Благодать. Сборник рассказов.

[Ignacio Oslikov]

Багатель № 2.
О зазорах в долинах.

Членкиня милая моя!
О, как ласкают мои взоры
Се восхитительны зазоры
Меж ног твоих, что навсегда
Пленили моего даЯ!

Алексей Львович было уж собрался вбить в строке "Кому" адрес Клавдии Фёдоровны, но внезапно вспомнил, что забанил Клавдию Фёдоровну на форуме с месяц тому как, и теперь писать ей крайне неудобно, да и вообще. Побыв с пол-минуты в раздумье, Алексей Львович сделал приписку "искренне Ваш Алексей Львович" и отправил мейл президенту шариатского кантона Чучкерия Кадуру Урюковичу Амамбетову.
Через непродолжительное время пришёл ответ:

Когда твой труп, объятый смертью,
Лежал в долине между гор,
Я палкою потрогал смело
Твой обольстительный зазор!

Sensually Yours,
Кадур Урюкович.

[Ignacio Oslikov]

О ловле в полях.

Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!
Я квантую поле!

Закончив с квантованием поля, Алексей Львович перешёл к ловле бозонов.

[Ignacio Oslikov]

Пятая мерянская песнь.

Когда с Касьяном на курорт
Вакханка едет молодая,
Всех прочих страстных отвергая,
И их в волненье повергая
До разрывания аорт,
То я игнору предавая
И всех их к чёрту посылая,
Иду и покупаю торт!

Когда вакханка молодая
С Касьяном едет на курорт,
Я к чёрту всех вас посылая,
Сажусь и поедаю торт.

Когда Касьян с младой вакханкой,
Забыв всё, мчится на курорт,
Я торт свой страстно поедая,
Пингую Ваш, миледи, порт.

[Ignacio Oslikov]

Keskiaikainen merjan laulu.

Ах, извела я милёнка, да сама извелась,
Лучше б ночь напролёт я с милёнком алась!
Алась бы алела, на алай бы нааливавалась,
Наалившись бы заалела, заалевши бы поникла!
Ай, как цветик бы заалела,
Ай, как цветочек бы, поникла!
То не ветер шумит,
То меня знобит,
Знобит-гнобит,
Любить не велит.

[Ignacio Oslikov]

Когда шумят в овраге лопухи. *

— Она мимо рта проносит, — Евгений Гамлетович стоял в несколько просящей позе перед Советом Талдомасты. — Понимаете, она всё время проносит мимо рта.
Тут Евгений Гамлетович смутился и замолк. Все посмотрели на середину небольшого зала, где на крепкой деревянной табуретке сидела женщина с безразличным лицом, как бы ни о чём не думающая, но застывшая и в свою застывшесть погружённая. Это была Катерина Ивановна, жена Евгения Гамлетовича, сорока лет отроду, с высохшими руками и седеющими тёмно-русыми волосами под белым платком, простонародно завязанным узлом на подбородке. Внезапно она вышла из своей застывшести, чуть ли не хихикнула, попыталась вскинуть руку к выбившимся из-под платка волосам, но рука, совершив какой-то неловкий взлёт ко лбу, по глиссаде упала на колени и женщина вновь застыла, забелела в полумраке под пристальными взглядами сановных односельчан.

— Хых! А Вы её поучить пробовали? — раздался громкий, весёлый голос секретаря Совета Андрея Тарасовича.
— Драл неоднократно, — Евгений Гамлетович преданно смотрел на Совет своими круглыми карими глазами. — Драл как следует — кричала шибко. Понимаете, мне кажется, что она хулиганит. Раньше всегда чётко в рот брала и мимо не проносила, а теперь балует, не хочет делать правильно. Вообще не хочет. Вот. А я хочу, чтобы всё было правильно. Хочу я. Вот.
Члены Совета оживились — Совет загудел как встревоженный улей. Катерина Ивановна была возмутительна своей неотзывчивостью на желания мужа, своим эгоизмом, которым, по мнению  талдомастцев, она оградилась от правильного течения жизни, застыв наедине с собой.
Вдруг Евгений Гамлетович подскочил к своей супруге и, схватив изо всей силы её за левую грудь, в каком-то наваждении начал кричать: "Стервь, стервь, бесчувственная лахудра, старуха, старуха, никчемная тварь, я ещё молод, я сильный, я умный, а с тобой я — никто! Нет, не никто даже, а ничто!"
— Последнее вернее, — Алексей Львович из-под очков смотрел на безобразную сцену игнорирования женой сильнейшего проявления чувств мужа.
Катерина Ивановна продолжала сидеть безучастно, словно не чувствуя физической боли от жестокого обращения с ней Евгения Гамлетовича. Гул в маленьком зале продолжал нарастать, когда прозвучали слова:
—  Плохи дела. В областной центр бы её, в больницу. В Смоленске оборудование хорошее, обследовать её надо.
Слова эти, столь неожиданные, были произнесены Юрием Павловичем, законным супругом Клавдии Фёдоровны, врачом, входившем в Совет. Юрию Павловичу было тридцать шесть лет, он был средне высокого росту, темноволос, строен, у него были тонкие черты, маленький волевой рот и пристально глядящие серые глаза — усталые и цепкие.
— Депрессия её есть следствие не только и не столько безрадостной жизни, но одно из проявлений её болезни. Эта депрессия...
— Депрессия? Пусть вымоет пол! — Алексей Львович резко прервал монолог врача.
Катерина Ивановна, до этого никак не реагировавшая на всё, сказанное за время заседания Совета, при упоминании о мытье пола вздрогнула и вгляделась в пространство перед собой, в какую-то, одной ей важную, его точку: перед взором её возникла из неосознаваемого и тревожного пара женских глаз — больших, источающих сахар и мед, счастливых глаз любящей и любимой, а посему несущей вздор. Лицо Катерины Ивановны, ещё немного, и выправилось бы, собралось, но убийственное забвение не выпустило её из себя и на этот раз, и лицо поплыло, а через несколько мгновений вновь застыло. Совет шумел и шумел, а она всё белела и белела, и было ей всё равно.
— Ну так какое решение принимаем, уважаемые члены Совета? — Алексею Львовичу стало совсем невыносимо сидеть в душной комнате и решать дело с ненужной женой обезьяноподобного Евгения Гамлетовича.
— Обрезать ей кое-что, как у этих, у семитов, принято, дабы веселее смотрела! — Андрей Тарасович взоржал жеребцом.
— Тарасович, — Алексей Львович смущённо улыбнулся, — тебе бы самому кое-что обрезать. Не хочешь, случаем? А то на голосование поставим.
— Представь, Лёша, не хочу! Гы-гы-гы!
— А зря, жинке бы твоей понравилось.
— А ей и так нравится, Львович, в восторгах полнейших каждую ночь визжит.
— Да я, Андрей Тарасович, не про ночь, а про день: не про ночные восторги, а про дневную тишину. Обрезать бы тебе язык, говорю, и будешь молча в доме своём полы намывать — жинка довольна дюже будет. Ну что, балабол?
Андрей Тарасович напустил на себя снисходительный вид и, перекладывая на столе бумаги, неожиданно выдал:
— Вы, Алексей Львович, свободы есть душитель.
Тут весь Совет грохнул дружным смехом и, посовещавшись ещё немного, постановил рекомендовать Евгению Гамлетовичу в очередной раз отодрать жену, дабы мимо рта более не проносила и мужа своего не огорчала. На том успокоились и разошлись.

Алексей Львович вышел на улицу. Был сырой и грустный исход сентябрьского дня. Запад краснел, восток синел, а Алексей Львович чувствовал, что вокруг творится какая-то мутная чехарда, и он каким-то образом в эту чехарду вовлечён и, вроде как, даже за неё ответственен. Чувство это было невыносимо тошным, изматывающим. Внезапно он почувствовал рвотный позыв. Алексей Львович остановился перед спуском в поросший лопухами овраг и схватился за ствол стоящей над обрывом рябины. Между спазмами рвоты он каждый раз видел дно оврага: там, трясясь и корчась, бесился истопник Рейтузов. Рейтузов исступлённо кричал "война это безумие" и пытался маникюрными ножницами резать на себе ватник.

* Строка из стихотворения А. Ахматовой

[Ignacio Oslikov]

O'okoлачивании груш.
בואי בשלום

Алексей Львович шёл мокрой тропинкой сентябрьского сада, утопленного в туман раннего утра. Молочное небо, безразличное в своей нежности ко всем земным творениям, обволакивало ветви деревьев, спускаясь к тяжёлым, поникшим травам, стелилось по земле и затрудняло шаг. Алексей Львович шёл к своей цели: там, в глубине сада, стояла она, груша, с ржавеющими листьями и золотеющими плодами. Она стояла раскинув ветви, словно любимая — руки. О, нет, не руки, но ноги! Или, всё же, руки? Или руки и ноги? Так, думая о её раcкинутости, он приближался — неотвратимый и настойчивый, нежный, проникновенный, проникающий... И приблизился бесконечно. Вот он под ней, запрокинув голову, пьёт глазами уходящую прелесть лета, вдыхает приближающуюся зиму, ласкает её негладкий, тёмный ствол, вопрошает о ночи, проведённой наедине с садом и небом, и просит о. Она молчит, он обнажается в туманы и росы, и приступает к действу околачивания. Вокруг них клубится небо, он настойчиво раздвигает ветви, раздвигает ещё и ещё, алебастр бёдер вступает в контраст с гагатом ствола и золотые плоды падают на землю, трескаясь и растекаясь мёдом. Околотив так немало, он в содроганиях завершил начатое в трепете, сник, благодарно обнимая и лаская дающую. И ушёл прочь из сада, бродить в полях окрест Талдомасты.

[Ignacio Oslikov]

Багатель № 3.
О "Чёрном квадрате" Малевича.

Часть 1.

— Господа студенты, мы приступаем с вами к славянским танцам Антонина Дворжака! — голос Константина Сергеевича Казначеева, дирижёра студенческого оркестра и руководителя струнного отделения колледжа музыкально-театрального искусства на самой окраине Москвы, был чист и торжественен, сидевшее перед ним юношество со скрипками, альтами, виолончелями, флейтами и прочими музыкальными инструментами внимало ему с воодушевлением.
— Ура! Наконец-то! — воскликнул красавец виолончелист, молодой и нетерпеливый, с высоким лбом и ясным взглядом серых глаз.
— Георгий! Васильев! — Константин Сергеевич постучал палочкой, с доброй улыбкой глядя на талантливых, прекрасных и юных, перед которыми была вся жизнь.

Леонид Николаев был артистом театра и кино, а Казимир Малевич был лётчиком — пилотом бомбардировщика B-2. Вулкан же Катла был просто вулканом, расположенным на 63°38′ с. ш. и 19°03′ з. д.

Всё лето 2014 года Леонид Валерьевич Николаев провёл в разъездах между Санкт-Петербургом и своей дачей на Карельском перешейке — он строил на даче баню и бункер, готовясь к предстоящей ядерной войне. В конце же августа месяца он узнал, что Исландию "стопудово бомбить не будут", к тому же там хорошая экология и предлагается в собственность вполне приличное жилье на весьма интересных условиях. Эти интересные условия пришлись Леониду Валерьевичу и его супруге Софье Марковне весьма по душе и они, не ведя времени, заключили сделку, став обладателями скромных, но комфортных апартаментов. Как всегда при подобных сделках, с одной стороны присутствовали необоснованные надежды и весьма обоснованное желание избежать того, что уготовано прочим двуногим и не только двуногим, а с другой же стороны имели место быть предельная честность и откровенность, вводившие первую сторону в заблуждение большее, нежели самая отчаянная ложь. В итоге первая сторона приобретала именно то, что ей предлагала вторая сторона, но вовсе не то, что первой стороне представлялось. Впрочем, это во всех подробностях уже было неоднократно описано в мировой литературе, но толку не возымело даже для весьма  эрудированного Леонида Валерьевича.
Калейдоскоп событий описываемой поры наблюдателям из далёкого будущего представлялся меняющимся со страшной скоростью, и глобальные, судьбоносные события следовали одно за другим: резко, пугающе резко разворачивая ход всей громады человечества. Людям же, жившим в описываемую эпоху, всё происходящее представлялось совершающим манёвр огромным, неторопливым механизмом. Жизнь во всех её деталях продолжала быть прежней, в прежнем своём течении, с прежним развитием своим. Появлялись новые смартфоны и новые же версии операционных систем для них, выходили новые фильмы, рождались новые люди, сезоны года привычно сменяли друг друга. В телевизоре как всегда появлялись новости: где-то что-то разбомбили, где-то против кого-то ввели санкции, засеяли поля, убрали поля, упал самолёт, принцесса беременна вторым ребёнком, надвигается циклон. Страх неотвратимых перемен был и он тоже стал привычным. А огромный механизм продолжал свой неспешный разворот, но каждый раз день сменял ночь и, казалось, что всё обошлось, так как очередная кризисная ситуация в очередной раз разрешилась вяло и неинтересно — в никуда. И что произошло перед ядерным ударом по Смоленску, что подвигло Запад на этот шаг, было совершенно неясно: всё шло как всегда и вдруг такое! Этот внезапный удар был слаб и ко всеобщему удивлению не вызвал никакой ответной военной реакции России. В самой же России применение оружия массового поражения было названо акцией бесчеловечной и напрасной, вызывающей глубокое сожаление и сочувствие тем, кто потерял человеческий облик, решившись на такое. Страна спасала жителей Смоленска и области, размещала беженцев, лечила пострадавших и молилась за погибших. Когда над Москвой взорвались две термоядерные бомбы в 25 мегатонн каждая, то мир с замиранием сердца разглядывал великолепные кадры захватывающей воображение катастрофы, переданные по всем новостным каналам. Прогрессивное человечество в Нью-Йорке и Лондоне, Берлине и Варшаве, Риме и Брюсселе, и, даже, в Санкт-Петербурге рукоплескало торжествующей Справедливости, творящей возмездие над золотоордынской толстомордой хамкой — Москвой. Выжившие в пекле разнообразные узбеки, таджики, русские и прочие тартарские ватники, обожжённые и облучённые, бежали из стёртого с лица Земли города. Леса близ Москвы были завалены трупами: искавшие жизни умирали в пути, смерть настигала каждого, кто надеялся, что пережил ядерный кошмар. Мир ликовал! Ко всеобщему удивлению и на этот раз никакого военного ответа со стороны России не последовало. Не последовало даже никакого заявления! Россия молчала. И её молчание не было пугающим молчанием затаившегося, это было равнодушное молчание мёртвого — так думали все.

Пилот ВВС США Казимир Малевич, этнический поляк, ростом высок не был, зато был коренаст и по-польски широколиц и улыбку имел гагаринскую. Он был холост и совершенно одинок — мать, воспитывавшая его одна, умерла тому уж пару лет как.  Двадцать первого марта в 6.10 утра по среднеевропейскому времени тяжёлый стратегический бомбардировщик B-2, пилотируемый командиром Казимиром Малевичем и вторым пилотом Диенекесом Понтикосом, поднялся в воздух с базы в английском Уоддингтоне и взял курс на восток. Самолёт нёс ядерную бомбу мощностью в 20 мегатонн. Бомба предназначалась Киеву и по замыслу должна была имитировать агрессию России против независимой Украины, после чего с Россией можно было кончать раз и навсегда с полным на то основанием.

[Ignacio Oslikov]

Часть 2.

Исландское утро, причудливо играя красками, проникало сквозь белёсые шторы в уютную кухонку, обставленную мебелью из Икеа. Леонид Валерьевич и Софья Марковна пили свой эйт о'клок кофе из маленьких белых чашечек, любуясь видом северного рассвета за окном. Когда Софья Марковна по своим надёжнейшим и ни разу за всю жизнь не подведшим каналам получила инфу, что "скоро грянет", Леонид Валерьевич отправил свою старшую дочь от предыдущего брака вместе с её двумя детьми на приуготовленную на Карельском перешейке дачу с бункером и многочисленными запасами, а сам со своей супругой и общей дочерью отбыл в Исландию. Софья Марковна, красиво стареющая женщина, в белом халате на сухом загорелом теле, щуря источающие мёд и сахар карие глаза, с нежностью глядела на мужа. Ответный взгляд переполняла любовь:
— Ты у меня Святая Предусмотрительница.
— Милый...
— Соня, как же ты всегда во всём права! Господь мне ниспослал тебя, моя... — Леонид Валерьевич внезапно поймал себя на том, что он вновь кого-то цитирует, — Соня, я хотел сказать, что люблю тебя!
— Лёнечка, помнишь, я говорила тебе, что вставать надо рано утром, что ранее утро прекрасно и вдохновенно! Знаешь, я что-то вдруг вспомнила эту милую N. из Москвы и её дочь, вспомнила, как она искренне, со всей страстью и верой восприняла всё, что ты писал на том форуме по Украине, как она защищала тебя, такая наивная, такая хорошая... Интересно, как они там?
— В Москве-то? Там — радиоактивная могила. Я ей неоднократно намекал, что жизнь театр, а люди в нём актёры, что всё игра, и никто никого не обязывает быть искренним. Ох уж эти образованцы из нацменов... А ведь бабка у неё польская аристократка, а что толку-то?! На 3/4 Азия! Азия полутонов не приемлет — так рьяно броситься грудью на амбразуры, так страстно бороться с бандеровцами в интернете! Тонкости-то ей не хватало, такта и вовсе не было — баба Бубаста. Впрочем, что о мёртвых? Посмотри, как прекрасно это утро!

Вскоре после вылета из Уоддингтона  бомбардировщик B-2 резко сменил свой курс на северо-запад и в 8.15 утра по среднеевропейскому времени был над Исландией. Что его заставило это сделать, что вообще произошло и как ТАКОЕ могло произойти, выжившие не гадали. Тем, кто выжил, было совершенно не интересно, кто стоял за этой операцией, почему все службы ПВО Европейского Союза никак не отреагировали на такой манёвр, почему вообще стратегический бомбардировщик с ядерной бомбой взлетел не с более близкой к Украине авиабазы НАТО в германском Гайленкирхене, а с английской базы, дабы лететь с опаснейшим грузом через всю Европу. В 8.15 B-2 вошёл в воздушное пространство Исландии, а в 8.17 сбросил бомбу в жерло вулкана Катла. После чего лихо развернулся и на максимальной скорости ушёл на Петрозаводск, где его уже ждали на местном аэродроме.

Маршал авиации России Алексей Николаевич Васильев вместе с товарищами стоял на взлётно-посадочной полосе военного аэродрома под Петрозаводском. Собравшиеся ждали Малевича, ждали его с волнением и радостью. Алексей Николаевич вглядывался в молочное весеннее небо с просинями и, вспоминая свою жену, сына-студента и совсем юную дочь, сгоревших в московском нуклеарном аду, улыбался. Он твёрдо знал, что они теперь обитатели Неба, высокого, бесконечного Неба, которое не предаст, которое сохранит и дарует свободу и вечную жизнь. Заслышав рокот приближающегося самолёта, все поддались вперёд:
— Идёт! Как идёт! А?! Каков, каков! Ах, Малевич, нарисовал ты им Чёрный Квадрат! Ну, молодец!

На холодном северном ветру стояли два офицера: стареющий русский маршал с седыми висками и молодой, русоволосый поляк с улыбкой Гагарина. Они смеялись, хлопали друг друга по плечам. Внезапно, старик обнял молодого и зарыдал. Парень, попытался было успокоить его, но вдруг сам бросился к старику на грудь, не в силах сдержать слёзы. Они стояли и плакали, а остальные молча наблюдали. Но вот кто-то решился и произнёс: "Господа, пора и отобедать! Ну, панове, полноте, панове, полноте... идёмте помянем всех павших, а после за мир во всём мире, так сказать... так сказать ... выпьем".

Когда вулканическая Исландия взорвалась, застив над западом евразийского континента небом чёрным мраком, никто из жителей Западной и Центральной Европы не понял, что произошло. Никакие средства связи, кроме "одна баба сказала", не работали, электроэнергии не было, но зато были тьма, смрад и ужас. Вспученная грандиозной катастрофой Атлантика заливала своими водами прибрежные территории, затопив в считанные часы Британские острова, Нидерланды и Данию. Страх, посеянный необъяснимым, неведомым происшествием, погнал огромные людские массы на восток — в молчащую, постнуклеарную Россию. Люди не думали о радиации, люди не думали о страшных русских и о русском отмщении, люди просто бежали. Никому из переживших и выживших даже не пришла в голову мысль об Апокалипсисе — настолько пережитое было чудовищней всех человеческих представлений о конце света. Измученных, голодных, обезумевших людей в России приняли просто и спокойно. Удивительно, но всем хватило еды, жилья, работы. Беженцев ни о чём не расспрашивали, им выдавали документы с их слов и трудоустраивали по специальности. Работы хватало всем. Нужны были врачи, инженеры, рабочие, программисты, химики, строители. К удивлению прибывавших, их не отправляли на разбор радиоактивных развалин Смоленска и Москвы, их ни чем не попрекали, их не воспринимали как чужаков и врагов, и это было самым сильным потрясением для европейцев. Русские, представлявшиеся ещё недавно азиатскими дикарями, оказались совсем своими, а их города вполне чистыми, ухоженными и комфортными, вопреки представлениям о русской грязи и разрухе. Также было ощущение, что и русские рады тому, что наконец-то приехали свои, и теперь есть с кем строить новую жизнь. И эта новая жизнь постепенно налаживалась.

Случившиеся в европейском бытие перемены самым интересным образом отразились на Китае. Всё же прав был старина Линн, когда говорил, что у китайцев самый высокий в мире IQ. Умненькие китайцы в один миг осознали, что всяким фантазиям о евразийских делах и делишках пришёл конец, что Европа теперь начинается не за Уралом, а прямо под носом у китайцев, и это не прежняя Европа с зелёными и велосипедами, а новая Европа — с боевыми генералами и баллистическими ракетами. Также китайцы просекли, что всякого рода дураки и мудни традиционной и нетрадиционной ориентации у белых кончились, и что белые умудрились организовать жизнь на каких-то совершенно новых началах. Осознав это, Китай попросил у России вассалитета — дословно.

На следующее утро после того, как роковой Казимир Малевич развернул свой B-2 на Исландию, президент Соединённых Штатов Америки Барак Обама был найден повесившимся в своём туалете. При Обаме была записка. В ней он завещал нам всем жить долго, любить сладко, в интернетах уши не развешивать, не кидать мусор мимо урн, не ссать мимо толчков, не мучить животных и учить матанализ. Все пароли и коды перед смертью Обама передал Путину, дабы нам, дуракам, они не достались, и мы, завладев ими,  дурных дел не натворили.

[Ignacio Oslikov]

О пускании корабликов.

Алексей Львович, изнурённый думами о, спустился с крыльца, прошёл через сад и, миновав заросли шиповника, вышел на лужайку: молодые доярки, задрав подолы свои, предавались старинной мерянской забаве kick-a-dick под низким осенним солнцем.

Oh baby, I am fresh
Like a dollar in your cash,
Like a dick!
Kick it, kick! —
пели девки, мелькая крепкими ногами средь вянущего разнотравья. И вот одна из них, невысокая, скуластая, с большим влажным ртом и узкими как молодые луны глазами подошла к Алексею Львовичу. Прерывисто дыша, она запрокинулась чуть назад и проговорила: "Там, под кофточкой — что-то".
Алексей Львович просунул под колючую шерстяную ткань руку.
— Чуть выше и правее. Вот так. А теперь почеши!
Алексей Львович слегка поскрёб ногтями прохладный бугорок.
— Сильнее!
Алексей Львович поскрёб сильнее.
— А ещё сильнее можешь?
— А может ты хочешь, чтобы я тебя ущипнул там?
— Ущипни!
Алексей Львович крепко сжал пальцы.
— Ой!
— Что ой?
— Синяк будет!
— А чего ты ещё хочешь, помимо синяка?
— Хочу, чтобы ты отрастил усы! — доярка расхохоталась и, хохоча, поцеловала Алексея Львовича в самые губы, после чего, взвизгнув, оттолкнула его и понеслась через луг к берёзам, растворяясь в мягком осеннем свете средь белых стволов.
Алексей Львович забормотал в полнейшем восхищении: "Прелестница, прелестница какая!" И, так бормоча, пошёл на речку пускать кораблики.

[Ignacio Oslikov]

О тумбочке.

Полтакта любовного акта
Сыграл я тебе на трубе,
Но музыка стихла в тебе,
И ты рассмеялась без такта,
Без всякого, всякого такта!
Ах, детка, всего лишь пол-акта
И я так наскучил тебе,
Тебе...
И злобно дрожит на губе
Твоей злая улыбка.
Ах, детка, ах, киска, ах, рыбка...
Ну что ж так наскучил тебе
Я?

Алексей Львович, приготовленный ко сну, лёжа в постели, взял с тумбочки айпад и зашёл в Фейсбук. Вышел. Зашёл на Молген. Вышел. Зашёл во Вконтакт. Вышел. Зашёл на Лингвофорум. Вышел. Зашёл. Вышел. Зашёл. Вышел. Зашёл. Вышел. Зашёл. Вышел. Зашёл. Вышел. Положил айпад обратно на тумбочку. Выключил ночник. Вновь включил. Проверил будильник. И ещё раз зашёл во Вконтакт. И ещё раз вышел.

Ах, детка, ах, чёртова детка...

[Ignacio Oslikov]

О'ограничениях.

Осень весь день стоит, —
Алексей Львович набрал первую строку будущей поэмы. После первой строки, в поисках второй, он с полчаса смотрел в окно. Насмотревшись, стёр написанное и решил ограничиться двустишием:

Осень.
Весь день стоит.

[Ignacio Oslikov]

Мерянский романс

Ещё я помню Вас и помню Ваше чувство,
И помню, как был послан Вами в степь.
Я предлагал любовное искусство —
Вы предпочли банальну жепь.
Мир кончен, торжество вокруг паскудства,
И от былого лишь в прихожей вьётся тень,
Я удивлён триумфу безрассудства,
И удивлением заполнен весь мой день.
Ещё я помню Вас, но мне уже противно чувство,
Что где-то там, меж польт, в прихожей Ваша тень.
Я предлагал любовное искусство,
Но было Вам раздвинуть чресла лень!

[Ignacio Oslikov]

Второй мерянский романс.

Я Вас следил во Ваших интернетах:
Скрывались Вы, меняя цвет и пол.
Мир был на грани, плыли в даль ракеты,
А Вы в сети творили произвол!

Жестоки были Вы, Вы многим отказали,
Устроив беспощаднейший футбол,
Но симметричен мир, и Вас всё ж наказали,
Забив в мирок Ваш термоядный гол!

Вы испарились. Я перекрестился.
Забыл я прошлое как самый страшный сон.
Но зря я ликовал, у Вас реванш случился:
И вышел в сеть очередной Ваш клон!

[Zhendoso]

Бедный Авваль Алексей Львович, что же он натворил-то, что в злодействе аж ненавистного Гамлетовича превзошел 
По сабжу - сыровато, надо стараться лучше. Пиши больше, но стихов совсем не надо - не твое ни разу.

[Ignacio Oslikov]

О хамстве.

Один господин любил хамить. И это было лучшее, что он умел делать — удел хама.

[tak]

Продолжение будет?

[tak]

О глупости.

Эпиграф:
Рост Эллочки льстил мужчинам. Она была маленькая, и даже самые плюгавые мужчины рядом с нею выглядели большими и могучими мужами. (с) И.Ильф и Е.Петров, 12 стульев.

Глупость Евгения Гамлетовича льстила модераторам. Поэтому его никогда не банили.

[tak]

О'интеллекте

Интеллект Маргариты Акакиевны льстил модераторам.
Поэтому её не банили.

[tak]

О'обретении родственных душ.

Один раз, было дело, Владимир захотел. Но ему не дали.
Другой раз, было дело, Владимир захотел. Но ему не дали и на этот раз.
Тогда Владимир пошёл к Лоле. Лола согласилась за девять тысяч рублей. Но этих денег у Владимир не было, и ему опять не дали.
Тогда Владимир написал в личку Евгению Гамлетовичу и обрёл там, в личке у Евгения Гамлетовича, в лице этого самого Евгения Гамлетовича родственную душу.