Почему я не люблю дореволюционную русскую литературу

[Easyskanker]

Представляю. И знаю, что там есть как примитивные агитки, так и серьёзная литература, о которой и писал Devorator. А вы лишь ярлыки вешаете.

Деворатор конкретных писателей не называл, поэтому берем усредненное значение. Вы взяли на себя смелость назвать за него. Это похуже ярлыков будет.

[Мечтатель]

Обязательно читайте до конца.

Конечно.
Просто послѣ его исторiи съ Наденькой мне былъ необходимъ перерывъ. Нужно было отойти отъ переживанiй

Не могу читать болѣе нѣсколькихъ страницъ. Вотъ это романъ. Рветъ душу.

Это же лёгкое чтение. Даже с некоторым намёком на юмор.

Какое же оно легкое? Изображена трагедiя - уничтоженiе жизнью прекрасной души. 

Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера -- а живи!
   Чего он хотел, и сам не знал; а как многого не хотел!
   Голова его была как будто в тумане. Он не спал, но был, казалось, в забытьи. Тяжелые мысли бесконечной вереницей тянулись в голове. Он думал:
   "Что могло увлечь его? Пленительных надежд, беспечности -- нет! он знал все, что впереди. Почет, стремление по пути честей? Да что ему в них. Стоит ли, для каких-нибудь двадцати, тридцати лет, биться как рыба об лед? И греет ли это сердце? Отрадно ли душе, когда тебе не сколько человек поклонятся низко, а сами подумают, может быть: "Чорт бы тебя взял!"
   Любовь? Да, вот еще! Он знает ее наизусть, да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как насмех, напоминала ему Наденьку, но не невинную, простодушную Наденьку -- этого она никогда не напоминала -- а непременно Наденьку-изменницу, со всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой, с цветами, и среди всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда... и все для другого, не для него!.. Он со стоном хватался за сердце.
   "Дружба, -- подумал он, -- другая глупость! Все изведано, нового ничего нет, старое не повторится, а живи!"
   Он никому и ничему не верил, не забывался в наслаждении; вкушал его, как человек без аппетита вкушает лакомое блюдо, холодно, зная, что за этим наступит скука, что наполнить душевной пустоты ничем нельзя. Ввериться чувству -- оно обманет и только взволнует душу и прибавит еще несколько ран к прежним. Глядя на людей, связанных любовью, не помнящих себя от восторга, он улыбался иронически и думал; "Погодите, опомнитесь; после первых радостей начнется ревность, сцены примирения, слезы. Живучи вместе, надоедите друг другу смертельно, а расстанетесь -- вдвое заплачете. Сойдетесь опять -- еще хуже. Сумасшедшие! беспрерывно ссорятся, дуются друг на друга, ревнуют, потом мирятся на минуту, чтоб сильней поссориться: это у них любовь, преданность! а все вместе, с пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на глазах, упрямо называют счастьем! А дружба ваша... брось-ка кость, так что твои собаки!"
  Желать он боялся, зная, что часто, в момент достижения желаемого" судьба вырвет из рук счастье и предложит совсем другое" чего вовсе не хочешь -- так, дрянь какую-нибудь; а если, наконец, и даст желаемое, то прежде измучив истомит, унизит в собственных глазах и потом бросит как бросают подачку собаке, заставивши ее прежде проползти до лакомого куска, смотреть на него, держать на носу, завалять в пыли, стоять на задних лапах, и тогда -- пиль!
   Его пугал и периодический прилив счастья и несчастья в жизни. Радостей он не предвидел, а горе все непременно впереди, его не избежишь: все подвержены общему закончу; всем, как казалось ему, отпущена ровная доля и счастья и несчастья. Счастье для него кончилось, и какое счастье? фантасмагория, обман. Только горе реально, а оно впереди. Там и болезни, и старость, и разные утраты,., может быть еще нужда... Все эти удары рока, как говорит деревенская тетушка, стерегут его; а отрады какие? Высокое поэтическое назначение изменило; на него наваливают тяжкую ношу и называют это долгом! Остаются жалкие е блага -- деньги, комфорт, чины... Бог с ними! О, как грустно разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она!
   Так хандрил он и не видел исхода из омута этих сомнений. Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света. Он не знал, что делать: ворочался с боку на бок на диване, стал перебирать в уме знакомых -- и пуще затосковал. Один служит отлично, пользуется почетом, известностью, как хороший администратор; другой обзавелся семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам мира, никому не завидуя, ничего не желая; третий... да что? все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути. "Один я только... да что же я такое?"
   Тут он стал допытываться у самого себя: мог ли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона? мог ли бы довольствоваться семейною жизнью? и увидел, что ни то, ни другое, ни третье не удовлетворило бы его. Какой-то бесенок все шевелился в нем, все шептал ему, что это мелко для него, что ему бы летать выше... а где и как -- он не мог решить. В авторстве он ошибся. "Что же делать, что начать?" -- спрашивал он себя и не знал, что отвечать. А досада так и грызла его: ну, хоть, пожалуй, администратором или эскадронным командиром... да нет: время ушло, надо начинать с азбуки.
...Он удивлялся, как могут люди веселиться, беспрестанно заниматься чем-нибудь, увлекаться каждый день новыми интересами. Ему странно казалось, как это все не ходят сонные, как он, не плачут и, вместо того, чтоб болтать о погоде, не говорят о тоске и взаимных страданиях, а если и говорят, так о тоске в ногах или в другом месте, о ревматизме или геморрое. Одно тело наводит на них заботу, а души и в помине нет! "Пустые, ничтожные люди, животные!" -- думал он. А иногда-таки впадал в глубокое раздумье. "Их так много, этих ничтожных людей, -- говорил он себе с некоторым беспокойством, -- а я один: неужели... все они... пусты... неправы... а я?.."
   Тут ему казалось, что чуть ли не он один виноват, и он делался от этого еще несчастнее.

Очень смѣшно. Ха-ха...

[BormoGlott]

Изображена трагедiя - уничтоженiе жизнью прекрасной души.

пубертатные переживания юноши

Ха-ха.

ну смешным сие не назовёшь, но и серьёзной трагедией тоже, можно лишь снисходительно улыбнуться

[Geoalex]

Представляю. И знаю, что там есть как примитивные агитки, так и серьёзная литература, о которой и писал Devorator. А вы лишь ярлыки вешаете.

Деворатор конкретных писателей не называл, поэтому берем усредненное значение. Вы взяли на себя смелость назвать за него. Это похуже ярлыков будет.

Усреднённо вся литература всех эпох - говно.

[Easyskanker]

Речь вообще-то не шла о делении на хорошую литературу и плохую.

[Geoalex]

Речь вообще-то не шла о делении на хорошую литературу и плохую.

Речь шла о советской советской военной литературе, которую вы скопом (или, как вы потом выразились "усреднённо") назвали "вялыми боевиками. Эдак и про литературу XIX в. можно с чистой совестью сказать, что усреднённо это трэшак, ныне, усреднённо, никем не читаемый.

[VagneR]

Какое же оно легкое? Изображена трагедiя - уничтоженiе жизнью прекрасной души. 

Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера -- а живи!
   Чего он хотел, и сам не знал; а как многого не хотел!
   Голова его была как будто в тумане. Он не спал, но был, казалось, в забытьи. Тяжелые мысли бесконечной вереницей тянулись в голове. Он думал:
   "Что могло увлечь его? Пленительных надежд, беспечности -- нет! он знал все, что впереди. Почет, стремление по пути честей? Да что ему в них. Стоит ли, для каких-нибудь двадцати, тридцати лет, биться как рыба об лед? И греет ли это сердце? Отрадно ли душе, когда тебе не сколько человек поклонятся низко, а сами подумают, может быть: "Чорт бы тебя взял!"
   Любовь? Да, вот еще! Он знает ее наизусть, да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как насмех, напоминала ему Наденьку, но не невинную, простодушную Наденьку -- этого она никогда не напоминала -- а непременно Наденьку-изменницу, со всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой, с цветами, и среди всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда... и все для другого, не для него!.. Он со стоном хватался за сердце.
   "Дружба, -- подумал он, -- другая глупость! Все изведано, нового ничего нет, старое не повторится, а живи!"
   Он никому и ничему не верил, не забывался в наслаждении; вкушал его, как человек без аппетита вкушает лакомое блюдо, холодно, зная, что за этим наступит скука, что наполнить душевной пустоты ничем нельзя. Ввериться чувству -- оно обманет и только взволнует душу и прибавит еще несколько ран к прежним. Глядя на людей, связанных любовью, не помнящих себя от восторга, он улыбался иронически и думал; "Погодите, опомнитесь; после первых радостей начнется ревность, сцены примирения, слезы. Живучи вместе, надоедите друг другу смертельно, а расстанетесь -- вдвое заплачете. Сойдетесь опять -- еще хуже. Сумасшедшие! беспрерывно ссорятся, дуются друг на друга, ревнуют, потом мирятся на минуту, чтоб сильней поссориться: это у них любовь, преданность! а все вместе, с пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на глазах, упрямо называют счастьем! А дружба ваша... брось-ка кость, так что твои собаки!"
  Желать он боялся, зная, что часто, в момент достижения желаемого" судьба вырвет из рук счастье и предложит совсем другое" чего вовсе не хочешь -- так, дрянь какую-нибудь; а если, наконец, и даст желаемое, то прежде измучив истомит, унизит в собственных глазах и потом бросит как бросают подачку собаке, заставивши ее прежде проползти до лакомого куска, смотреть на него, держать на носу, завалять в пыли, стоять на задних лапах, и тогда -- пиль!
   Его пугал и периодический прилив счастья и несчастья в жизни. Радостей он не предвидел, а горе все непременно впереди, его не избежишь: все подвержены общему закончу; всем, как казалось ему, отпущена ровная доля и счастья и несчастья. Счастье для него кончилось, и какое счастье? фантасмагория, обман. Только горе реально, а оно впереди. Там и болезни, и старость, и разные утраты,., может быть еще нужда... Все эти удары рока, как говорит деревенская тетушка, стерегут его; а отрады какие? Высокое поэтическое назначение изменило; на него наваливают тяжкую ношу и называют это долгом! Остаются жалкие е блага -- деньги, комфорт, чины... Бог с ними! О, как грустно разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она!
   Так хандрил он и не видел исхода из омута этих сомнений. Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света. Он не знал, что делать: ворочался с боку на бок на диване, стал перебирать в уме знакомых -- и пуще затосковал. Один служит отлично, пользуется почетом, известностью, как хороший администратор; другой обзавелся семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам мира, никому не завидуя, ничего не желая; третий... да что? все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути. "Один я только... да что же я такое?"
   Тут он стал допытываться у самого себя: мог ли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона? мог ли бы довольствоваться семейною жизнью? и увидел, что ни то, ни другое, ни третье не удовлетворило бы его. Какой-то бесенок все шевелился в нем, все шептал ему, что это мелко для него, что ему бы летать выше... а где и как -- он не мог решить. В авторстве он ошибся. "Что же делать, что начать?" -- спрашивал он себя и не знал, что отвечать. А досада так и грызла его: ну, хоть, пожалуй, администратором или эскадронным командиром... да нет: время ушло, надо начинать с азбуки.
...Он удивлялся, как могут люди веселиться, беспрестанно заниматься чем-нибудь, увлекаться каждый день новыми интересами. Ему странно казалось, как это все не ходят сонные, как он, не плачут и, вместо того, чтоб болтать о погоде, не говорят о тоске и взаимных страданиях, а если и говорят, так о тоске в ногах или в другом месте, о ревматизме или геморрое. Одно тело наводит на них заботу, а души и в помине нет! "Пустые, ничтожные люди, животные!" -- думал он. А иногда-таки впадал в глубокое раздумье. "Их так много, этих ничтожных людей, -- говорил он себе с некоторым беспокойством, -- а я один: неужели... все они... пусты... неправы... а я?.."
   Тут ему казалось, что чуть ли не он один виноват, и он делался от этого еще несчастнее.

Очень смѣшно. Ха-ха...

Мечтатель, давайте вспомним, как называется роман. Это раз. Я не писала, что все фрагменты юмористичны. Это два. И всё-таки налет иронии я вижу и здесь. Это три. Более чем уверена, что здесь пользуется гиперболизацией. Смеяться тут, конечно, не над чем, - вы правы.
Ваше восприятие мне, думаю, понятно. Ведь книга называется "Обыкновенная история", а вы - необыкновенный человек.

[VagneR]

Изображена трагедiя - уничтоженiе жизнью прекрасной души.

пубертатные переживания юноши

Ха-ха.

ну смешным сие не назовёшь, но и серьёзной трагедией тоже, можно лишь снисходительно улыбнуться

Примерно так.

[Devorator linguarum]

Представляю. И знаю, что там есть как примитивные агитки, так и серьёзная литература, о которой и писал Devorator. А вы лишь ярлыки вешаете.

Деворатор конкретных писателей не называл, поэтому берем усредненное значение. Вы взяли на себя смелость назвать за него. Это похуже ярлыков будет.

Да правильно все Геоалекс написал. Василь Быков, например, у меня вполне читается.

[Мечтатель]

Дочиталъ "Обыкновенную исторiю". Очень депрессивный финалъ, какъ лицо погасшей дядиной жены. И вообщѣ романъ таковъ. Смѣшного тамъ мало.

[Devorator linguarum]

Задумался о границах серьезной литературы. Почему, например, про пубертатные переживания какого-нибудь дворянчика считается серьезно, а про переживания путешественника, который попадает в смертельную опасность на пути к намеченной цели - нет?

[bvs]

Задумался о границах серьезной литературы. Почему, например, про пубертатные переживания какого-нибудь дворянчика считается серьезно, а про переживания путешественника, который попадает в смертельную опасность на пути к намеченной цели - нет?

Серьезная и несерьезная различаются намерениями автора. Если цель произведения развлечь читателя, то несерьезная. Если автор вкладывает какие-то философские смыслы, то серьезная. Русскую литературу полагается читать не ради развлечения, а ради смыслов.

[bvs]

Задумался о границах серьезной литературы. Почему, например, про пубертатные переживания какого-нибудь дворянчика считается серьезно, а про переживания путешественника, который попадает в смертельную опасность на пути к намеченной цели - нет?

Серьезная и несерьезная различаются намерениями автора. Если цель произведения развлечь читателя, то несерьезная. Если автор вкладывает какие-то философские смыслы, то серьезная. Русскую литературу полагается читать не ради развлечения, а ради смыслов.

Ну и еще зависит от жанра. Фантастика например у литературоведов вся считается несерьезной - независимо от глубины вкладываемых автором философских смыслов.

[Devorator linguarum]

Серьезная и несерьезная различаются намерениями автора. Если цель произведения развлечь читателя, то несерьезная. Если автор вкладывает какие-то философские смыслы, то серьезная. Русскую литературу полагается читать не ради развлечения, а ради смыслов.

Что-то мне кажется, что те, кто читает ради философских смыслов, именно смыслами и развлекаются.

[Валер]

Задумался о границах серьезной литературы. Почему, например, про пубертатные переживания какого-нибудь дворянчика считается серьезно, а про переживания путешественника, который попадает в смертельную опасность на пути к намеченной цели - нет?

Это же довольно условно. Но если принять это в таком виде то: в первом варианте человека больше, во втором - больше среды. Человек считается более интеллектуальной темой.

[Валер]

Серьезная и несерьезная различаются намерениями автора. Если цель произведения развлечь читателя, то несерьезная. Если автор вкладывает какие-то философские смыслы, то серьезная. Русскую литературу полагается читать не ради развлечения, а ради смыслов.

Что-то мне кажется, что те, кто читает ради философских смыслов, именно смыслами и развлекаются.

Обычно чтение и есть развлечение, любое. Хотя и бывают всякие частности.

[Damaskin]

Почему, например, про пубертатные переживания какого-нибудь дворянчика считается серьезно, а про переживания путешественника, который попадает в смертельную опасность на пути к намеченной цели - нет?

Смотря как описаны переживания. Серьезная литература - это не столько "о чем", сколько "как".

Фантастика например у литературоведов вся считается несерьезной - независимо от глубины вкладываемых автором философских смыслов.

Фантастика может относиться и к серьезной, и к несерьезной литературе. Зависит от прорисовки персонажей и да, глубины смысла.

Что-то мне кажется, что те, кто читает ради философских смыслов, именно смыслами и развлекаются.

В общем да. Серьезную литературу на определенном этапе начинают читать для развлечения.

[bvs]

Интересно, Джек Лондон - это серьезная литература или развлекательная? Потому что там есть про всякую экзотику, а у нас такое принято записывать в развлекательное. Это же не про бедных крестьян или там разночинцев.

[Валер]

Так-то у него не только приключенческое, хотя известен наверно больше этим.

[bvs]

Так-то у него не только приключенческое, хотя известен наверно больше этим.

"Морской волк" - приключенческое? Я бы не сказал. Философии там хватает. Но антураж приключенческий. А такое в русской литературе не любят.

[Валер]

"Морской волк" - приключенческое? Я бы не сказал. Философии там хватает. Но антураж приключенческий. А такое в русской литературе не любят.

"Волка" не читал. А кто не любит-то?

[bvs]

"Морской волк" - приключенческое? Я бы не сказал. Философии там хватает. Но антураж приключенческий. А такое в русской литературе не любят.

"Волка" не читал. А кто не любит-то?

В классической русской литературе практически нет приключенческого антуража, если не считать исторические повести типа "Капитанской дочки". Мне на ум приходит только "Очарованный странник" Лескова.

[Валер]

Наверно так. Видимо, что-то специфическое культурное. Опять же, мы всё время отстаём от условного Запада, и с этим наверно тоже. Классическая русская литература это ещё время достаточного влияния религии. Трудно сказать однозначно.

[Bhudh]

В классической русской литературе практически нет приключенческого антуража, если не считать исторические повести типа "Капитанской дочки".

Дубровский — приключенческий? Я бы сказал, да, даже по названию жанра.

[Damaskin]

В классической русской литературе практически нет приключенческого антуража, если не считать исторические повести типа "Капитанской дочки".

Была еще кавказская тематика, от "Амммалат-бека" до "Хаджи Мурата".