Максима количества информации и логика наименования

[Persio]

Друзья, сегодня я предлагаю вашему вниманию препринт моего доклада, который будет предложен научной общественности на конференции "Языки профессиональной коммуникации" в ноябре (см. файл в скрепке). Жду ваших отзывов на konf-csu@narod.ru, на форуме или на сайте http://www.khvorostin.ruserv.com/

Денис Хворостин

Максима количества информации и логика наименования *

© 2005, Д. В. Хворостин

Челябинский государственный университет

    Дискутируя с Н. Хомским относительно вопросов, которые стоят перед лингвистами, С. К. Шаумян пишет в работе «Two Paradigms of Linguistics: The Semiotic Versus Non-Semiotic Paradigm» (1998), что вопрос «Что есть язык?» — центральный вопрос любой лингвистической теории [Shaumyan 1998: 7]. Очевидно, ответ на него можно найти через осмысление функций языка.
    Не важно, в рамках какой парадигмы строится то или иное исследование: так или иначе лингвист исходит из того, что основные функции языка — номинативная и коммуникативная. Все иные функции рассматриваются им как второстепенные, дополнительные. Не вдаваясь в детальный анализ подобной классификации, отметим лишь, что для нас весьма существенно выделение на первый план коммуникации и номинации — тех областей человеческой деятельности, в которых язык играет главную роль. На стыке этих двух понятий возникает проблема возникновения языка. Действительно, о коммуникации у животных (и даже о языке животных) речь периодически заходит; при этом находятся сходства систем коммуникации у тех или иных видов животных с человеческим языком и отмечается существенное отличие: животные не дают имён окружающим их предметам. Наименование — это исключительно человеческий вид деятельности.
    Называя что-либо, человек не просто устанавливает между означаемым и означающим некоторую связь, он создаёт картину мира, структурирует её. Любое слово выделяет, отграничивает какой-то объект, ставит предел между тем, что названо, и тем, что не названо. Называя некоторый вид животных «тиграми», мы выделяем этот вид из всей совокупности животных, слово — знак этого выделения. Обыденному носителю слово «тигр» говорит о диком хищном звере, но для лингвиста само существование слова должно говорить прежде всего о факте выделения некоей сущности из множества сущностей. Ответ на вопрос, что означает слово «тигр», даёт толковый словарь, но ни в каком словаре не анализируется факт выделения тигров из множества прочих животных, факт, который, послужив причиной акта наименования, был отражён в соответствующем слове.
    Если я называю что-то и тем самым ставлю границу между этим объектом и тем, что этим объектом не является, то получается, что означающее несёт информацию не только о означаемом, но и о том, чему это означающее противопоставляется в сознании неологиста. Этот пласт содержания, к сожалению, зачастую остаётся за пределами внимания лингвистов, хотя благодаря его наличию и возможно существование языка как системы: «сообщение о факте A, связанном в действительности и/или в тезаурусе реципиента с фактами B, C, D и т.д., потенциально имплицирует последние в его сознании: A → B, C, D...» [Долинин 1983: 38]. Отдельные элементы языковой системы поддерживают друг друга, составляя единое целое.
    Это положение, возможно неочевидное в применении к отдельно взятому слову, особенно хорошо просматривается на конструкциях, структурно бо́льших, чем слово. К примеру, словосочетание «зелёная трава» говорит о том, что не вся трава — зелёная, она может быть и иного цвета. В противном случае, не было бы смысла обозначать словосочетанием то, что можно было бы без ущерба для смысла обозначить одним словом. Более того, в том случае, если бы действительно вся трава была только зелёная, но мы всё равно использовали словосочетание, это противоречило бы принципу экономии речевых усилий. Подобное нарушение описывает В. Г. Костомаров: в названии диссертации «Английская идиоматическая фразеология и языковая картина мира» слово «идиоматическая» не имеет смысла, поскольку «фразеология, по определению, не может быть неидиоматичной» [Костомаров 2000: 2].
    Здесь наши идеи пересекаются с мыслями Г. Грайса о необходимом и достаточном количестве сообщаемой в процессе коммуникации информации: для выполнения текущих целей диалога высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется, но и не больше [см: Грайс 1985]. В языке отражается человеческий опыт и сама возможность сказать «зелёная трава» говорит о том, что в совокупном опыте русскоязычных людей есть информация о разноцветье травы.
    Очевидно, что в языке профессиональной коммуникации степень детализации соответствующей области действительности будет выше, чем в «обыденном», профанном языке. Там, где для профана есть только «японские иероглифы», или «японское письмо», для специалиста «катакана» и «хирагана». Степень изученности предмета обусловливает лексический состав профессионального языка. Разные видения окружающей действительности обусловливают различия между терминологиями, что создаёт проблему перевода. К примеру, в русской лингвистической терминологии есть слово для обозначения явления самоантонимии — энантиосемия, но нет устоявшегося термина для слова, значения которого противоположны друг другу. И напротив, в английской терминологии есть термин для слова («contranym»), но нет термина для обозначения явления.
    Важно отметить, что количественная характеристика лексикона не соотносима с уровнем детализации профессиональной картины мира: нас может ввести в заблуждение синонимия, которая проявляется и в профессиональных языках тоже. Здесь скорее важны семантические связи между словами. Кроме того, видимая «разветвлённость» идиолекта профессионала может быть причиной недостаточного владения соответствующей терминологией. Так, в [Гречко 2003: 329–330] среди прочих выделяются звукоподражательная и ономатопоэтическая «теории происхождения языка». Однако, а перед нами одна и та же гипотеза. Термин «ономатопея» (англ. «onomatopoeia») имеет прозрачное русское соответствие — «звукоподражание», соответственно прилагательное «ономатопоэтический» («onomatopoeiс») имеет синоним — «звукоподражательный».
    Итак, термин, как результат целенаправленного освоения определённой области действительности, служит «отправной точкой в осмыслении профессионального пространства и способствуют оптимальной организации деятельности специалистов» [Голованова 2004: 24]. При этом важно отметить, что если структура профессиональной картины мира обусловлена опытом профессиональной деятельности, то при вхождении молодых специалистов в профессиональное сообщество видение ими действительности в значительной степени обусловлено языком профессиональной коммуникации.

ЛИТЕРАТУРА

• Голованова, Е. И. Лингвистическая интерпретация термина: когнитивно-коммуникативный подход // Изв. Уральск. гос. ун-та. — 2004. — є 33.
• Грайс, Г. П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. — Вып.16. Лингвистическая прагматика. — М., 1985.
• Гречко, В. А. Теория языкознания: Учеб. пособие. — М., 2003.
• Гумбольдт, В. фон О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития // Гумбольдт, В. фон Избранные труды по языкознанию. — М., 2001.
• Демьянков, В. З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопр. языкознания. — 1994. — є 4.
• Долинин, К. А. Имплицитное содержание высказывания. // Вопр. языкознания. — 1983. — є 6.
• Костомаров, В. Г. О языке диссертаций // Бюллетень ВАК РФ. — 2000. — є 2.
• Потебня, А. А. Мысль и язык // Потебня, А. А. Слово и миф. — М., 1989.
• Shaumyan, S. Two Paradigms of Linguistics: The Semiotic Versus Non-Semiotic Paradigm // Web Journal of Formal, Computational & Cognitive Linguistics. 1998. Sept. 19. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://fccl.ksu.ru/issue001/spring.98/shaum003.pdf. — [Опубл.: 19 сентября 1998 г.]. — Загл. с экрана.

* При финансовой поддержке Правительства Челябинской области.