Цикл всяких писулек про Такорию

[Theo van Pruis]

Зарисовка

Однажды я ехал в поезде Москва—Чита, и один из попутчиков - Иван - после очередной стопки попросил меня рассказать о моей родине, о том, за что я люблю её, о том, что такое такорийская душа. Я немного подумал, и ответил. Такория, брат, это не то, что пишут в путеводителях. Такория, она вся в деревенской старушке, несущей бидон молока в свою избушку, в чёрном продавце в круглосуточном магазине в подвале многоэтажки, в старшеклассниках, ныкающихся со шприцами по подъездам пятиэтажек на окраинах всех городов страны. Она в трёх случайных попутчиках, которые встретились в поздний час в грязном придорожном бистро, и изливают друг другу душу за бутылкой добротной жаки, а потом больше и не встретятся никогда. На вид - всё та же Сербия, Македония, да хоть бы даже и Россия. Только, наверное, ещё грязнее и обшарпаннее. Но когда выходишь во двор, чтоб купить сигарет или пива, и случайно, когда взгляду не за что зацепиться, мельком смотришь на указатели, сразу понимаешь, что вот она - родина: проспект Светлого Будущего, Индустриальная улица, улица Героев Революции, Социалистический проезд. А за ним - Счастливая улица, и я не знаю, что могло бы быть ироничнее в таком месте. Новавийя - как большой жужжащий улей, в каждой соте которого сидит по наркоману, алкашу и ворчливой старушке, вечно грозящейся написать президенту, в честность и доброту которого она свято верит. А ведь это всего лишь один район. И таких десятки и сотни. Но мы любим Такорию за свободу.

Такорийцы - люди, уставшие жить ещё до того, как родились. Одна бабёнка из какого-то журнала однажды назвала португальцев "народом суицида", но не в том плане, что мрут часто, а в том, что всегда готовы погибнуть. Про португальцев не знаю, а вот такорийцы точно именно такие. По данным Центрального банка Рая имени Апостола Петра курс жизни такорийца на сегодня - пять тысяч белорусских рублей. Как банка сметаны в минском супермаркете. Наша страна, она в каждом заключенном тюрьмы на Большой Турецкой, в каждом барыге, на стене каждого многоэтажного муравейника, смотрящего огоньками своих окон на горы, по которым когда-то скакал на своём коне гордый Луиджи Вертэндо, горы, по которым Арей де Вердавор ехал к морю, чтоб отправиться завоёвывать новые земли за океаном, горы, по которым Хамар Мацаль подбирался к дворцу Каорреци, чтобы убить императора. И все они были такими же: горькими пьяницами, готовыми на всё. Именно благодаря такорийскому фатализму мы добились того немногого, что у нас есть. А сейчас на одной из этих гор стоит покосившийся флагшток, а на нём уже многие годы сопротивляется порывам ветра потрёпанный выцветший флаг, а на нём - три полосы и чёрный орёл, под суровым, но любящим взглядом которого все мы живём.

- Ээээ.. Эвона как.. - сказал Иван, отвернулся к стенке и заснул.

«Ψά εωτ ά Θακορια» — Θ. Ζη. Αλεξεου
«Chà esht ã Thakoria» — Th. Gj. Alekseu

[Damaskin]

в чёрном продавце

Негров в Такорию турки завезли?

[Theo van Pruis]

в чёрном продавце

Негров в Такорию турки завезли?

У Такории богатая колониальная история: начиная с XVII века колониями Такории были земли в Южной Америке, Западной Африке и Океании.

[Dana]

Что-то мне Такория слишком Россию напоминает.

[Theo van Pruis]

Как раз в тему вопроса Дамаскина про чёрных и прочие колонии - здесь действие происходит в бывшей южноамериканской колонии Такорийской Империи.

Несколько лет назад, когда я в очередной раз разочаровался в жизни и, в особенности, в женщинах, я ездил в Аканию. Не знаю, зачем, но мне это казалось очень крутым: выйти из дома за сигаретами, и как бы невзначай улететь на другой конец мира. Как и у любого писаки, с деньгами у меня было не очень хорошо, а, откровенно говоря, совсем херово. Когда через двенадцать часов шасси самолёта коснулись шершавого бетона взлётно-посадочной полосы в Нортеополисе, я понял, что мне не хватит денег даже на номер в самой захудалой гостинице. Ночевать в аэропорту, последовав примеру героя фильма "Терминал", мне не очень хотелось, и я просто пошёл по ночным переулкам столицы, сам не зная куда. Где-то в Старом городе (все эти "старые города" в наших бывших колониях совсем одинаковые!) ко мне подошёл, шатаясь, юноша в кепке и потрёпанной ветровке. Я уже приготовился с трудом воспринимать аканийский диалект (враньё это всё, даже не диалект, скорее что-то креольское), но услышал "E, manko, a n'hajsh tu argjentin?", произнесённое примерно как "He, mak, nejsht gjat't?" Я не поверил своим ушам: это же мой родной диалект, он точно не местный - говорит, как у нас в горах под Беллавиштой. Я дал ему последнюю пару оров и он позвал меня выпить с ним жаки. В одном из самых грязных кабаков, каких мне только доводилось видеть, он поведал мне историю своей жизни. Я представлю её здесь, опустив лишь матерные междометия, просто потому что их было так много, что я поленился их записывать. Итак, вот она.

Меня зовут Энрике, и вся моя жизнь - похмелье. Я живу в Нортеополисе - Большом Н. Неважно, где я проснулся: в Мадаре, в Рио, в Асунсьоне, и неважно, что у меня нет квартиры, Большой Н - мой дом. Когда-то я был обычным такорийским подростком, ну, не совсем обычным: я не любил футбол, драки, да и вообще людей. Я хотел поскорее вырасти и стать учёным, но жизнь решила иначе. Когда мне стукнуло 18, я уехал из родного городка учиться в Мэльси. Я поступил в столичный вуз на лингвистику, но попал в дурную компанию и при первой же сессии вылетел из него, как пробка из бутылки шампанского в руках ловкого официанта в "Метрополе". Я решил начать новую жизнь и поехал в аэропорт, написав матери письмо о том, что уезжаю. Я продал телефон, учебники, все запасы травки и купил билет до Нортеополиса в одну сторону. Почему именно туда? Я просто посчитал "эниками-бениками": Бенедиксьон, Нортеополис, Ситаделла, Пасо Ново или Либертас. Вот так я и попал в Аканию. В первый же день в Норте познакомился в одном баре с двумя пацанами: Адрианом и бразильцем Жозе. Они снимали хату на улице Боливара, я подселился к ним, намутили группу - "Амазонские гангстеры", играли фанки-грув, хип-хоп, рэгги. Денег не было ни у кого, все не местные, так что поначалу играли на углу улицы Маршала де Верде и переулка Святого Григория в Старом городе. Потом на нас обратил внимание какой-то продюсер, мы поднялись, стали играть в клубах, в "Ямайке". Но тут началось дерьмо: мы с Адрианом не поделили одну тёлку, по пьяни чуть не убили друг друга, в конце концов та Мария досталась мне, но группа распалась: Адриан послал меня с Марией нахер, а Жозе возвратился в родной Манаус и там, как я потом узнал, умер от передоза хмурым. Жаль парня, хороший был. Я наконец нашёл работу, устроился переводчиком, мы с Марией сняли квартиру, даже думали заводить ребёнка. Но тут меня, как гражданина Такории, призвали на родину - началась война. Не знаю, зачем я поехал. Наверное, было скучно. А жизнь моя никогда ничего не стояла, и я это знал уже тогда. Война - жёсткая штука, брат. Когда на моих глазах эти сербские головорезы убили очередного моего кореша, я просто не выдержал. Свалил, доехал стопом до Сараева и улетел в Аканию. Но Мария вернулась к Адриану. Я запил. Жить было негде, делать нечего, я просто шатался по улицам. Так оно и сейчас продолжается. А ещё у меня есть мечта. Я хочу в Россию. Не знаю почему, но меня всегда тянуло туда. Бескрайние просторы, леса, поля, реки, тайга, тундра. Ты когда-нибудь слышал русский шансон? Знаешь, сколько в нём души? "Tagaanka, vse nochi polnije ogna, Tagaanka, zachem sgubiila ty mena..." И каждый ор, каждую дьетарку, которую мне дают на улице, я не трачу на опохмел, а кладу в копилку, сделанную из коробки от тостера, - на билет до Санкт-Петербурга. Меня зовут Энрике, и вся моя жизнь - похмелье.

[Theo van Pruis]

Из книги "Только до воскресенья"

Отрывок 1

(Действующие лица: Сэри, Арея, Эмилио и все прочие)

Глава 1

Сэри встал с кровати и пошёл на кухню за водой. "Какого хрена я голый?" - подумал он. "Да, брат, ты вчера, наконец, трахнул её!" - радостно ответил ему Жуан. Жуан был одним из лучших друзей Сэри. Ну, не совсем друзей: Жуан был скорее голосом в голове или чем-то типа того. Масар Алеше Дэварейю вообще был интересным человеком. Нет, не то чтобы шизофреником. Он просто хотел поскорее выучить португальский и для этого придумал себе воображаемого Жуана, с которым разговаривал только на португальском. "Так вот, Масариньо, - продолжал Жуан, - ты вчера был очень пьян, Арея тоже, и ты удалось сделать полового сношения с ей! Не знаю совсем, как твой вообще встал, должен быть, что Аллах тебя помог, но я рад за ты, брат!" - Сэри не очень давно начал учить португальский, и Жуан делал немало ошибок.

Он быстро оделся и выбежал на улицу. От морозного утреннего ветра курденнских улиц индевели кончики пальцев. Он уже давно не был на улице и совершенно забыл о погоде. Он шёл по очередной пустынной площади, и взгляд его на секунду задержался на трехцветном флаге Акании, который трепыхался на ветру, как бы дразня его и вызывая тёплые воспоминания. Сэри был такорийцем, но вырос на улицах Нортеополиса: его родители были учёными и много лет работали в Университете Акании, и только полтора года назад перебрались в Курденну. Он до сих пор не мог привыкнуть к зимним холодам Такории, каменному мешку Старого города и угрюмым, по-диккенсовски обшарпанным кирпичным зданиям, перемежающимся редкими голыми деревцами. Небоскрёбы Большого Н, халупы фавелы, непрерывные дожди и шум океана были ему гораздо ближе и милее. Он шёл по тёмному, засыпанному снегом проспекту, и строки ванильно-романтического рэпчика, лившиеся из дешёвых китайских наушников, как бы обволакивали его тёмную фигурку в пальтишке и клетчатом шарфе. Сэри никак не мог привыкнуть, что здесь такую музыку считают мэйнстримной: в Акании к ней относились нормально, Аканийская республика - вообще главный поставщик такорийскоязычного хип-хопа в мире.

Вот и она, городская школа номер 14. Здесь сегодня проводится ТСН по такористике: история, краеведение и география.

- Дэн!

- Сэри!

- Я её трахнул, короче!

- Арею?

- Да!

- Молодец! Она целочка?

- Не-е...

- Ты у неё какой по счёту?

- Эээ.. четвёртый.

- Дык она ж шлюха!

- Да ты чего дуру гонишь, ей же семнадцать.

- Так не двадцать же, ёпт.

- Блин, чувак, заткнись. Эй, Хэс, вот со сколькими парнями тёлка должна переспать к семнадцати годам, чтобы считаться шлюхой?

- Ну хер знает, с шестью-семью.

- Вот видишь, Дэн!

Начался экзамен. Часть А. Так, даты правления Теодора I, отряд Луиджи Вертэндо, Курденнское княжество, деятели Революции. Вроде всё просто. Развёрнутый ответ на вопрос. "Опишите историю Первой колониальной экспедиции и открытия архипелага Тапанго адмиралом Его Императорского Величества Ареем де Вердавором". Ага. Арей завоевал Тапанго. А я вчера ночью завоевал Арею. Только я у неё не первый, а адмирал у Тапанго первый. Он как бы лишил его... эээ... безвестности. Почти что девственности. Нанёс, так сказать, на карту. Надо тоже составить такую карту. А потом в ТСН будут такие вопросы: "Опишите историю Двадцать пятой блядской экспедиции и открытия очередной шлюхи алкашом Его Президентского Величества Масаром Дэварейю". Тут в мысли Сэри вмешался Жуан:

- Брат, ты да сам только что причислял ей к ряду шлюхов!

- Да заткнись ты, мудень, она особенная, она не шлюха.

- Ладно, ладно, так быть. Пиши экзамен надо!

Так-так, годы правления Мартина I. 1586-1615. Ага. Александр II. Народная революция. Независимость Верхней Гвинеи.

Сэри вышел из здания школы, повернул за угол, закурил и достал телефон.

- О, Сэриньо, ну что, как ты написал?

- Да всё отлично, мам. Там всё просто было, эссе про колонизацию, остальное про средние века, двадцатого века было мало.

- Ну хорошо, ты деньги не трать, звонить сюда дорого.

- Ладно, пока. В Скайпе набери меня потом.

- Ок, целую.

Он засунул руки в карманы пальто, чтобы их согреть, и хлопнул себя по лбу - на дне левого кармана куча монеток и пятидесятиоровая купюра - и на метро хватит, и на пачку "Дэнтора", а утром думал, что денег вообще ни дьетарки - даже пешком пошёл. Сэри вошёл в вестибюль Марксистской, сел в поезд, переключил песню на плеере и задремал. Проснулся уже на конечной. Ну ладно, выйду,  пофоткаю, потом сделаю "I went out"-тред на Краутчане - курденнские окраины edition. Улица Николы Фьюмцева. Кто это? Вроде, сын первого председателя Партии Труда. Поэт, кажется. Слева - пятиэтажки, справа - пятиэтажки. Впереди они же, позади они же. Два бомжа - дед и бабка - идут, шатаясь, держатся за руки. У них любовь. А у меня что? А у меня ночные завоевания, колониальная экспедиция. Нет, нельзя думать о женщинах, как о колониях. Шовинизм. Да и я ни на Адмирала, ни на Такорийскую Империю не тяну. В кармане 20 оров. Вот теперь уже на метро не хватит. Пешком идти? Пора учиться считать деньги.

Лифт. Как бы не застрять. Повернул ключ в замке. Вошёл.

- Привет, ты дома?

- Да.

- Давай суши закажем?

- Денег нет.

- Даже на водку?

- На водку есть.

Жалко, не бывает доставки водки на дом.

- Али, дай бутылку, ноль семь.

- Хватит пить, брат.

- Вот вернётся мать, буду у тебя только хлеб да молоко брать.

- Эх, юность.

Опять ключ в замке - как войска Адмирала на островах, как водка в стопке, как дешёвый табак в сигарете, как колбаса в сендвиче, как я в чужой стране.

Выпили, накатили, жахнули, бахнули, бухнули, ёбнули. Время плохой музыки. Плохой, но с душой. "Горы, горы мои родные, люблю я вас и ваш суровый вид, туман и зимний воздух..." "О, моя первая любовь..." "Слушай, мусор, ты меня не упечёшь... за решёткою сижу..." Идём в кроватку. Фильм, который мы не смотрим. Горячие пьяные тела, покрытые испариной. Мы - быдло. Самое настоящее. Да, я читал Кондеса, Феррану, де Хасалина, Кампова, Генту, Малеверде, и она тоже читала, но это нас не оправдывает. Махровое быдло: водка, шансон и постель. А вы замечали, что после оргазма у сигарет какой-то другой вкус?

Она говорит: "Ну ты же понимаешь, что это всё только до воскресенья"? Нет, не понимаю. Не хочу так. А, стоп, я же типа альфа-самец. Типа мне похуй. Похуй, кого трахать, похуй с кем засыпать в обнимку, похуй с кем разговаривать часами. Ну да, конечно. Ладно. Посмотрим.

"Не дрейфь, брат, всё будь хорошо, есть точно. Информация ста процентов!" - о, малограмотный Жуан включился.

Как он сказал бы, Сэри "помог Аллах". После воскресенья ничего не изменилось.

[Theo van Pruis]

Глава 2

Ветер гнал облака по тёмному ночному небу департамента Вэштивенди, последний поезд давно уехал в депо, и закрылся даже круглосуточный магазин. Выпускники Гуманитарной гимназии номер 12 имени Мануэля Кондеса Масар Алеше Дэварейю и Дэнис Керен Зелевски сидели на кухне однокомнатной квартиры последнего в одной из многочисленных пятиэтажек эпохи Турана Абасиду на улице Рабочих-революционеров на окраине Курденны.

- Слушай, Дэн, а ты веришь в любовь?

- Ты долбоёб, что ли?

Дэнис достал свой Айфон (чётвертый - вот лох!), и из забитого крошками и кусочками табака динамика заиграла песня Gangsters d'Amazonas — Ja'n'ëj àms, или, по-человечески, Jò n'hàt àmash - "Любви нет".

- Видишь, даже твои со... соотве... (у Дэна уже заплетался язык, после шестой-то стопки) соотечестве..., ну, аканийцы, короче, в любовь не верят.

- A as é tgö te a Frhojdi, kzo?! ("У них как-то уж слишком по-фрейдовски, не?!") - сказал Сэри.

- Эй-эй-эй, осади коней, я твой пьяный аканийский понимаю не лучше, чем французский!

- Говорю, чувств им не хватает, сплошные соития. Ну хотя я тоже раньше так думал.

- Раньше? Пока не встретил Арею?

- Ну типа того.

В 5 утра, когда открылось метро, Сэри вышел из подъезда и пошёл в сторону проспекта Геологов. Он достал из кармана телефон и набрал номер Мирана Генту из Националистического Освободительного Фронта Такорийских Земель, которому не звонил уже пару лет.

- Миран, здравствуй.

- Кто говорит?

- Масар Дэварейю из Нортеополиса.

- Ты чей?

- Социалистическая Партия Свободной Арденны и Аканийской Республики.

- Чего ты хотел?

- Мне нужен самолёт до Норте.

- Репатриироваться захотел?

- Вот именно, только с деньгами плохо.

- Наши ребята вылетают из Беллавишты в Мадар по делам Партии завтра утром. Если успеешь - в грузовой уж точно посадим.

- Только, Мир, есть одна проблемка.

- Слушаю.

- Я буду не один.

- Кто ещё?

- Девушка моя.

- Она наша?

- Нет, из гражданских, насколько я знаю.

- Такорийка?

- Да, конечно.

- Христианка?

- Ты надо мной издеваешься?

- Имя?

- Арея Лизабета де Казаро.

- Сельскую аристократку заарканил, что ли?

- Так точно.

- Ладно, будьте завтра к полудню в нашем штабе на улице Адаре, 31. Опоздаете - пеняйте на себя.

- Спасибо огромное, Мир.

- До встречи.

Сэри стоял на эскалаторе и радостно улыбался. Он вышел через три станции - на Верхнеазарской, и направился к дому Ареи.

- Слышишь, мы едем в Аканию! - заорал он прямо с порога.

- Ну наконец-то! Офигенно!

Они немного вздремнули, поели, собрали небольшой рюкзак с самым необходимым: бутылка водки, том де Хасалина и том Кондеса - они никогда не сходились в литературных вкусах, тёплую одежду и старый китайский бумбокс, и около 9 вечера вышли из дома. Они направились пешком к станции Курденна-Албанская, сели у путей и стали ждать. Подошёл товарный поезд, Сэри запрыгнул в пустой вагон и втянул туда Арею. Тронулись. На рассвете поезд остановился на полустанке в нескольких километрах от Беллавишты. Они спрыгнули с платформы. Маленькая деревнька Шен Мигель де Такор Альто. Маленькая католическая церковь с двумя башенками - почти Нотр-Дам-де-Пари с осыпающейся штукатуркой, кооперативный магазин, десять домов и тёмная, блестящая от утренней влаги полоса шоссе Пасо—Шолитакориполис, разрезающая пополам узкую долину, окружённую величественными пиками Солнечных гор. Покосившийся ржавый указатель на обочине дороги гласил: "Беллавишта — 10 км.; Шолитакориполис — 64 км." Сэри и Арея вошли в маленькое придорожное кафе.

- Как вас в нашу глушь занесло?

- Да вот, дела.

- Кофе хотите? Оно у нас очень вкусное!

"Он! Кофе мужского рода!" - прошипела Арея.

Небольшой видавший виды самолётик с имперским флагом на хвосте неторопливо набирал высоту, домики с красными черепичными крышами, средневековая крепость Малеза и башенки кафедрального собора Святого Луиджи отдалялись, становясь всё более игрушечными. "Вас приветствует первый пилот Эрнан Родригес или, как меня тут знают, Распиздяй Фернандо. Мы, короче, сделаем посадку в Лиссабоне, в Прайе, потом - на острове Святой Елены и, наконец, доберёмся до Мадара, если, конечно, не ёбнемся где-нибудь по дороге. А, да, погодка за бортом - вообще норм, чёткая!" - радостно заговорили динамики по всему салону. Сэри поднялся с кресла и пошёл к кабине.

- Эрнан?

- Матерь Божья, Сэрито, какие люди!

- С каких это пор ты работаешь на Фронт?

- Ни с каких, я прилетел к вам по делам, а они меня запрягли этих, ну, деятелей ваших, ёпт, в Мадар везти. Жозе, - сказал он второму пилоту, - справишься пока сам?

- Так точно, капитан.

Сэри позвал Арею, и они сели вместе с капитаном-распиздяем.

- Беллита, принеси нам виски, - попросил Эрнан, и откуда-то появилась... Да, появилась Белла Лери Кампова, внучка генерала Зорана Кампова и бывшая девушка Сэри.

- Привет - тихо сказала она.

- Здравствуй.

Она поставила перед Эрнаном бутылку Джеймсона и быстро удалилась.

- Hernán, shà-t-mej, ke kàrálh 'shtá fëjd aí? - быстро сказал Сэри пилоту по-аканийски - Эрнан, ёшкин кот, какого хрена она тут забыла?

- Azo, vos da l'àmëj? Pësavà, k'a zha libr'é, tä l'i'prëdavà. - Так ты что ж, всё ещё её любишь? Я думал, она типа свободна уже, вот и взял себе.

- O k'vos, nà, nà, tus é así normao. - Да не-не, всё нормально.

- É shur, k'la pöj shàss? A de e ki lo sëj, la solidaritás borrao e kosas. - Уверен, что мне можно её потрахивать? А то ж мужская солидарность и всё такое.

- Sï, sï, vos pöj, o nà vidëj, ke ù zha hëj? Pjù mùr k'tus las Bellas, kzo? - Конечно, чё, не видишь, чё у меня есть? - тут Сэри кивнул в сторону Ареи - Лучше любой Беллы, а?

Арея и глазом не повела, хотя и Беллу узнала, и, кажется суть разговора более или менее поняла, хоть и не знала аканийского.

[Damaskin]

У Такории богатая колониальная история: начиная с XVII века колониями Такории были земли в Южной Америке, Западной Африке и Океании.

А сама Такория где? На Балканах?

[Theo van Pruis]

У Такории богатая колониальная история: начиная с XVII века колониями Такории были земли в Южной Америке, Западной Африке и Океании.

А сама Такория где? На Балканах?

Так точно. Граничит с Албанией и Хорватией, в том числе.

[Damaskin]

Так точно. Граничит с Албанией и Хорватией, в том числе.

Интересно тогда, как они колонии приобретали... Да еще в 17 веке.

[Theo van Pruis]

Так точно. Граничит с Албанией и Хорватией, в том числе.

Интересно тогда, как они колонии приобретали... Да еще в 17 веке.

Плавали же.

[Damaskin]

Плавали же.

Они должны были под турками в это время сидеть. Или, по крайней мере, от этих турок отбиваться. Им не до колоний было.

[Theo van Pruis]

Плавали же.

Они должны были под турками в это время сидеть. Или, по крайней мере, от этих турок отбиваться. Им не до колоний было.

Всему этому есть давно продуманное объяснение, но сейчас я уже в кровати и пишу с телефона, так что подробно расскажу завтра.

[Python]

Так точно. Граничит с Албанией и Хорватией, в том числе.

Интересно тогда, как они колонии приобретали... Да еще в 17 веке.

Плавали же.

И как испанцы относились к тому, что их конкуренты в борьбе за новые земли толпой снуются туда-сюда через Гибралтар?

[Damaskin]

Так и не разъяснилось про такорийскую колонизацию. Жаль 

[Theo van Pruis]

Так и не разъяснилось про такорийскую колонизацию. Жаль 

Ох, извиняюсь, замотался и совсем забыл. Тут дело в том, что поначалу турки не очень интересовались Такорией, так как она в те годы почти не имела выхода к морю, вся состояла из суровых гор и была очень мало населена. Единственный конфликт произошёл в 1456 году около городка Беллавишта, когда турецкий отряд осадил крепость этого города. Тем не менее, такорийцам удалось с впечатляющей скоростью собрать импровизированную армию, в разы большую, чем турецкая, и дать османам отпор. Юноша, собравший победоносную армию — Луиджи Вертэндо — был канонизирован, а его брат стал первым князем Беллавишты — Александром I Освободителем. До этого Беллавишта была вольным городом, смахивающим на республику. За последующие 200 лет территория княжества (сначала княжества Беллавишта, позднее Соединённого королевства Беллавишты и Оштова, начиная с колониальных времён — Такорийской империи и, наконец, Такорийской республики) сильно расширилась. Были завоёваны или мирно присоединены многочисленные близлежащие города и земли. После переноса столицы из Беллавишты в Мэльси, на берег моря, начало развиваться сначала каботажное, в затем и дальнее плавание. С испанцами у Такории был договор о разделе территорий и ненападении, но испанцы всё равно его несколько раз нарушали.

[Theo van Pruis]

Немного из истории Такории

12 апреля 1992 года. Уже несколько недель по всей стране народ митингует. Вчера известный журналист и диссидент Миран Атонэсу объявил голодовку и приковал себя к цепями к постаменту памятника Вано Фьюмцева на площади Марксизма в центре столицы, но уже через полчаса подкатил чёрный "Орлёнок", и его забрали. По непроверенным данным, он содержится в Секторе N - особой тюрьме для политических заключённых - "предателей Родины". Сегодня на улицы должны выйти все. Первые полосы всех запрещённых газет призывают собираться на главных площадях всех городов Такории. «Вестник Свободы» пишет: "Возьмём логово правительственных крыс штурмом!" Колокола кафедрального собора Святого Луиджи начинают свой ежедневный перезвон. Когда двенадцатый удар наполняет тяжёлым чугунным звоном узкие извилистые переулочки Старого города, цветастые змеи из тысяч горожан устремляются к мрачному многоэтажному штабу Партии Труда со всех концов Мэльси. Бежит старушка в пёстром платке с автоматом в руке, запыхавшийся школьник с портфелем и раритетным ружьём из дедушкиной коллекции, шофёр с какой-то палкой. Даже буфетчик-верхнегвинеец оторвался от своих шашлыков и так и побежал с шампуром в руке, влившись в кричащую толпу, несущуюся к площади Марксизма по Садовой, едва не срывая вывески с магазинов. На площади уже стоит советская бронетехника, БТРы, машины СОГБ. Над площадью кружит военный вертолёт. Верхушка правительства уже эвакуирована по одному из многочисленных подземных туннелей и выжидает в бункере. Милиционеры и военные, стянутые впопыхах со всей страны, оцепили штаб Партии плотным кольцом. Десятки тысяч разъярённых такорийцев пытаются пробиться через оцепление. Милиционер в шлеме в очередной раз просит протестующих разойтись, и, наконец, отдаёт приказ стрелять. Начинается сумятица и полная неразбериха, первые трупы падают под ноги следующим волнам кричащего народа, вооруженного чем попало. Ручейки крови устремляются в канализационные люки, но их не видно под ногами тысяч протестующих. Народ в страхе разбегается, все прячутся, куда могут. В безмятежном, как всегда, без единого облачка, небе столицы раздаётся шум моторов. Истребители, десятки самолётов, прилетевших с юга, накрывают громадными тенями всю площадь. Взрывы, стоны раненых. От здания штаба Партии откалывается громадный кусок. С севера появляются новые самолёты, но уже поздно - скоростные истребители Вооружённых сил Свободного Государства Асо исчезают так же быстро, как появились.

[Damaskin]

вся состояла из суровых гор и была очень мало населена.

такорийцам удалось с впечатляющей скоростью собрать импровизированную армию, в разы большую, чем турецкая,

Как одно с другим соотносится?

[Theo van Pruis]

вся состояла из суровых гор и была очень мало населена.

такорийцам удалось с впечатляющей скоростью собрать импровизированную армию, в разы большую, чем турецкая,

Как одно с другим соотносится?

Я просто допустил небольшую неточность: отряд Луиджи Вертэндо был сильно больше того конкретного отряда турок из ~300 человек , который пришёл завоёвывать Беллавишту, думая, что там и сопротивляться-то некому. Естественно, он был гораздо меньше собственно турецкой армии.