на татарский, где-то на форуме перевод лежит.
Цитата: _Swetlana от декабря 16, 2015, 19:04
этот стих пыталась перевести на татарский, где-то на форуме перевод лежит.
:= Если найдёте, покажите, пожалуйста! :=
Сыпкач утырткач бакчамда карлыганище,
көтмәгәндә ул үстерде хулиганище.
Ул әйләндерде, кисәрде утыннар.
Сүзләр аларга да бәреп чыктылар.
ingvoforum.net/index.php/topic,52763.100.html
Иван Бунин.
Князь Всеслав в железы был закован,
В яму брошен братскою рукой:
Князю был жестокий уготован
Жребий, по жестокости людской.
Русь, его призвав к великой чести,
В Киев из темницы извела.
Да не в час он сел на княжьем месте:
Лишь копьем дотронулся Стола.
Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?
Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева! - Долга
Ночь зимою в Полоцке... Другие
Избы в нем, и церкви, и снега...
Далеко до света,- чуть сереют
Мерзлые окошечки... Но вот
Слышит князь: опять зовут и млеют
Звоны как бы ангельских высот!
В Полоцке звонят, а он иное
Слышит в тонкой грезе... Чт`о года
Горестей, изгнанья! Неземное
Сердцем он запомнил навсегда.
Как хорошо в лесу,
Как светел снег.
Молитесь колесу,
Оно круглее всех.
Деревья на конях
Бесшумные лежат.
И пасынки в санях
По-ангельски визжат.
Знать завтра Рождество,
И мы бесчестный люд
Во здравие его
Немало выпьем блюд.
С престола смотрит Бог
И улыбаясь кротко
Вздыхает тихо ох,
Народ ты мой сиротка.
Кубыч наш на свет народился :)
:UU:
Рейну - троекратное ура и до 120!
Батум
http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2006_2/Content/Publication6_2353/Default.aspx
. . .
В летний полдень в осеннем костюме
он влезает в автобус "PANAM",
и следы многолетних безумий
примешались к остзейским чертам.
День-деньской он твердит иностранцам
о Кваренги и Росси, и в пять
бодрый янки, сияющий глянцем,
разрешает ему замолчать.
И к себе на Васильевский остров
отправляется он на такси,
но жена и огромный подросток
не смиряют привычной тоски.
Все в порядке, но жизнь пролетела,
словно белая финская ночь,
дуракам не покажешь полдела,
только делу уже не помочь.
И пылятся под спудом тетради,
и забыты закладки в томах,
хорошо еще о Петрограде
он узнал с нищетой на паях.
Был он беден и молод когда-то,
но готовился к жизни иной,
только водка ли здесь виновата,
обернулась ли старость виной?
Ну а те, с кем он вышел на пристань,
переправились за океан,
разбрелись по путям каменистым,
отодвинули полный стакан.
Ну а может быть, он не в убытке,
и не худшая вроде судьба
получать из Парижа открытки
и звонить в Иллинойс иногда.
Вот он сядет за ужин приличный
и увидит полнеба в огне,
и тогда за бутылкой "Столичной"
о Кваренги расскажет жене.
Константин Левин
Стихотворение выдержало много переделок
http://magazines.russ.ru/voplit/2014/4/1a.html
первоначальный вариант
Нас хоронила артиллерия.
Она сначала нас убила
И, не гнушаясь лицемерием,
Клялась потом, что нас любила.
Она раскаивалась жерлами,
Но мы не верили ей дружно
Всеми искромсанными нервами
В руках полковников медслужбы.
Мы доверяли только морфию,
По самой крайней мере - брому,
А те из нас, что были мертвыми, -
Земле неверной, но знакомой.
А тех из нас, что были мертвыми,
Земля, кружась, не колебала,
Они чернели натюрмортами
Готического Калибана.
Нас поздравляли пэры Англии
И англичанки восковые,
Интервьюировали б ангелы,
Когда б здесь были таковые.
Но здесь одни лишь операторы
Из студии документальных фильмов
Накручивают аппаратами,
А их освистывают филины...
Один из нас, случайно выживший,
В Москву осеннюю приехал.
Он брел по улицам, как выпивший,
Он меж живыми шел, как эхо.
Кому-то помешал в троллейбусе
Ногой искусственной своею.
Сквозь эти мелкие нелепости
Он приближался к Мавзолею.
Там все еще ползут, минируют
И отражают контрудары,
А здесь уже иллюминируют,
Уже кропают мемуары.
И здесь, вдали от зоны гибельной,
Лиловым лоском льют паркеты,
Большой театр квадригой вздыбленной
Следит салютные ракеты.
И здесь, по мановенью Файера,
Взлетают стати Лепешинской,
И фары плавят плечи фрайера
И шубки женские в пушинках.
Солдаты спят. Им льет регалии
Монетный двор порой ночною.
А пулеметы обрыгали их
Блевотиною разрывною.
Но нас не испугает ненависть
Вечерних баров, тайных спален.
У нас защитник несравненный есть -
Главнокомандующий Сталин.
И отослав уже к полуночи
Секретарей и адъютантов,
Он видит: в серых касках юноши
Свисают с обгорелых танков.
На них пилоты с неба рушатся,
Костями в тучах застревая.
Но не оскудевает мужество,
Как небо не устаревает.
Так пусть любовь и независимость
Нас отличат от проходимцев,
Как отличил Генералиссимус
Своих неназванных любимцев.
Туда где горит как сухая трава
Весенняя зимняя вишня
Где все до единого вышли слова
А Вика и Костя не вышли
Идут по дороге четыре волхва
Неслышно.
На первую встречу на праведный суд
На траур не нужен по роже
Несущие стены неслышно несут
Насущного хлеба дороже
Идут и не плачут идут и не ссут.
Негоже.
И нет ты наказан смотри мне в глаза
И дома сиди я сказала
В Сибири цунами и в марте гроза
И ключ от того кинозала
И главного по и ответственных за
И зама.
И правому слово и пеплу вода
И мертвому сыну припарка
На те карусели на те провода
На угли того зоопарка
На всех аварийная светит звезда.
Неярко
Женя Беркович
Совсем забывать стали этот блог...
Дабы хоть иногда вспоминали, пусть здесь будет и это стихотворение.
КАЗАНСКОЕ Веник Каменский (Вера Кузьмина)Черти нынче вьюгу завязали,
чтоб доехать — бойся да молись...
А в лесах вокруг большой Казани
ягод-то, наверно, завались.
Кровь июня выступит под елью,
окропит Ометьевский лесок...
Стать бы мне какой-нибудь Гузелью,
наполнять тихонько туесок,И смотреть задумчиво и дико,
ягоду закинув в алый рот,
Как усы бросает земляника,
чтоб не сгинул земляничный род.
Золотая, жирная,
косая, шелковая,
хищная земля,
Далеко усы свои бросает
алый куст Московского Кремля!
Пропитал запекшуюся память
горьковатый земляничный вкус:
Помнишь, как садовник
— Грозный Ваня — прикопал
в Казани крепкий ус?
Приросло: вот выдерни, сумей-ка,
пробуй... Не выходит? Так-то, брат.
Русь, ты вся — татарская жалейка,
на морозе звонкое рахмат.
Ваня Грозный, ты б дошел до точки,
взвыл бы от соломенной тоски,
Если б видел:
на твоем кусточке
Кул Шариф роняет лепестки.
Что ж, цвети. Вот знать бы,
что потом-то — ягодки какие,
так их мать?
Что в лукошки собирать потомкам,
чем ушедших предков поминать?
Стать бы мне какой-нибудь Гузелью,
знающей лишь, ягоды почем,
Жить своим хозяйством и постелью
и не думать больше ни о чем:
Разве что соседку звать заикой
да лапшу разделать на доске...
Не бояться алой земляники
в Горкинско-Ометьевском леске.
30.01.2019
Обожаю Маяковского и Блока, какой стих ни взять - все любимые. А от других поэтов зевота, кроме разве что Пушкина.
В таком случае вы уникум. Есенина, по моим наблюдениям, любят все.
Как-то наблюдала на форуме история.ру как в такой же теме кто-то запостил стих Есенина и понеслась. Каждый был рад вспомнить и запостить своё любимое стихотворение Есенина. Я запостила:
Закружилась листва золотая
В розоватой воде на пруду
Словно бабочек лёгкая стая
С замираньем летит на звезду.
У Есенина некоторые стихи мне нравятся (не такие лирически созерцательные, конечно, а напористые), Серебряный век как ни крути, наверняка из той эпохи и многие другие поэты впечатлят. Но тут сильно углубляться надо.
Что такого великого в Велимире Хлебникове? Его иногда называют чуть ли не величайшим русским поэтом XX века. Почитал, ничего такого не увидел.
Цитата: злой от февраля 1, 2019, 20:52
Что такого великого в Велимире Хлебникове? Его иногда называют чуть ли не величайшим русским поэтом XX века. Почитал, ничего такого не увидел.
Это поэт для поэтов. Я его тоже не понимаю.
От него кстати зеваю. Выпендрежник. Его новаторство как бы косметическое.
Так. А любимые стихи будут?
К сожалению, единственный любимый стих, который могу выделить среди других любимых, произведение какого-то ноунейма из интернета :donno:
Цитата: Easyskanker от февраля 1, 2019, 21:00
К сожалению, единственный любимый стих, который могу выделить среди других любимых, произведение какого-то ноунейма из интернета :donno:
Так это и хорошо. Пусть его и другие узнают.
Виктор Соснора
Гамлет и Офелия (фрагмент)
Г а м л е т:
Неуютно в нашем саду —
соловьи да соловьи.
Мы устали жить на свету,
мы погасим свечи свои.
Темнота, тихо кругом,
лает пес, теплится час,
невидимка-ангел крылом
овевает небо и нас.
Неуютно в нашем дворце,
всё слова, Гамлет, слова.
И сидит в вечном венце
на твоем троне сова.
Это рай или тюрьма,
это блеск или луна?
В небесах нежная тьма,
Дух Святой, дьявол она.
Неуютно в наших сердцах,
целовать да целовать.
Уплывем завтра, сестра,
в ту страну, где благодать!
О ф е л и я:
Где страна, где благодать?
Благо дать — и умереть.
Человек — боль и беда.
Только — быть, и не уметь
умереть. Быть — целовать,
целый век просто — пропеть,
целый век быть — благо дать,
целовать, и не успеть
умереть. В нашем саду
лишь пчела с птицей поют,
лишь цветы, лишь на свету
паучки что-то плетут...
Да летят искры стрекоз,
ласки сна, тайны тоски.
В золотых зарослях роз
лепестки да лепестки.
Ты потрогай — рвется струна,
Аполлон требует стрел.
Этот знак «сердце-стрела»
устарел, брат, устарел.
Только трепет и тетива!
Или их, или себя!
Этот сад, весь в деревах,
огонь и меч их истребят.
Г а м л е т:
Про деянья или про дух.
Про страданья или про страх.
Вот и вся сказка про двух:
жили-были брат и сестра.
В той стране, в той голубой
(журавли не долетят!),
там была только любовь,
у любви только дитя.
До зари звезды дрожат,
вся цена жизни — конец.
Ты послушай: дышит душа,
бьется, бьется в теле птенец.
Их любовь слишком светла,
им Гефест меч не ковал.
Жили-были брат и сестра,
и никто их не карал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ничего нет у меня,
ни иллюзий, и ни корон,
ни кола, и ни коня,
лишь одна родина — кровь.
БАЛЛАДА О ЛЮБВИ Владимир Высоцкий
Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков.
И чудаки ещё такие есть —
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья.
Я поля влюбленным
постелю,
Пусть поют во сне и наяву,
Я дышу и, значит, я люблю,
Я люблю и, значит, я живу.
И много будет странствий и скитаний,
Страна Любви — великая страна,
И с рыцарей своих для испытаний
Всё строже станет спрашивать она,
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна.
Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер избранных
пьянил,
С ног сбивал, из мёртвых
воскрешал,
Потому что если не любил,
Значит, и не жил,
и не дышал.
Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься, сколько ни зови,
Им счёт ведут молва и пустословье,
Но этот счёт замешан на крови,
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви.
И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрёстках мирозданья.
Я поля влюбленным
постелю,
Пусть поют во сне и наяву,
Я дышу и, значит, я люблю,
Я люблю и, значит, я живу.
Москва, у А.Зубова,
1978 год.
Сергей Юрский
Утро
Памяти отца
Я проснулся на скамейке.
я сидел в бесшумном парке
и никак не мог припомнить,
где заснул я и когда,
было утро воскресенья,
и ещё не встало солнце,
и в прудах стояла смирно
неглубокая вода.
Позабытая тревога
осторожно повернулась
где-то слева, возле сердца.
я сидел не шевелясь.
Я напряг глаза и память,
и, от мозга оттолкнувшись,
поплыла перед глазами
неразборчивая вязь.
Видел я, как плыло время
относительно спокойно,
и в его пустую реку
тихо падала листва.
В перепутанных деревьях
я искал свою тревогу,
я заглядывал со страхом
в потаённые места.
Знаете, как ищут зайца
на загадочной картинке:
между веток где-то уши,
а в корнях, быть может, глаз.
А деревья всё скрипели,
ветер дул, слетали листья,
было тихо и печально,
день родился и погас.
И тогда перевернул я
ту журнальную картинку,
тот загадочный рисунок,
тот тревожащий покой —
вверх теперь летели листья,
надо мною плыло время,
я пустые кроны клёнов
мог легко достать рукой.
В перевёрнутой природе
всё же нет ушей тревоги,
всё же нет причины зайца
и покоя не найти.
Только сломанные ветки,
только мёртвенное время
осторожно намечали
след неясного пути.
Видно, вспять поплыло Время:
сквозь могилу и сквозь слёзы
в расступившихся деревьях
я увидел вдруг отца...
Было утро воскресенья,
в перевёрнутой природе
я искал заветный узел —
связь начала и конца.
О ТОМ, КАК ПУТИН ВЫДАВЛИВАЕТ ИЗ СЕБЯ СТАЛИНА
Максим Шевченко
«Как Чехов призывал выдавливать из себя по
капле раба, так Путин призвал выдавливать
из себя маленького Сталина».
Д. Киселев
Внутри Путина есть маааленький Сталин:
В маленьком френче,
с маленькой трубочкой в руках,
шевеля маленькими усиками или
шурша газеток маленькими листками,
говорит неспешно, с акцентом,
о маленьких путинских друзьях и врагах.
Одних кооптирует он в маленькое ЦК,
Ставя их отвечать за пушки, заводы и газ.
Других — готовит в маленькие ЗК,
Ссылая прочь от внутренних путинских глаз.Ведь внутри Путина воет пургою
маленькая Колыма,
Стонут от вшей маленькие Чердынь,
Находка, Караганда.
И на допросах, помаленьку сходя с ума,
Маленький «враг народа»
просто кивает: «да».
Маленький Молотов и маленький Микоян,
С маленьким Ворошиловым
и маленьким Лаврентием Б.
В ожидании
внутри Путина по стойке смирно стоят,
Доверившись сталинской борьбе и судьбе.
Маленький Сталин с маааленьким
Ежовым лукавит,
Говоря, что пора уже вывести всех в расход:
Маленьких Бухариных, Зиновьевых,
Ходорковских, Улюкаевых,
Чтобы маленьких врагов народа немножко
проклял народ.
А почему лукавит? — потому что знает,
Что и сам этот малюсенький
железненький нарком
На допросах зальётся маленькими слезами,
И в могилу — ух! — маленьким кувырком.
Маленькие врачи-вредители и
маленькие космополиты,
Маленькие барыньки, мечущиеся между
молельней и будуаром,
Внутри Путина, презрением народа облиты,
— хлеб от народа помаленьку вкушают даром.
И солдаты маленькие маленькой Великой войны
Подчиняясь сталинскому приказу,
Внутри Путина жаждут мгновения тишины,
Чтобы все фашисты умерли разом.
А ещё внутри Путина маленький Днепрогэс,
И по Беломорканалу
маленький плывет Горький Максим,
И "черти полосатые" валят лес
Из последних маленьких своих сил.
Вот такой Сталин внутри Путина есть...
Вот его он и хочет выдавить навсегда,
Осуществить, таким образом, страшную месть
Революции, чтобы выйти в маленькие господа.
Смотрит ли Путин киселёвый рэп по ТВ,
Читает ли сводки вездесущего ФСО,
— Все думы в его голове
О том, как бы выдавить Сталина своего:
Пыжится, но...— никак! Не выходит Сталин
и Путин кричит,
В ночи крик его — точно стон.
И со всех сторон в этой страшной ночи
Приходят к Путину призраки
сталинских красных знамен.
Выдавливая Сталина, — в глазах боль —
Всего своего путинского естества,
Ему страшно и холодно быть собой:
Без Сталина — Путина плоть мертва.
И все что от него есть,
хотя бы малая часть —
Усы, курит трубку, носит френч,
галифе и хромовые сапоги —
Сталина надо всем здесь могучая власть
Рвёт правителям после Сталина на части мозги.
Как они хотят! О, как же они хотят! —
Выдавить Сталина страшный спокойный шаг,
Его умный пронзающий ясный взгляд,
От которого каменеет враг.
Внутренний Сталин посмотрит
на Путина душу в упор,
«Усахелаури» нальёт,
Усмехнётся... И пыхнув «Герцеговиной Флор»,
Поднимет тост: «За народ!»
10.04.2018
Цитата же как раз против сталинизма, против радикализма с "посадить" и "расстрелять", распространенного в СНГ. Эти слова мог сказать любой либерал. Как бы я ни относился к Киселеву и Путину, не могу не констатировать злоумышленное переворачивание смысла в стихе.
Цитата: Easyskanker от апреля 13, 2019, 16:16
Цитата же как раз против сталинизма, против радикализма с "посадить" и "расстрелять", распространенного в СНГ. Эти слова мог сказать любой либерал. Как бы я ни относился к Киселеву и Путину, не могу не констатировать злоумышленное переворачивание смысла в стихе.
+1. Просто удивительно, как при большом желании можно извратить и даже поставить в вину человеку совершенно правильную мысль.
"Я хочу быть хорошим человеком".
"Ааааа, так значит, сейчас ты плохой?!"
Цитата: pomogosha от февраля 3, 2019, 02:44
Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока
Какие прекрасные слова. Не знал, что у Высоцкого есть нечто подобное.
Цитата: RockyRaccoon от апреля 13, 2019, 17:27
Цитата: Easyskanker от апреля 13, 2019, 16:16
Цитата же как раз против сталинизма, против радикализма с "посадить" и "расстрелять", распространенного в СНГ. Эти слова мог сказать любой либерал. Как бы я ни относился к Киселеву и Путину, не могу не констатировать злоумышленное переворачивание смысла в стихе.
+1. Просто удивительно, как при большом желании можно извратить и даже поставить в вину человеку совершенно правильную мысль.
"Я хочу быть хорошим человеком".
"Ааааа, так значит, сейчас ты плохой?!"
В каких словах автора вы усматриваете "злоумышленное переворачивание смысла в стихе"? Стихотворение об искренности слов, произносимых "правителями (которые) после Сталина". Автору (коммунисту-сталинцу по своим убеждениям — не разделяю) представляется, что все эти заявления об "выдавливании Сталина" — не более чем "слёзы крокодила", которые они выдавливают из себя под давлением "гласа народа".
Потом, Д.Киселёв прозрачно намекает, что слова Путина как бы актуальнее великих слов Чехова — вот где замещение смыслов... Так что — пожалуй, не соглашусь с тем, что автор "переворачивает смысл".
Цитата: pomogosha от апреля 13, 2019, 20:32
Потом, Д.Киселёв прозрачно намекает, что слова Путина как бы актуальнее великих слов Чехова — вот где замещение смыслов...
В каких словах Киселева вы усматриваете вот этот "прозрачный намек"?
Цитата: Easyskanker от апреля 13, 2019, 20:49
В каких словах Киселева вы усматриваете вот этот "прозрачный намек"?
Само сравнение с Чеховым. Где
Чехов и где
Путин ...
Смотря в чем сравнивать.
Цитата: Easyskanker от апреля 13, 2019, 22:55
Смотря в чем сравнивать.
А надо ли их сравнивать? Вот прямо такая необходимость...
Сам образ "маленького Сталина", придуманный Киселёвым и поставленный им в сравнение с чеховским "рабом"*— выглядит довольно гротескно, как пародия (этот его образ стоит в том же ряду, что и сурковский "глубинный народ" и т. п. опусы других "мастеров слова"). Да, Путин неоднократно обращал внимание наших правоохранителей на часто излишнюю репрессивность в их работе по отношению к подозреваемым. Но вот до "выдавливания по капле из себя маленького Сталина" — ну нет, не додумался...
Ладно бы ещё это было сказано Киселёвым узко, по отношению к нашим прокурорам и судьям, — куда ни шло, можно было бы как-то понять. А то ведь в устах Киселёва это прозвучало как "мы должны". Поэтому, подозреваю, и возникла у Максима Шевченко идея его баллады: Киселёв говорит, что "Внутри Путина есть маленький Сталин".
*) «Необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было...
Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу, и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по капле раба и как он, проснувшись в одно утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая». Из письма А.П. Чехова А.С. Суворину.
ПРОРОК
А.С. Пушкин
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Востань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей."
1826
Цитата: sagwa_gae от мая 10, 2019, 10:18
Глаголом жги сердца людей."
А каким глаголом лучше жечь - переходным или непереходным?
Вы реально не знаете поэтическое значение этого слова или просто решили пошутить над слогом Пушкина?
Цитата: Easyskanker от мая 13, 2019, 11:18
Вы реально не знаете поэтическое значение этого слова или просто решили пошутить над слогом Пушкина?
Вопрос на вопрос: вы реально полагаете, что я могу не знать поэтического значения этого слова?
Я вообще-то как-то ухитряюсь даже знать, что латинское слово
verbum тоже почему-то означает и "слово", и "глагол".
Цитата: RockyRaccoon от мая 10, 2019, 18:40
Цитата: sagwa_gae от мая 10, 2019, 10:18
Глаголом жги сердца людей."
А каким глаголом лучше жечь - переходным или непереходным?
это как получится. желательно - непреходящим.
(Прочитала первые два катрена и подумала: Мандельштам! Нет, оказался другой бессмертный.
Знакомьтесь, если кто как я не знал. Сергей Петров)
https://magazines.gorky.media/volga/2013/1/sergej-petrov-v-ozhidanii-blagoveshhenya.html
Собор Смольного монастыря
Стоит небесная громада голубая,
пять медных солнц над ней вознесены.
А век вертится рядом, колупая
кусочки сини со стены.
Чуть слышится барочный образ трелей,
певучих завитков намёк.
Но музыка молчит. Вколочен в гроб Растреллий,
а день как тряпка серая намок.
Кто мчится напрямик, а кто живёт окольней,
кто на банкете пьёт, а кто так из горла.
По-вдовьи грузен храм без колокольни –
она, воздушная, в девицах умерла.
Воспоминание о ней – как о кадавре,
на чертеже она рассечена.
Сестра её на променаде в Лавре,
как дама в робе, всё ещё стройна.
А церковь вдовая ушла подальше
от медного болвана на скале
и, вроде позабытой адмиральши,
стоит облезлым небом на земле.
24 февраля 1975, (II,348)
О, до Сергея Петрова добрались. Поздравляю.
БОСХ
Мозг выполз, как в извивах воск,
епископ посох уронил.
Небось ты бог? Небось ты Босх?
Небось святой Иероним?
И ухо, полное греха,
горит как плоть во весь накал,
и, сладко корчась, потроха
людей рождают, точно кал.
На арфе распят голый слух,
отвисла похоть белым задом,
пять глаз, как пять пупов, укрылись за дом,
сбежав с рябых грудей слепых старух.
И два отвесных тела рядом,
два оголенных райских древа —
долдон Адам и баба Ева,
она круговоротом чрева,
а он напыщенным шишом
бытийствуют – и нет ни лева,
ни права в их саду косом.
А страсть тверда, как кость, как остов,
как гостья гордая погостов,
и тело кружится, как остров
в житейском море суеты.
Увидишь о своем часу и ты,
как славно скачут черти в кале
и забивают кол в Господень хлеб
и как в три яруса по вертикали
вселенский вертится вертеп.
А я твой глаз и взором бос,
и у тебя в когтях храним.
Небось ты боль? Небось ты Босх?
Небось святой Иероним?
Грешит седая борода
над раскоряченной любовью,
в огне по горло города
прикованы к средневековью.
У колб, реакторов, реторт
хвостом накручивает черт,
и атомы летят на части,
и вавилонские напасти,
и всеегипетские казни,
и блудодейнейшие блазни
ползут, как слизни, в драный нос,
и черный замок точно печи
обугленные поднял плечи,
в огне и тьме он – как Патмос.
А Босха дьявольская пасха
от адской радости строга,
когда бесенок за подпаска,
а страсть подъята на рога.
Колдуньиной иглою воск,
скажи, не насмерть ли раним?
Небось ты бой? Небось ты Босх?
Небось, святой Иероним?
Забрался бес к тебе в ребро,
и раком ползает добро.
И не оно ль того хотело,
что где-то, клейко забелев,
в обтяжку лайковое тело
надето на прохладных дев.
Отшельник ежится в пещере,
а блуд впился в сосцы беды,
и страхи Божьи, зубы щеря,
раздули щеки и зады.
Отшельник ежится в пещере,
когда над ним занесены
и блещут тщи, как Лота дщери,
и сны, как блудные сыны.
Ах, маленький святой Антоний!
Завыл, как волк, святой посул,
и душ вытягивает тони
с апостолами Вельзевул.
Бесовский рой вещей в пещере
озорничает ввечеру,
вонзая зло и злобу в щели,
вгрызаясь в каждую дыру,
загнав под ногти и под кожу
всесотрясающую дрожь
и привалясь к тебе как к ложу
багровою оравой рож.
Всеадье! и разгульный пост! —
скользнула ласочкой ятровь.
Небось ты бес? Небось ты Босх?
Небось небесная любовь?
http://vekperevoda.com/books/spetrov-selected/index.htm
Разгуляется плотник, развяжет рыбак,
стол осядет под кружками враз.
И хмелеющий плотник промолвит:
«Слабак, на минутку приблизься до нас».
На залитом глазу, на глазу голубом
замигает рыбак, веселясь:
«Напиши нам стихами в артельный альбом,
вензелями какими укрась.
Мы охочи до чтенья высокого, как
кое-кто тут до славы охоч.
Мы библейская рифма, мы «плотник-рыбак»,
потеснившие бездну и ночь.
Мы несли караул у тебя в головах
за бесшумным своим домино
и окно в январе затворяли впотьмах,
чтобы в комнату не намело.
Засидевшихся мы провожали гостей,
по углам разгоняли тоску,
мы продрогли в прихожей твоей до костей
и гуляем теперь в отпуску...»
Денис Новиков
У Сергея Чудакова днюха
:UU:
О как мы легко одеваем рваньё
И фрак выпрямляющий спину
О как мы легко принимаем враньё
За липу чернуху лепнину
Я двери борделя и двери тюрьмы
Ударом ботинка открою
О как различаем предателя мы
И как он нам нужен порою
Остались мы с носом остались вдвоём
Как дети к ладошке ладошка
Безвыходность климат в котором живём
И смерть составная матрёшка
Билеты в читальню ключи от квартир
Монеты и презервативы
У нас удивительно маленький мир
Детали его некрасивы
Заманят заплатят приставят к стене
Мочитесь и жалуйтесь богу
О брат мой попробуй увидеть во мне
Убийцу и труп понемногу
7 марта 1970
ЕСЛИ ТЫ ОТДАЛ
(С болг. "Ако си дал..."
Иля Велчев )
Если ты дал голодному
хоть кусочек хлеба своего,
если ты дал замерзшему
хотя бы искорку огня,
если отдал любимой ты
жар сердца своего,
если отдал за друга ты
самоё жизнь свою,
если отдал, если отдал,
если отдал от сердца то, —
ты не прожил, ты не прожил
напрасно.
Никто не сможет
отнять вовеки,
у тебя
ни тюрьмой,
ни порохом
любовь народа,
любовь навеки
память ту,
о тебе,
что дорога.
И никогда у
тебя не отнимут
веру ту в них,
веру ту в них,
веру ту в них.
Ты пропадаешь
иногда, Истина,
но всегда ищешь,
доходишь до нас.
Если ты взял, хоть каплю,
чужой славы, не своей,
если услышал навет
и повторишь его хоть раз,
если ты враг подлеца, но ему угодишь
всего один только раз,
если ел с другом из одного котла
и то забудешь,
тогда зачем тебе, тогда зачем тебе,
тогда зачем тебе, когда-то,
тогда зачем тебе на свет было рождаться?
Никто не сможет отнять вовеки,
у тебя ни тюрьмой, ни порохом
любовь народа, любовь навеки
память ту, о тебе, что дорога.
И никогда у
тебя не отнимут
веру ту в них,
веру ту в них,
веру ту в них.
Теряешься где-то
иногда ты, Правда,
но ты ищешь
и всегда находишь нас.
Всеволод Зельченко.
Хорошие стихи :)
Полудачная местность. Оять и Шексна.
Хорошо бы купить барабан.
Если бросить в колодец монетку, она,
Возвратясь, прилипает к губам;
Если смерть - переход в болтовню за стеной,
Притяженье воды и челна,
То безглазой личинке в утробе земной
Будет лучшая участь дана.
"Спи-усни, - навевает, в ладах ни аза,
Сводный хор от Саян до Судет, -
И сновидцу раскаянье выпьет глаза
И желание пальцы сведет,
И свинцовый балласт над твоей головой
Укрепят двадцатифунтовой,
И сойдутся к изножью тунгус и калмык
Покаянный твердить волапюк;
А на сороковины, считая в уме,
В подорожной оттиснут печать,
Ты продышишь окошко в колодезной тьме
И уйдешь, научась различать,
Где влекутся по небу светила, а где
Бесноватый поет на юру, -
И на этом пути ты оставишь наде-
Жду, и веру, и третью сестру.
Борис Поплавский
Пробежала глазами сборник "Снежный час". Стихи не очень тронули, обычные: сон, снег, ночь, молчание.
Тронуло описание его личности: близкий, родной человек, потерянный брат. Вечное несчастье Близнецов: поиск в чёрной комнате потерянного брата, которого там нет и никогда не было.
https://knife.media/poplavsky/
В час, когда писать глаза устанут
И ни с кем нельзя поговорить,
Там в саду над черными кустами
Поздно ночью млечный путь горит.
Полно, полно. Ничего не надо.
Нечего за счастье упрекать,
Лучше в темноте над черным садом
Так молчать, скрываться и сиять.
Там внизу, привыкшие к отчаянью,
Люди спят, от счастья и труда,
Только нищий слушает молчание
И идет неведомо куда.
Одиноко на скамейке в парке
Смотрит ввысь, закованный зимой,
Думая, там столько звезд, так ярко
Освещен ужасный жребий мой.
Вдруг забывши горе на мгновенье,
Но опять вокруг голо, темно
И, прокляв свое стихотворенье
Ты закроешь медленно окно.
ЦитироватьДружить с Поплавским, носить книжку его стихов в кармане странного пиджака или нелепого полупальто, рекомендуется всем, кто ощущает свою чуждость современному миру. Такая книжка заменит и оберег, и нож, и бутылку вина, и карту «Тройка», и даже, прости Господи, пресс-карту.
глупость, конечно, но
смишно ;D
Банально цитировать Лермонтова, но что поделать, если спустя 183 года стих на редкость актуален.
ДУМА
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию — презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
ГЕОРГИЙ ИВАНОВ
* * *
Не спится мне. Зажечь свечу?
Да только спичек нет.
Весь мир молчит, и я молчу,
Гляжу на лунный свет.
И думаю: как много глаз
В такой же тишине.
В такой же тихий, ясный час
Устремлено к луне.
Как скучно ей, должно быть, плыть
Над головой у нас,
Чужие окна серебрить
И видеть столько глаз.
Сто лет вперед, сто лет назад,
А в мире все одно —
Собаки лают, да глядят
Мечтатели в окно.
***
На выбор смерть ему предложена была.
Он Цезаря благодарил за милость.
Могла кинжалом быть, петлею быть могла,
Пока он выбирал, топталась и томилась,
Ходила вслед за ним, бубнила невпопад:
Вскрой вены, утопись, с высокой кинься кручи.
Он шкафчик отворил: быть может, выпить яд?
Не худший способ, но, возможно, и не лучший.
У греков - жизнь любить, у римлян - умирать,
У римлян - умирать с достоинством учиться,
У греков - мир ценить, у римлян - воевать,
У греков - звук тянуть на флейте, на цевнице,
У греков - жизнь любить, у греков - торс лепить,
Объемно-теневой, как туча в небе зимнем,
Он отдал плащ рабу и свет велел гасить.
У греков - воск топить и умирать - у римлян.
А. Кушнер
(https://i.ibb.co/W5BXNBm/image.png)
Решил потроллить тему:
ЦитироватьВосьмидесяти лет старик простосердечный,
Я памятник себе воздвигнул прочный, вечный:
Мой памятник, друзья, мой памятник альбом;
Пишите, милые, и сердцем и умом,
Пишите взапуски, пишите, что угодно;
Пускай перо и кисть играют здесь свободно,
Рисует нежность чувств стыдлива красота,
Промолвит дружбы в нём невинной простота;
Я не прошу похвал, я жду любви совета:
Хвостова помните, забудьте вы поэта.
Бессмысленная радость бытия.
Иду по улице с поднятой головою.
И, щурясь, вижу и не вижу я
Толпу, дома и сквер с кустами и травою.
Я вынужден поверить, что умру.
И я спокойно и достойно представляю,
Как нагло входит смерть в мою нору,
Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю.
Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу.
Меня тревожит солнце в три обхвата
И тень оранжевая. Нет, здесь быть я не хочу!
Домой хочу. Туда, где я бывал когда-то.
И через мир чужой врываюсь я
В знакомый лес с березами, дубами,
И, отдохнув, я пью ожившими губами
Божественную радость бытия".
Евгений Шварц